Консервный ряд - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 26

И что же? Не повернулась ни одна голова, не вытянулась ни одна шея, Парад шествовал мимо, и никто из ребят не двинулся. Парад прошел. Док осушил стакан и мягко помахал двумя пальцами в воздухе.

– Ха! Ничего нет приятнее первых глотков.

Ричард двинулся к двери.

– Какое принести пиво?

– То же самое, – сказал мягко Док. Он улыбался, глядя вверх на Мака с ребятами.

«Время исцеляет; все пройдет; все забудется» – хорошо говорить тем, кого беда обошла; для тех же, кого она коснулась, ход времени остановился, никто ничего не забыл и ничего не менялось. Док понятия не имел, какая боль, какое разрушительное самобичевание поселились в Королевской ночлежке, а то бы он что-нибудь придумал. И Мак с ребятами не знали этих мыслей Дока; если бы знали, ходили бы уже опять с поднятой головой.

Плохое наступило время. Зло незаметно вползло на пустырь. Сэм Мэллоу то и дело воевал с женой, и она не переставая плакала. Из-за эха, рождавшегося в котле, казалось, что плачет она под водой. О Маке с ребятами и говорить нечего. Добродушный привратник «Медвежьего стяга» вышвырнул за дверь пьяного; швырнул его слишком далеко, не рассчитав силы, и бедняк сломал спину. Три раза пришлось Альфреду ездить в Салинас давать показания; дело закрыли, но Альфреду от этого не стало легче. Он был хороший привратник, до этого никогда никого не увечил.

И в довершение всего несколько высокоумных городских дам, печась о нравственности молодого поколения, потребовали закрыть вертеп, где свил гнездо самый гнусный разврат. Обычно городские дамы выступали в поход против Доры раз в году в мертвый сезон между Четвертым июля и окружной ярмаркой. Дора в таких случаях закрывала «Медвежий стяг» на неделю. Это было даже не так и плохо. Все получали отпуск, и делался небольшой ремонт – заново оклеивали обоями комнаты и чинили канализацию. Но в этом году дамы объявили священную войну. Они жаждали снять с кого-нибудь скальп. Летом жить было скучно, и в них точно бес вселился. Они стали докапываться, кто настоящий владелец дома, где предавались пороку, какова арендная плата за дом и к каким побочным мелкомасштабным бедствиям может привести закрытие заведения. Вот какая серьезная угроза нависла над «Медвежьим стягом».

Дора была закрыта полные две недели; за это время Монтерей принял у себя три съезда. Слух о новоявленных неудобствах мгновенно разлетелся по всей округе. И Монтерей лишился пяти съездов, намеченных на следующий год. Дела были плохи повсеместно. Доку пришлось взять в банке ссуду, чтобы заплатить за экспонаты, разбитые во время пирушки. Элмер Рекати улегся спать на полотно Южной Тихоокеанской, и ему отрезало обе ноги. Налетел внезапный, совершенно неожиданный шторм, сорвал с якоря один сейнер, три лодки, их разбило о скалы и выбросило печальным грузом на берег у Дель Монте.

Не находилось объяснений всем этим бедствиям, обрушившимся на монтерейцев. Каждый винил себя. Отчаявшиеся люди перебирали в памяти тайные прегрешения и спрашивали себя, не этим ли они прогневили судьбу. Одни винили во всех бедах пятна на солнце, другие, ссылаясь на закон вероятностей, снимали с солнца всякую вину. Что интересно, даже врачи – и те не могли поживиться на этих несчастьях: верно, болели многие, но все это были настоящие болезни, недоходные, которым не поможешь патентованным средством.

И тут заболела Милочка. Она была очень толстеньким веселым щенком, но пять дней жестокой лихорадки превратили ее в маленький, обтянутый кожей скелетик. Коричневый носик покраснел, десны как будто выцвели. Глаза у нее лихорадочно блестели, все тельце пылало, а иногда бил озноб. Она ничего не ела и не пила, ее кругленький животик опал, прилип к позвоночнику, даже в хвосте сквозь кожу просвечивали косточки. Очевидно, у нее была чумка.

