Улисс - Джойс Джеймс - Страница 45

Вам не требуется их лизать. Что? Наши конверты. Хэлло! Джонс, можно вас на минутку? Не могу, извините, Робинсон, спешу приобрести единственную надежную чернильную резинку «Канселл», продается у Хили и Ко, Дэйм-стрит, 85[579]. Слава Богу что развязался с этой дырой. Адова работа была получать по счетам в монастырях. Монастырь Транквилла. Там была очень милая монашка, на редкость приятное лицо. Клобук вполне шел к ее небольшой головке.

Сестра? Сестра? Уверен что у нее была несчастная любовь по глазам ясно.

Ужасно неловко когда надо о делах с такой женщиной. В то утро я ее оторвал от молитв. Но рада была пообщаться с миром. Сегодня у нас великий день[580], сказала она. Праздник Богоматери Кармельской. Тоже приятное название: карамель. Она знала думаю знала судя по тому как она. Если бы вышла замуж она изменилась бы. Похоже у них и вправду было туго с деньгами. Но при всем том готовили только на лучшем масле. Никакого свиного сала. Мне всегда потом плохо как поешь слишком жирного. Они любят подмасливаться и внутри и снаружи. Молли его пробовала, подняла вуаль. Сестра? Пэт Клэффи, дочка ростовщика. Говорят колючую проволоку придумала какая-то монашка.

Он пересек Уэстморленд-стрит, когда мимо прошаркал устало "S" с апострофом. Торговля велосипедами «Ровер». Гонки сегодня. Сколько же лет с тех пор? В тот год когда умер Фил Гиллиган[581]. Мы жили на Ломбард-стрит. А я, погоди: я был у Тома. К Хили я поступил в тот год когда поженились. Шесть лет. Десять лет назад: он умер в девяносчетвертом да все верно большой пожар у Арнотта. Вэл Диллон тогда был лорд-мэром[582]. Обед в Гленкри[583]. Советник Боб О'Рейли вылил себе портвейн в суп еще до того как все начали. И давай Боббоббоб хлебать по зову внутреннего советника. Весь оркестр заглушил. За то что уже нам досталось да будем мы Богу. Милли была еще совсем крошкой.

А Молли надела то платье слоново-серое с вышитыми лягушками. Мужского покроя, пуговицы сама обтянула. Она его не любила потому что я ногу растянул в первый день как она надела его. Как будто платье виной. На пикнике с ее хором это было, у горы Шугарлоф. Старому Гудвину цилиндр уделали чем-то липким. Мухам тоже пикник. Потом она уж не носила таких платьев. Оно как перчатка ей всюду было в обтяжку, и в плечах и в бедрах.

Тогда только-только начинала полнеть. Ели пирог с крольчатиной. Все на нее заглядывались.

Счастливые дни. Счастливее чем сейчас. Уютная комнатка с красными обоями. От Докрелла, шиллинг и девять пенсов рулон. Купанье Милли по вечерам. Американское мыло тогда купил: бузиновое. Вода в ее ванночке хорошо пахла. Какая смешная она была когда вся в пене. И стройненькая.

Сейчас фотография. У бедного папы было ателье дагерротипов[584]. Рассказывал мне про это. Наследственное увлечение.

Он шел по обочине тротуара.

Поток жизни. Как того парня звали что смахивал на священника и вечно проходя косился на наши окна? Слабые глаза, женщина. Снимал в доме Цитрона на Сент-Кевин-пэрейд. Как-то на пен. Пенденнис[585]? Память сдает. Пен…?

Правда уж столько лет прошло. Наверно трамвайный шум действует. Уж если он не мог вспомнить как зовут старосту дневной смены которого каждый день видит.

А тенора звали Бартелл д'Арси, он тогда только начинал[586]. Провожал ее домой с репетиций. Самодовольный тип с нафабренными усами. Дал ей песню «Южные ветры»[587].

