Райские пастбища - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 29

– Смотрите! Все нужно делать быстро, — объяснял он. — Первые две минуты перья держатся слабо. Если их не вытащить сразу, потом придется повозиться.

Он снимал петушка с рамы, делал два надреза другим ножом, вытаскивал внутренности и бросал их в кастрюлю. Потом вытирал тряпкой окровавленные руки.

– Ой, гляди! — вопили мальчишки. — А это что такое?

– Это сердце.

– Глядите! Оно еще бьется. Оно еще живое.

– Да ничего оно не живое, — спокойно объяснял Реймонд. — Петушок этот помер в ту самую секунду, когда я ножом проткнул ему мозги. Сердце пока еще бьется, а сам петушок давно мертвый.

– А почему вы не отрубаете им голову, как мой папа, мистер Бэнкс?

– Да потому, что так быстрей и чище, да и мясники предпочитают, чтобы голова была на месте. Она для весу им нужна, понятно? Ну, пойди-ка сюда, старина.

Он засовывал руку в клетку и вытаскивал следующую жертву, которая отчаянно билась в его руках. Зарезав последнего петушка, Реймонд вынимал из кастрюли петушиные зобы, раздавал их ребятам, объясняя при этом, как их вымыть и надуть, чтобы получились воздушные шарики. Когда Реймонд говорил о своей ферме, он всегда был очень серьезен. Он не давал никому из ребят помогать ему резать петушков, хотя его много раз просили об этом.

– Вот вы занервничаете, — говорил он. — И воткнете ножик куда-нибудь не туда, а петушку будет больно.

Миссис Бэнкс много смеялась — звонким, рассыпчатым смехом, временами просто так, без причины. Она смеялась, как бы предвкушая нечто забавное, и, чтобы оправдать ее ожидания, при ней все старались сказать что-нибудь смешное. Закончив работу по дому, она копалась в цветнике. Горожанка — вот и любит цветы, говорили соседи. Гостей, подъезжавших к дому, неизменно встречал высокий звонкий смех Клео Бэнкс, и, услышав его, они сами начинали смеяться. В ее обществе все чувствовали себя раскованно и свободно. Никто не помнил, чтобы она когда-нибудь что-нибудь говорила, но даже через несколько месяцев люди отчетливо вспоминали все модуляции ее смеха.

А вот Реймонд Бэнкс, напротив, смеялся редко. Он, можно сказать, не смеялся вообще, зато всегда ходил с нарочито угрюмым видом, который принимали за проявление своеобразного чувства юмора. Ни к кому так часто не ездили в гости жители долины, как к ним. Время от времени Бэнксы приглашали всех жителей Райских Пастбищ на пикник, который устраивали в дубовой роще у своего дома. Они жарили цыплят на углях из дубовой коры и выставляли целые батареи бутылок домашнего пива. В долине любили эти пирушки — их ждали загодя, а после долго с удовольствием их вспоминали.

Когда Реймонд Бэнкс учился в школе, он дружил с одним мальчиком, который впоследствии стал начальником тюрьмы в Сан-Квентине. Дружба эта не прервалась.

Они писали друг другу, если случалось что-то важное, а на Рождество обменивались какими-нибудь пустячными подарками. Реймонд гордился, что знаком с начальником тюрьмы. Раза два — три в год тот приглашал его в Сан-Квентин посмотреть на казнь какого-нибудь преступника. Реймонд всегда принимал такого рода приглашения. Эти поездки были единственным развлечением, которое он себе позволял.

Приезжать в Сан-Квентин Реймонд любил с вечера. Старые друзья долго беседовали, вспоминали школу, пересказывали друг другу случаи, всегда одни и те же, которые оба превосходно помнили. А на следующее утро Реймонд отправлялся в тюрьму и со странным удовольствием погружался в ту атмосферу приглушенной истерии, которая неизменно сопровождает совершение смертной казни. Медленное шествие осужденного к месту казни рождало в его душе какое-то трепетное чувство, доставляющее острое наслаждение. При этом главным была не сама казнь — его захватывала волнующая атмосфера всей процедуры в целом. Это было как в церкви, только еще более торжественно, печально, подчинено трагическому ритуалу. Все это вместе вызывало у него ощущение полноты своего бытия, благоговейное чувство, с которым ничто не могло сравниться. Об осужденном Реймонд думал не больше, чем о цыпленке в тот момент, когда протыкал ему ножом мозги. В этом не было ничего похожего на жестокость, никакого смакования чужих страданий. Совсем не это заставляло его посещать такого рода зрелища. Просто у него развилась тяга к сильным потрясениям, а скудное его воображение неспособно было ее напитать. В тюрьме же перед казнью, когда у всех присутствующих нервы натянуты, он переживал то же, что и остальные… Если бы он оказался в камере смертника один и никого, кроме осужденного и палача, с ним рядом не было, на него это не произвело бы ни малейшего впечатления.