Паника охватила обитателей Королевской ночлежки. Милочка была для всех бесценным сокровищем. Хьюги с Джонсом бросили работу, чтобы ухаживать за больным щенком. Сидели возле нее по очереди. Держали на ее лобике прохладную влажную тряпку, но с каждым днем Милочке становилось все хуже и хуже. В конце концов отправили к Доку делегацию, Элена и Джонса, хотя им очень не хотелось идти. Док в это время изучал карту морских приливов и отливов и одновременно поглощал куриное рагу, главным составным которого была не курятина, а морские огурцы[11]. Посланцам Королевской ночлежки показалось, что Док взглянул на них не очень приветливо.

– Мы из-за Милочки, – сказали они. – Милочка заболела.

– Что с ней?

– Мак говорит – чумка.

– Я не ветеринар, – сказал Док. – Не знаю, как лечат чумку.

– Ну и что ж? Вы только взгляните на нее. Она черт-те как болеет.

Пока Док осматривал Милочку, ребята стали в кружок, не отрывая от нее глаз. Он посмотрел глазные яблоки, десны. Пощупал ребрышки, которые выпирали, как спицы, слабенький позвоночник.

– От пищи отказывается? – спросил Док.

– Ничего не ест.

– Кормите ее насильно крепким бульоном и яйцами, давайте рыбий жир.

Док показался им холодным и официальным. Осмотрев Милочку, он вернулся к своим картам и рагу.

Но у Мака и ребят теперь появилось занятие. Они варили мясо, пока бульон не приобретал крепости виски. Они вливали ей рыбий жир как можно глубже в глотку, чтобы она хоть сколько-нибудь проглотила. Они держали морду так, чтобы рот образовал воронку, и лили туда теплый бульон. Ей оставалось или захлебнуться, или глотать. Они кормили ее каждые два часа и все время давали пить. Раньше они спали по очереди, теперь не спал никто, сидели возле нее молча и ждали кризиса.

Кризис наступил под утро. Ребята дремали в своих креслах, бодрствовал только Мак, не сводя глаз с Милочки. Вдруг он заметил, что у нее дрогнули ушки, поднялась и опустилась грудная клетка. Шатаясь, она поднялась на свои тонюсенькие ножки, потащилась к двери, попила немножко воды и, обессилев, легла на пол.

Мак радостным воплем разбудил ребят. Он неуклюже плясал по комнате. Все стали что-то кричать друг дружке. Ли Чонг, вынося баки с мусором, услыхал их и презрительно фыркнул. Альфред, привратник, решил, что у Мака пирушка.

К девяти часам Милочка сама съела сырое яйцо и выпила полпинты взбитых сливок. К полудню она стала заметно набирать вес. Через день она уже немножко играла, а к концу недели Милочка опять стала веселым, здоровым щенком.

Наконец-то в этой полосе бедствий забрезжил луч надежды. Признаки добрых перемен стали заметны всюду. Сейнер починили, спустили на воду, и он опять вышел в море. Доре передали, что можно спокойно открывать «Медвежий стяг». Эрл Уэйкфилд поймал двухголового ерша и продал его музею за восемь долларов. Полоса бедствий и тщетного ожидания кончилась. От нее не осталось и следа. В ту ночь занавески в окнах лаборатории были опущены, до двух часов ночи слышались Грегорианские песнопения, а когда музыка смолкла, от Дока никто не вышел. Какая-то работа совершалась в сердце Ли Чонга, и в минуту восточного влияния он простил Мака и ребят, списал лягушачий долг, который был главной причиной душевных мук. В знак примирения Ли Чонг взял пинту Старой тенисовки и понес Маку. Их хождения в магазин «Дешевые товары» задевали его чувства, но теперь с этим будет покончено. Визит Ли как раз совпал с первым здоровым проявлением разрушительного инстинкта у Милочки после болезни. Ее вконец избаловали, и никто больше не собирался приучать ее к чистоплотности. Когда Ли Чонг вошел в Королевскую ночлежку с бутылкой тенисовки, Милочка самозабвенно уничтожала единственные кеды Элена, а хозяева радостно ей хлопали.

Мак никогда не ходил в «Медвежий стяг» по чисто мужской надобности. По его мнению, это отдавало бы кровосмешением. Подобное заведение было у бейсбольных площадок, туда он и наведывался. Вот почему, когда Мак переступил порог гостиной, все решили, что он заглянул выпить пива.

– Дора у себя? – спросил он Альфреда.

– А какое у тебя к ней дело? – в свою очередь, спросил Альфред.

– Мне надо кое-что у нее спросить.