Консервный ряд - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 3

Глава II

Слово – это символ и наслаждение, оно заглатывает людей, деревья, траву, заводы, китайских мопсов. И Вещь становится Словом, а потом опять Вещью, но теперь уже ввязанной, вплетенной в некую фантастическую ткань. Слово заглотило Консервный Ряд, подержало и выплюнуло, и он заиграл отблесками зеленого мира и отраженной морем небесной голубизной. И вот уже Ли Чонг не просто китаец-лавочник. Да иначе и быть не может. Есть в нем и зло и добро, и они взаимно уравновешены – восточная планета, которую держит на орбите сила притяжения Лао Дзы, а стремится сорвать с орбиты центробежная сила кассы и счетов. Так вот и вращается Ли Чонг, так и крутится от бакалейных товаров к ду?хам прошлого. Суровый человек – если на уме банка консервированных бобов, добрый – если в мыслях прах деда. Ведь Ли Чонг раскопал могилу на китайском кладбище, нашел желтые кости, череп с прилипшими седыми жесткими волосами. Осторожно сложил кости в ящик – бедренные и берцовые (совершенно прямые), тазовые, ключицы, посредине череп, а по бокам – дугами – ребра. И послал своего хрупкого, упакованного в ящик деда за моря-океаны покоиться в священной земле предков.

Мак с друзьями тоже вращались на своих орбитах. Орбиты эти – Добродетель, Милосердие, Красота суматошных, битых-перебитых, безумных – Монтерея-малого и Монтерея-вселенского, где люди с голоду и перепугу уничтожают желудки в погоне за нелепой пищей, где люди, жаждущие любви, уничтожают вокруг себя все достойное любви. Мак и его парни – орбиты Добродетели, Милосердия, Красоты. На этой Земле, которой правят тигры с язвой желудка и телицы, обуреваемые похотью к волам; на Земле, которую подметают слепые шакалы, Мак с ребятами умудрялись мирно делить трапезу с тиграми, ублажать обезумевших от страсти телиц; утаивать крошки для чаек Консервного Ряда. Какая польза человеку приобрести весь мир, получив взамен язву желудка, опухоль простаты и косоглазие? Мак и его ребята избежали западни, уклонились от чаши с ядом, перескочили через капкан, а эти несчастные, защелкнутые мышеловкой, с отравой в желудке, спеленутые по рукам и ногам, кричат на них, осыпают бранью: и веревка-то по ним плачет, и бездельники они, паршивая овца в стаде, воры, подонки, бродяги. Отче наш иже еси повсюду в природе, наделивший даром выживания койота и крысу, воробья, муху и моль, Ты, конечно, должен питать великую, неизреченную любовь ко всем бездельникам, паршивым овцам и бродягам, среди которых числятся и Мак с ребятами. Добродетель и милосердие, лень и радость бытия. Отче наш иже еси повсюду в природе.

Глава III

Лавка Ли Чонга справа от пустыря (хотя почему пустырь – ведь он завален старыми котлами, ржавыми трубами, тяжелыми балками, грудами пустых пятигаллонных банок, – сказать не может никто). За пустырем железнодорожная линия и Королевская ночлежка. По левой его границе стоит исполненный строгого достоинства публичный дом Доры Флад, добропорядочное, чистое, честное, старомодное увеселительное заведение, где человек может выпить в кругу друзей кружку пива. Это не ночной дешевый бардак для случайного посетителя: это серьезный добродетельный клуб, построенный, учрежденный и вымуштрованный Дорой. Эта мадам, пятьдесят лет умно распоряжаясь своими талантами – тактом, честностью, состраданием и здравомыслием, снискала уважение всех умных, образованных и добрых людей. По той же причине ее ненавидело все лицемерное и похотливое сообщество местных замужних девственниц, чьи мужья уважали семейный очаг, но особенной любви к нему не питали.

