Квартал Тортилья-Флэт - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 38

А этот женский смех! Звонкий, переливчатый и хрупкий, как стеклянная канитель. Какие чопорные возгласы протеста доносились из оврага! Отец Рамон отказывался верить своим ушам во время исповедей на следующей неделе. Вся счастливая душа Тортилья-Флэт сбросила оковы сдержанности и взмыла в воздух одним блаженным целым. Они плясали так бурно, что пол в одном углу провалился. Аккордеоны играли так громко, что после этой ночи всегда хрипели, как загнанные лошади.

А Дэнни… Как ничто не может сравниться с этой вечеринкой, так никто не может сравниться с Дэнни. Пусть в будущем какой-нибудь выскочка начнет хвастать: «Вы меня видели? Вы видели, как я плясал с этими черномазыми девчонками? Вы видели, как мы носились по кругу, точно коты?» И на него тотчас обратится взгляд каких-нибудь старых, мудрых и негодующих глаз. И голос, насыщенный сознанием того, что ему известны пределы всех возможностей, спросит негромко: «А ты видел Дэнни на этой вечеринке?»

Когда-нибудь какой-нибудь историк, возможно, напишет холодную, сухую, отдающую плесенью историю вечеринки. Он, возможно, сошлется на ту минуту, когда Дэнни, размахивая ножкой от стола, готов был наброситься на гостей — на всех мужчин, женщин и детей. И, возможно, он сделает такой вывод: «Замечено, что умирающий организм нередко оказывается способным к проявлению величайшей выносливости и силы». Коснувшись сверхчеловеческих любовных подвигов Дэнни в ту ночь, тот же историк может написать бестрепетной рукой: «Когда любой живой организм оказывается в опасности, вся его деятельность, насколько можно судить, обращается на воспроизведение».

Но я говорю, и то же скажут все обитатели Тортилья-Флэт: «К черту эту ерунду! Дэнни был настоящий мужчина!» Счета, разумеется, никто не вел, а впоследствии ни одна из дам, естественно, не желала по доброй воле объявить себя обойденной, так что доблесть Дэнни, возможно, несколько преувеличена. Даже одна десятая того, что ему приписывается, — уже невероятное преувеличение.

Дэнни был окружен ореолом великолепного безумия. И в Тортилья-Флэт с пеной у рта утверждают, что Дэнни в одиночку выпил три галлона вина. Однако не следует забывать, что Дэнни теперь причислен к богам. Через несколько лет эти три галлона, возможно, превратятся в тридцать. Через двадцать лет будут ясно помнить, что облака запылали и сложились в гигантское слово ДЭННИ, что луна источала кровь, что вселенский волк пророчески выл на горах Млечного Пути.

Постепенно те, кто был скроен из менее крепкого материала, начали скисать, слабеть, потихоньку выбираться из под танцующих ног. Оставшиеся, стараясь возместить потери, вопили громче, дрались упорнее, плясали все более лихо. В Монтерее пожарные машины стояли с работающими моторами, и пожарные в красных касках и плащах молча сидели на своих местах и ждали.

Ночь быстро подходила к концу, но буйное веселье Дэнни не шло на убыль.

То, что произошло, подтверждается многими свидетелями, как мужчинами, так и женщинами. И хотя ценность их показаний иногда подвергается сомнению на том основании, что они перед этим выпили тридцать галлонов вина и бочонок картофельной водки, в главном они с угрюмым упорством стоят на своем. Потребовалось несколько недель, чтобы разобраться, как все произошло: один сообщал одно обстоятельство, другой — другое. Но постепенно рассказ о случившемся обрел свою нынешнюю логическую форму и сохранит ее навсегда.

Облик Дэнни, говорят обитатели Тортилья-Флэт, быстро менялся. Дэнни стал огромным и страшным. Глаза его пылали, как автомобильные фары. В нем было что-то жуткое. Он стоял посреди большой комнаты своего дома. Он сжимал в руке сосновую ножку от стола, и даже она стала больше. И стоя так, Дэнни бросил вызов всему миру.

– Кто будет драться? — вскричал он. — Неужто в мире остались только трусы?

Все вокруг трепетали от страха: ножка от стола, такая чудовищная, такая живая, внушала им ужас. Дэнни грозно размахивал ею. Аккордеоны умолкли с хриплым вздохом. Танцоры остановились. В комнате стало холодно, и тишина гремела в воздухе, как океан.

