Зима тревоги нашей - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 24

Если я отменю на время все законы и правила, без шрамов мне не обойтись, но чем они будут хуже тех, что остались у меня после всех моих неудач? Ведь жить – это значит покрываться шрамами.

Все мои раздумья были флюгерами на крыше здания, возведенного из тревог и сомнений. Не мы первые, не мы последние. Но если я отворю эту дверь, удастся ли мне снова захлопнуть ее? Не знаю. И не смогу узнать, пока не попробую. А мистер Бейкер знал? Да приходила ли ему в голову такая мысль? Старый шкипер думал, что Бейкеры сожгли «Прекрасную Адэр» ради страховки. Может быть, это обстоятельство да еще злоключения моего отца и подвигли мистера Бейкера на то, чтобы помочь мне? Не это ли его шрамы?

То, что происходило со мной, можно сравнить с маневрами большого судна, которое тянут, подталкивают, вертят и так и сяк множество мелких буксиров. Послушное им и волнам, оно должно лечь на новый курс и развести пары. Стоя на капитанском мостике, откуда ведется командование, надо сказать самому себе: «Теперь я знаю, куда мне плыть. Так вот – как туда добраться, где там подводные камни и будет ли погода благоприятствовать плаванию?»

Один из самых опасных рифов – это болтовня. В тоске по славе – по любой славе, даже если ее принесет поражение, – столько людей предали сами себя до того, как их предали другие. Колодец Андерсена, вот кому единственному можно довериться – колодцу из сказки Андерсена.

Я окликнул Старого шкипера: «Прикажете лечь на курс? А верен ли этот курс, сэр? Приведет ли он меня, куда нужно?»

И впервые Старый шкипер отказался дать мне команду. «Сам все решай. Что одному на пользу, другому во вред, а наперед не угадаешь».

Старый хрыч мог бы подсказать мне что-нибудь, но, кто знает, может, это ничего бы не изменило? Советов мы не любим – нам нужно поддакивание.

Глава VII

Когда я проснулся, моя сонливая старушка Мэри уже встала и ушла, а в кухне закипал кофе и жарился бекон. До меня доносился их аромат. И какой день для воскресения из мертвых! Весь зеленый, голубой, золотистый. Лучшего, пожалуй, и не подберешь. Из окна спальни было видно, как все воскресает – трава, деревья. Подходящее время года отвели для этого праздника. Я надел халат, подаренный мне к рождеству, и домашние туфли – подарок ко дню рождения. Потом отыскал в ванной какую-то страшно клейкую помаду, которую употребляет Аллен, и так насандалил ею волосы, что после щетки и гребня кожу у меня на голове стянуло, точно резиновой шапочкой.

Пасхальный завтрак – настоящая оргия, когда стол ломится от оладий, яиц и бекона, завивающегося на сковороде своими прожаренными краешками. Я подкрался к Мэри, шлепнул ее по обтянутому шелком заду и сказал:

– Kyrie eleison![16]

– Ой! – сказала она. – Я не слышала, как ты подошел. – Потом оглядела мой узорчатый, турецкими огурцами, халат. – Тебе идет, – сказала она. – Почему ты его редко носишь?

– Когда же мне его носить? До сих пор все как-то некогда было.

– Правда, очень хорошо, – сказала она.

– И неудивительно. Ведь ты сама его выбирала. Неужели ребята спят и не чуют этих восхитительных запахов?

– Нет, нет. Они во дворе, прячут крашеные яйца. Интересно, что там мистер Бейкер задумал?

Такие резкие переходы всегда застигают меня врасплох.

– Мистер Бейкер, мистер Бейкер!.. А, да! Он, вероятно, задумал устроить мое будущее.

– Ты ему говорил? Про гаданье?

– Конечно, нет, дорогая. Но, может, он сам догадался. – Потом я перешел на серьезный тон: – Слушай, ватрушка, ты ведь не сомневаешься в моих недюжинных финансовых способностях?

– Почему ты вдруг об этом спрашиваешь? – Она переворачивала оладьи на сковороде и, поддев одну ножом, так и застыла с вытянутой рукой.

– Мистер Бейкер считает, что я должен пустить в оборот деньги твоего брата.

– Ну, если мистер Бейкер…

– Стой, подожди. Я не хочу этого делать. Деньги твои, это твое обеспечение.

– Все-таки, милый, мистеру Бейкеру лучше знать.

– Я в этом не уверен. Мне известно только, что мой отец тоже так считал. И поэтому я работаю на Марулло.

– И все-таки мистер Бейкер…

– Ты положишься на мое суждение, родная?

– Да, конечно…

– Во всем?

– Ты опять дурачишься?

– Я совершенно серьезно – как никогда.

– Ну, допустим. Но сомневаться в мистере Бейкере?.. Ведь он… он…

– Он – мистер Бейкер. Мы послушаем, что нам предложат, а потом… Пусть эти деньги как лежали в банке, так и лежат.