Дора – великая женщина, пышнотелая и высокая, с огненно-рыжими волосами и пристрастием к изжелта-зеленым вечерним платьям. Она содержала честное заведение, где весь товар был в одной цене, где запрещалось пить крепкие вина, кричать и сквернословить. Среди ее девочек было несколько ни на что не годных из-за возраста или болезней, еще несколько могли работать не больше трех раз в месяц, но все они имели право на свои три кормежки в день. В патриотическом порыве Дора назвала свое заведение «Ресторация Медвежий стяг»[2], и ходило много баек о людях, заглянувших к Доре, чтобы заморить червячка. Обычно в доме жило двенадцать девочек, включая старушек. Кроме них, штат составляли повар-грек и привратник, по крайней мере так назывался этот мужской персонаж. В действительности на нем лежало множество деликатных, а подчас и опасных обязанностей. Он прекращал драки, выдворял пьяных, останавливал истерики, лечил головную боль и заведовал баром. Перевязывал порезы и синяки; днем якшался с местными полицейскими; и поскольку добрая половина «девочек» исповедовала Христианскую науку[3], по воскресеньям читал вслух очередную порцию из «Науки и здоровья». Предшественник нынешнего привратника, будучи человеком не очень уравновешенным, кончил печально (об этом несколько ниже). Нынешний же, Альфред, сумел возвыситься над своим окружением, мало того, со временем сумел и окружение подтянуть до себя. Он знал, каких мужчин можно пускать и каких нельзя. И, конечно, он знал о частной жизни граждан Монтерея больше, чем кто-нибудь другой в городе.

Что касается Доры, жизнь ее была не такой уж безоблачной. Нарушая закон, или вернее букву закона, ей приходилось быть дважды законопослушной противу своих сограждан. В заведении у нее не было драк, попоек, грубостей, иначе Дору давно бы закрыли. И еще, нарушая закон, ей приходилось откупаться благотворительностью особенно крупных масштабов. Каждый старался оттяпать у Доры кусок побольше. Давала полиция бал в пользу своего пенсионного фонда, все вносили по доллару, Дора вносила пятьдесят. Коммерческая палата обустраивала свой парк, торговцы города вносили по пять долларов, Дору просили дать сто, и она давала. Кто бы на что ни собирал: Красный Крест, Общественная касса, бойскауты – Дорины незаконные, неафишируемые, грязные, постыдные, греховные деньги всегда возглавляли благотворительный список. Но особенно пострадала Дора во время депрессии. Она видела голодных детей, безработных отцов, отчаявшихся матерей и два года налево-направо платила долги несчастных, не имевших ни цента на кусок хлеба, так что под конец чуть сама не вылетела в трубу. Девочки Доры были приветливы и хорошо воспитаны. Они никогда не заговаривали на улице с мужчиной, даже если принимали его накануне ночью.

Нынешний сторож Альф поступил в «Медвежий стяг» после случившейся там трагедии, которая никого не оставила равнодушным. Прежнего сторожа звали Уильям, вид у него был нелюдимый, лицо хмурое. Днем работа его не обременяла, и он изнывал в обществе стольких женщин. В окна он видел, как Мак с ребятами сидят на трубах посреди пустыря в зарослях мальвы, болтают ногами, загорают и не спеша философствуют о предметах интересных, но малозначительных. То и дело, замечал он, кто-нибудь вынимал из кармана бутылку тенисовки и, вытерев рукавом горлышко, отпивая, передавал другим. Уильяму очень хотелось посидеть с этими славными ребятами. И однажды он не вытерпел, пошел на пустырь и сел на трубу. Разговор тотчас смолк, наступила настороженная, недобрая тишина. Немного спустя Уильям встал и уныло побрел обратно в «Медвежий стяг», посмотрел в окно – ребята опять пустились беседовать; Уильяму стало совсем тошно. Его некрасивое лицо потемнело, губы покривились от невеселых размышлений.

На другой день он опять вышел, прихватив с собой бутылку виски. Мак с ребятами виски выпили, что они дураки, что ли. Но весь их разговор с ним ограничился двумя фразами – «Счастливо тебе» и «Да ты взгляни на себя».

Уильям опять скоро вернулся в «Медвежий стяг» и опять смотрел на ребят в окно. До него донеслись громко сказанные Маком слова: «Не люблю, черт побери, сутенеров!» Это была беспардонная ложь, но ведь Уильям этого не знал. Просто Мак с ребятами не любили Уильяма.