Порт-Артур. Том 2 - Степанов Александр Николаевич - Страница 14

Первым высказал свое мнение флагманский артиллерист лейтенант Кетлинский:

– Я полагаю, что при наличных повреждениях нам до Владивостока не добраться и необходимо вернуться в Артур.

– Сейчас попасть туда еще труднее, чем во Владивосток, так как на подступах к нему нас ожидают десятки японских миноносцев, от которых мы не сможем ни уйти, ни отбиться, – возразил минный офицер лейтенант Пилкин.

– Остается одно – пробираться в нейтральный порт, там починиться насколько возможно и затем идти во Владивосток, – решил Шумов.

– Но это – бегство от войны! Там нас, конечно, тотчас же разоружат, – взволнованно говорил весь забинтованный старший артиллерийский офицер лейтенант Ненюков. – Честь Андреевского флага не позволяет нам принять такое позорное решение.

– Что же вы предлагаете? – спросил Шумов.

– Немедленно идти на соединение с остальной эскадрой.

– Это невозможная вещь, – вмешался поднявшийся на мостик старший механик Корзун. – В левой машине снарядом погнут гребной вал, в передней кочегарке выведены из строя все котлы, трубы разрушены. Тяги нет, это вызывает огромный перерасход угля. Мы не можем давать больше тридцати оборотов в минуту, то есть иметь ход свыше шести-семи узлов при самой напряженной работе кочегаров. Уж по одному этому мы не в состоянии ни догнать нашу эскадру, ни уйти во Владивосток. Нам остается одна дорога – в нейтральный порт Хорошо еще, если нам туда удастся добраться.

– Вы всегда, Алексей Владимирович, любите псе представлять в мрачном свете, – возразил Ненюков.

– Факты, дорогой Дмитрий Васильевич, вещь упрямая.

Постепенно на мостике собрались и другие офицеры броненосца. Завязался горячий спор. Молодежь была за Ненюкова и настаивала на возвращении в Артур, если нельзя идти во Владивосток. Более пожилые находили целесообразным уход в нейтральный порт.

– Зайдем в Циндао[16]. По правилам нейтралитета, существующим там, корабль любой воюющей страны может в порту починиться, пополнить запасы угля и продовольствия и затем продолжать свой путь, – предложил лейтенант Щетинин, размахивая забинтованной рукой.

Это мнение примирило всех. Решено было по способности двигаться в Циндао, расположенный на юге Шантунгского полуострова. До него оставалось около ста двадцати миль.

– Самая главная наша задача сейчас – это скрыться от японских миноносцев. Поэтому прежде всего необходимо произвести возможно большее затемнение броненосца. В случае же обнаружения противника не открывать боевых фонарей и вести огонь лишь в крайности, уклоняясь от мин изменением курса, – отдавал распоряжения Шумов.

Сухой и педантичный, он не пользовался любовью ни команды, ни офицеров. Но за истекший день он проявил столько хладнокровия и мужества в самые трудные минуты боя, что сразу приобрел авторитет у своих подчиненных.

– Есть, есть, – обрадованно ответили офицеры и разошлись по своим местам.

В то время как артиллеристы с обоих бортов усиленно вглядывались в окружающую темноту, остальные матросы, как могли, приводили в порядок все, что было возможно при отсутствии света. Палубы очищались от загромождавших их обломков, вместо снесенных трапов наскоро прилаживали деревянные, трюмный дивизион наспех заделывал многочисленные пробоины в корпусе корабля, которые, к счастью, были почти все надводные, и откачивал воду из затопленных помещений.

На перевязочном пункте два врача едва успевали перевязывать раненых. Больше половины раненых матросов вернулись в строй, и только человек пятнадцать были размещены но офицерским каютам и в адмиральской столовой. Известие, что «Цесаревич» идет в Циндао, было встречено общим одобрением.

– Думал я, что наш старшой только и умеет, что жалкие слова говорить да под винтовку ставить. АН, оказывается, он очень даже башковитый командир, – разглагольствовал раненный в обе ноги сигнальный старшина Мокин.

– Да, многие его за сегодня добром помянут, – заметил старший врач Шплет, перевязывая писаря Кутова. – Можно ручаться теперь, что все наши раненые выживут, а у Гаврилова останется нога, – кивнул он на стонавшего рулевого с раздробленной ногой.