– Никто? — снова вскричал Дэнни. — Или я остался один во всем мире? Никто не будет драться со мной?

Мужчины содрогались, встречая его страшные глаза, и как завороженные следили за зигзагами, которые выписывала ножка от стола. И никто не откликнулся на вызов.

– Ну, так я пойду к тому, кто будет драться. Я найду врага, достойного Дэнни!

Чуть пошатываясь, он двинулся к двери. Все в ужасе расступились перед ним. Он нагнулся, чтобы не задеть за притолоку. Все замерли, прислушиваясь.

Они слышали, как во дворе он громовым голосом повторил свой вызов. Они слышали, как, подобно метеору, свистела в воздухе ножка от стола. Они слышали, как он бросился вперед по двору. И тут из оврага за домом донесся ответный вызов, такой ужасный и леденящий, что их позвоночники ссохлись, как стебли настурции от мороза. Даже теперь, говоря о противнике Дэнни, люди понижают голос и пугливо оглядываются. Они слышали, как Дэнни ринулся в бой. Они слышали его последний пронзительный вызов, а потом глухой удар. А потом — тишина.

Долгую секунду все ждали, затаив дыхание, чтобы шелест воздуха, вырывающегося из их легких, не заглушил какого-либо звука. Но они прислушивались тщетно. Ночь безмолвствовала, и приближался серый рассвет.

Молчание нарушил Пилон.

– Что-то случилось, — сказал он.

И первым к двери бросился тоже Пилон. Храбрец, он превозмог свой ужас. Остальные последовали за ним. Они обошли дом, направляясь туда, где затихли шаги Дэнни, но Дэнни там не было. Они подошли к краю оврага, откуда крутая тропа сбегала на дно этого древнего ложа ручья, который пересох еще в незапамятные времена. Те, кто следовал за Пилоном, увидели, что он бросился вниз по тропе. Они медленно спустились за ним в овраг. На дне его они нашли Пилона, склонившегося над изломанным телом Дэнни. Дэнни упал с высоты в сорок футов. Пилон зажег спичку.

– Кажется, он жив! — вскрикнул он. — Бегите за доктором. Бегите за отцом Рамоном.

Все бросились кто куда. Не прошло и пятнадцати минут, как обезумевшие от горя пайсано разбудили и вытащили из постелей четверых докторов. Им не дали собраться с той размеренной неторопливостью, при помощи которой доктора любят показывать, что волнение и тревога не имеют над ними никакой власти. О нет! Их торопили, подгоняли, совали им в руки чемоданчики с инструментами люди, не умевшие толком объяснить, что им, собственно, нужно. Отец Рамон, извлеченный из объятий сна, пыхтя, взбирался на холм, так и не разобравшись, предстоит ли ему изгонять дьявола, крестить умирающего новорожденного или помешать самосуду. Тем временем Пилон, Пабло и Хесус Мария отнесли Дэнни домой и уложили его на кровать. Они поставили вокруг него свечи. Дэнни дышал хрипло и тяжело. Первыми явились доктора. Они подозрительно посмотрели друг на друга, взвешивая, кому принадлежит первенство, но и эта минутная задержка заставила вспыхнуть гневом глаза окруживших их людей. Осмотр Дэнни не занял много времени. Они все успели осмотреть его еще до прихода отца Рамона.

Я не пойду в спальню за отцом Рамоном, ибо там были Пилон, и Пабло, и Хесус Мария, и Большой Джо, и Джонни Помпом, и Тито Ральф, и Пират, и собаки Пирата — вся семья Дэнни. Дверь за священником закрылась, и закрытой она останется. Ведь людям все-таки присуща гордость, и есть вещи, не предназначенные для любопытных глаз.

Но в большой комнате, где толпились обитатели Тортилья-Флэт, стояла напряженная, исполненная ожидания тишина. Священники и врачи за много веков научились особому способу общения с людьми. Когда отец Рамон вышел из спальни, его лицо было таким же, как всегда, но женщины принялись громко и жалобно причитать. Мужчины начали переминаться с ноги на ногу, как лошади в стойле, а потом медленно вышли на улицу, в занимающийся рассвет. Но дверь спальни оставалась закрытой.