Аллен ворвался в кухню, будто им выстрелили из рогатки.

– Марулло, – сказал он. – Мистер Марулло пришел. Он к тебе.

– Это еще зачем? – удивилась Мэри.

– Ну, пригласи его войти.

– Я приглашал. Он хочет поговорить с тобой во дворе.

– Итен, что это значит? Не выйдешь же ты в халате. Сегодня первый день Пасхи.

– Аллен, скажи мистеру Марулло, что я не одет. Пусть зайдет попозже. Но если что-нибудь срочное и он хочет поговорить со мной с глазу на глаз, я впущу его с парадного хода.

Аллен исчез.

– Не представляю, что ему понадобилось? Может, лавку ограбили?

Аллен снова влетел в кухню.

– Пошел к парадному.

– Только чтобы он не вздумал портить тебе завтрак. Слышишь, милый?

Я прошел через весь дом и отпер парадную дверь. На крыльце стоял Марулло, нарядившийся к пасхальной мессе во все самое лучшее, а лучшее у него было: черный шевиотовый костюм и жилетка с пропущенной по ней массивной золотой цепочкой от часов. Черную шляпу он держал в руке, а сам улыбался вымученной улыбкой, точно собака, когда на нее прикрикнут.

– Входите.

– Нет, – сказал он. – Я только одно слово. Я слышал, что этот тип предлагал тебе заработать?

– Да?

– Я слышал, что ты выгнал его вон.

– Кто это вам доложил?

– Не скажу. Нельзя. – Он снова улыбнулся.

– Ну, так, собственно, что же? Вы намекаете, что зря я отказался?

Он шагнул вперед, взял мою руку и весьма церемонно тряхнул ее – вверх и вниз, вверх и вниз.

– Ты молодец, – сказал он.

– Может, просто он мне мало посулил?

– Шутишь? Ты молодец. Вот и все. Молодец. – Он полез в свой оттопыренный боковой карман и вытащил оттуда кулечек. – Вот, возьми. – Потом похлопал меня по плечу и, сам не свой от смущения, повернулся и быстро зашагал прочь. Его короткие ноги так и мелькали, из-под тугого крахмального воротничка выпирала багровая складка загривка.

– Ну, что он?

Я заглянул в кулек – разноцветная карамель в виде пасхальных яиц. У нас в лавке ее была целая стеклянная банка.

– Принес гостинец ребятам, – сказал я.

– Марулло? Принес гостинец? Быть не может.

– Тем не менее.

– С чего это он? Никогда с ним раньше этого не бывало.

– Наверно, от любви ко мне.

– Может быть, я не все знаю?

– Гусиная травка, на свете восемь миллионов вещей, которых мы оба с тобой не знаем. – Дети смотрели на нас во все глаза, стоя в дверях кухни. Я протянул им кулек. – Это вам от одного вашего поклонника. Только не набрасывайтесь до завтрака.

Когда мы одевались, чтобы идти в церковь, Мэри сказала:

– Хотела бы я все-таки знать, в чем тут дело.

– Ты про Марулло? Должен тебе признаться, дорогая, что я тоже хотел бы это знать.

– Кулек дешевых карамелек…

– Это он, наверно, в простоте душевной.

– Не понимаю.

– Жена у него умерла. Родных – никого, один как перст. Надвигается старость. Может – ну, может, ему вдруг стало одиноко.

– Никогда он к нам не заходил. Попроси у него прибавки, пока ему одиноко. Мистера Бейкера ведь он не навещает. Мне даже как-то не по себе стало.

Я принарядился, как цвет полевой: строгая черная пара – мой черный похоронный костюм, белая рубашка, так сильно накрахмаленная, что она отбрасывала солнечные лучи солнцу прямо в лицо, и небесной синевы галстук-бабочка в скромный горошек.

Что она там затеяла, эта миссис Марджи Янг-Хант? Колдует на манер своей бабки? Откуда Марулло все узнал? Вернее всего так: мистер Биггерс – миссис Янг-Хант, а миссис Янг-Хант – мистеру Марулло. Я вам не верю, миссис Хант, я вас всегда подозревал. Не знаю сам я почему, но миссис Хант я не пойму. С этой белибердой в голове я прошелся по нашему саду в поисках каких-нибудь белых цветочков себе в петлицу по случаю Пасхи. В закутке между углом фундамента и покатой дверью погреба есть у нас заветное местечко, где земля прогревается от соседства с котельной и доступна каждому лучику зимнего солнца. Там растут белые фиалки, пересаженные с кладбища, где они бурно разрослись на могилах моих предков. Я выбрал три крохотные львиные мордочки себе в петличку, нарвал ровно дюжину для моей любимой, обложил их бледно-зелеными листочками и туго перетянул букетик понизу серебряной бумажкой от конфеты.