Какой был ветер в ту ночь когда я зашел за ней было то собрание ложи[588] насчет лотерейных билетов после концерта Гудвина в ратуше, то ли в банкетном то ли в дубовом зале. Он, и я следом. Листок с ее нотами у меня вырвало из рук, застрял в ограде лицея. Хорошо еще не. Такая мелочь может ей отравить все впечатление от вечера. Впереди профессор Гудвин под руку с ней. Весьма нетвердо ступая, старый пьянчужка. Его прощальные концерты.

Абсолютно последнее выступление на сцене. То быть может на месяц иль быть может навек[589]. Помню она хохотала на ветру укутанная в высокий воротник. А помнишь как рванул ветер на углу Харкорт-роуд. Ух! Бр-р! Взметнул все ее юбки, боа обвилось вокруг старины Гудвина, тот чуть не задохся. Она раскраснелась от ветра. Помнишь когда вернулись домой. Мы разгребли угли в очаге поджарили ей на ужин ломти бараньего седла с любимым ее кисло-сладким соусом. Подогрели ром. Мне было видно от очага как она в спальне расшнуровывает корсет. Белый.

С мягким шорохом корсет упал на постель. В нем всегда оставалось ее тепло. А ей было всегда приятно из него высвободиться. Потом сидела на постели почти до двух вынимала из волос шпильки. Милли уютно свернулась в гнездышке. Счастливое время. Счастливое время. В эту ночь…

– О, мистер Блум, как поживаете?

– О, как поживаете, миссис Брин?

– Что толку жаловаться. Как там Молли? Я ее не видела целую вечность.

– Превосходно, – весело отозвался мистер Блум. – А Милли, знаете, получила место в Моллингаре.

– Да что вы! Ведь это для нее большой шаг?

– Да, она там у одного фотографа. Все идет как по маслу. А как все ваши подопечные?

– На аппетит не жалуются, – ответила миссис Брин.

А сколько их у нее? Кругом вроде никого.

– Я вижу, вы в черном. У вас не…

– Нет-нет, – сказал мистер Блум. – Просто я с похорон.

Теперь целый день так будет, я чувствую. Кто умер, когда да отчего умер. Не отвяжешься.

– Какое несчастье, – сказала миссис Брин. – Надеюсь, это не кто-нибудь из близких?

Раз уж так вызовем у нее сочувствие.

– Дигнам, – сказал мистер Блум. – Из старых моих друзей. Бедняга, он умер скоропостижно. Кажется, сердечный приступ. Похороны были сегодня утром.

Твои похороны завтра

Пока ты бредешь во-ржи

Трампам тамтам

Трампам…[590]

– Как это грустно, терять старых друзей, – женственно-меланхолически выразил взор миссис Брин.

И хватит об этом. Спокойно, просто: про мужа.

– А как ваш господин и повелитель?

Миссис Брин возвела к небу свои большие глаза. Все-таки это у ней осталось еще.

– Ах, ради Бога, не будем! – сказала она. – Гремучим змеям, и тем его стоит остерегаться. Сейчас он сидит вон там со своими кодексами, ищет закон против диффамации. Одно мучение с ним. Минутку, я сейчас покажу вам.

Горячий пар телячьего супа, дух свежевыпеченных сладких булочек, пудингов плыли из кафе Гаррисона. От крепкого полдневного запаха у мистера Блума защекотало в глотке. Собираются делать выпечку, масло, мука высший сорт, сахар из Демерары, или уже отведывают с чайком. Или это от нее?

Босоногий мальчишка торчал у решетки, впивая запахи. Пытается притупить грызущий голод. Это ему удовольствие или страдание? Обед за пенни. Вилка и нож прикованы на цепочке к столу.

Открывает сумочку, потертая кожа. Шляпная булавка: с такими вещами надо поосторожней. Может попасть кому-нибудь в глаз в трамвае. Роется. Все раскрыто. Деньги. Хочешь – бери. Они готовы с ума сойти если потеряют хоть шестипенсовик. Мировой скандал. Муж рвет и мечет. Где десять шиллингов что я дал тебе в понедельник? Ты что, всех родственничков своих кормишь?

Платок замусоленный, пузырек от лекарства. Упало что-то таблетка. Что она там?…

– Наверно, сейчас новолуние, – сказала она. – В это время с ним всегда плохо. Знаете, что он в эту ночь сделал?