– Николе-угоднику свечку поставлю за старшого, ежели так будет, вашескородие, – прохрипел тот с трудом. – Мне без ноги лучше не жить. Что я буду делать у себя дома? Жена да трое детей, я один работник в семье.

– Не волнуйся. Как придем в порт, тебя первого отправим на берег. Сложим кость и загипсуем. Через полтора месяца танцевать будешь, – улыбнулся младший врач.

– Федор Лукич, – обратился к нему Шплет, – побудьте здесь, а я пойду проведать Матусевича. – И вышел в коридор.

Адмирал уже пришел в себя и стоически переносил боль. Он читал рассказы Мопассана, изредка громко смеясь. При этом он тотчас же начинал болезненно морщиться – тяжелое ранение в живот и ноги давало себя знать при малейшем движении.

– Как дела, дражайший эскулап? – фамильярнодружески обратился он к вошедшему врачу.

– Плывем в Циндао, пока на море тихо и темно.

– Значит, Шумов молодцом справляется с делом?

– Офицеры им не нахвалятся. Матросы – и те добром вспоминают.

– Ишь ты! А еще два дня тому назад в Артуре мы с покойным Вильгельмом Карловичем думали его сменить как неавторитетного офицера. Как Николай Михайлович? – осведомился он о командире «Цесаревича».

– Рана у него пустяковая. Другой бы на его месте и не выходил из строя.

– Тоже сюрприз. Считался он боевым командиром, а оказался мокрой курицей.

– Ваше самочувствие как, Николай Александрович?

– Больно, а так ничего. Жарок около тридцати восьми. Во всем виноват покойник адмирал. Ну какого, спрашивается, рожна он торчал на мостике и нас с собой держал? Сидел бы в боевой рубке, или на верхнем мостике, или даже на марсе. Все были бы если не целы, то живы. И я не валялся бы здесь как дурак. Сколько времени мне придется лежать?

– С месяц.

Адмирал облегчил свою душу крепким морским слопцом и попросил дать ему марсалы.

– Выпьем за упокой души Вильгельма Карловича. Чудесный был человек. Мягкий, добрый, отзывчивый, храбрец первейший, только вот духом слабоват. Ну, да бог с ним, царствие ему небесное. Передайте Шумову мою благодарность и одобрение принятого решения. А Иванову посоветуйте от меня по-дружески поскорее поправиться, – говорил он, прощаясь с врачом.

Когда доктор вышел, Матусевич налил в бокал марсалы, поглядел на свет и начал пить мелкими глотками, причмокивая от удовольствия.

Командир броненосца полулежал у себя в каюте, положив раненую руку на подушку. Его слегка лихорадило, и он то и дело проводил ладонью здоровой руки по своему горячему лбу.

«Гангрена, отнимут руку», – беспокойно думал капитан, прислушиваясь к боли.

О судьбе броненосца с момента передачи командования он не думал.

«Пусть там Шумов выкручивается, как хочет. Да и едва ли теперь кто нападет в темноте на след «Цесаревича», – утешал он себя.

Приход врача отвлек его мысли.

– Адмирал рекомендует вам вступить в командование броненосцем, – проговорил врач, осмотрев больного.

– Но я себя очень плохо чувствую.

– На свежем воздухе вам будет лучше. Положите руку на повязку и будете спокойно сидеть в кресле. Я сейчас позову двух матросов. Они вас под руки проведут.

Поднявшись на мостик, капитан тотчас же сел в кресло, положил раненую руку на подушку, понюхал нашатырного спирта и затем уже подозвал к себе Шумова.

– Адмирал приказал мне вступить в командование, по я чувствую себя очень плохо. Так что прошу вас распоряжайся по-прежнему. Каков наш курс?

– Я приказал править по Полярной звезде, имея ее за кормой, так что можно считать, что мы идем на кн.

– Прекрасно. Когда доберемся до Шантунга, то свернем вдоль его берега и выйдем в Циндао. Где находятся ее пики адмирала и его штабных?

– Снесены в его каюту и накраты адмиральским флагом.

– Завтра мы их погребем, если все будет спокойно. В случае особой нужды – разбудите, а я подремлю. – И командир, отпустив Шумова, поудобней уселся в кресле.