После исполнения смертного приговора все собирались в кабинете начальника тюрьмы. Эти сборища доставляли Реймонду огромное удовольствие. У всех вокруг нервы были взвинчены до предела, они старались шутками и бурным весельем восстановить утраченное душевное равновесие. Они резвились и ликовали, как дети, они шумели куда больше, чем обычно. С уничтожающей иронией относились они к случайному посетителю — обычно это был какой-нибудь молодой репортер, который терял сознание или со слезами на глазах выбегал из камеры. Реймонду нравилось буквально все. Он чувствовал себя живым, все его ощущения становились острее.

После этого следовал отличный обед у его друга, начальника тюрьмы, а затем он возвращался домой. Нечто похожее, только слабее, Реймонд испытывал, когда ребятишки смотрели, как он режет кур. Ему передавалось их волнение.

Вскоре после того как Мэнро переехали в Райские Пастбища, они прослышали о замечательном ранчо Реймонда Бэнкса. Прослышали они и о его поездках в тюрьму. Жителей долины интересовало, интриговало и порядком пугало то, что человек время от времени отправляется поглазеть, как кого-то вешают. До того как Берт Мэнро увидел Реймонда, тот представлялся ему типичным палачом, этаким долговязым, темным, холодным и бесстрастным, с тусклыми, холодными глазами. Самая мысль о Реймонде вызывала у Берта предчувствие чего-то необычного.

Когда же он наконец встретил Реймонда Бэнкса, увидел его веселые, черные глаза, его спокойное, здоровое, загорелое лицо, Берт разочаровался и в то же время почувствовал отвращение. Здоровье и добросердечие Реймонда уже сами по себе казались неуместными и почему-то непристойными. В его благодушии и любви к детям было нечто неподобающее.

Первого мая Бэнксы устроили очередное пиршество в дубовой роще. Стояла чудная пора, на склонах гор среди свежей травы пестрели люпины и лесные фиалки. Дубы покрылись свежей листвой, блестящей и чистой, словно их только что помыли. Солнце пригревало уже достаточно сильно, и в воздухе стоял запах полыни. Птицы в полнейшем упоении весело щебетали. Из птичников доносилось довольное квохтанье кур и скептическое кряканье уток.

Возле длинных столов под дубами собралось не менее пятидесяти человек. Сотни бутылочек домашнего пива стояли в лоханях, наполненных солью и льдом — смесь настолько холодная, что пиво у горлышек промерзало. Миссис Бэнкс расхаживала среди гостей, смеялась, приветствуя их или выслушивая приветствия. Она почти ничего не говорила. Реймонд жарил цыплят в ямах на вертелах. Его окружали восхищенные зрители, сопровождавшие процедуру шутливыми советами.

– Если кто-нибудь может приготовить цыпленка лучше, чем я, пожалуйста, милости просим, — кричал Реймонд. — Сейчас поджарю бифштексы для тех ненормальных, которые не едят цыплят.

Неподалеку стоял Берт Мэнро и внимательно следил за красными руками Реймонда. Он отхлебывал из бутылочки крепкое пиво. Берта заворожили сильные красные руки, ворочавшие вертела с цыплятами.

Когда большие, плоские блюда с жареными цыплятами понесли к столам, Реймонд вернулся к жаровне, чтобы поджарить еще цыплят на случай, если кто-нибудь из гостей захочет отведать второго, а то и третьего цыпленка. Реймонд был сейчас в одиночестве, потому что вся публика столпилась у столов. Берт Мэнро, который ел в это время бифштекс, поднял голову и увидел, что Реймонд сидит один у жаровни. Он отложил вилку и направился к нему.