Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Про Бабаку Косточкину - Никольская-Эксели Анна Олеговна - Страница 12


12
Изменить размер шрифта:

— Сама дура! — говорю и дёргаю её за хвост. Раз, второй, третий!

И ведь, главное, не хочу дёргать, а дёргаю!

И развязно так подмигиваю Христаради.

Только бы, думаю, она ничего не заметила.

Но она и не заметила. Огрела меня рюкзаком по голове и побежала в столовую за беляшами.

Оказывается, Нинель любит беляши, а я и не знал раньше. Я вообще раньше ничего не видел дальше своего носа — был сущим эгоистом. А теперь на большой перемене я самым первым бегу в столовку, занимаю очередь для Нинель. Она купит беляш, выковыряет из него мясо, кошке во дворе отдаст, а сама тесто ест.

— Ты почему, Колготкова, — спрашиваю, — не ешь мясо? Тебе надо поправляться. Вон какая худая, в чём только держится душа!

А у Нинель глаза слезятся от радости — я знаю, как сделать женщине комплимент. Она уже третий месяц худеет, каждый день бегает в медпункт взвешиваться.

Однажды спрашивает у Каланчи:

— Наташ, скажи, я на Кейт Мосс похожа?

— Кейт Мосс тебе в подмётки не годится, — говорю я за Каланчу. — Ты же вылитая Констанция Бонасье!

— Какая ещё подстанция? — хмурится Нинель. Необразованная она у меня. Ну ничего, это дело поправимое!

Я повёл Нинель в драматический театр на «Трёх мушкетёров из Нахапетовки». Мама, задействованная в спектакле, посадила нас в первый ряд.

— Какая у тебя красивая мама! Волосы изумительные!

— Не волосы, — говорю, — а усы.

В той нашумевшей постановке мужские роли играли женщины, а женские — наоборот. Мама была Арамисом, а дядя Сева — Констанцией.

А Миледи вообще играл заслуженный артист России Пётр Павлович Кожемякин, ему семьдесят четыре года.

— Какая прелесть! — кричит Нинель.

Это я подарил ей складное зеркальце. Увидел в «Детском мире» — понравилось, и деньги тогда как раз были.

— Это мне? — спрашивает. — А за что? День рождения у меня в июле…

— Просто так, — говорю.

А чтобы не зазнавалась, я ей на химии подложил кнопку на стул, пока она отвечала у доски.

От любви я перестал спать и есть. Я осунулся. Бабака мне говорит:

— Влюблённые — такие мученики! Не страдай, лучше признайся ей во всём.

Бабака в любовных делах спец. В молодости она многим кружила головы.

— Колготкова, я тебя люблю, — заявил я на перемене.

— Дурак!

— А ты?

— Что я?

— Колготкова, ты не юли.

— Понимаешь, Константин, женщине ведь что нужно?

— Что?

— Женщине нужен подвиг. Вот ты бы смог ради меня с десятого этажа прыгнуть?

— Э-э-э…

— Вот видишь. А женщине нужен подвиг.

Идём мы как-то с Нинель из школы. Свой рюкзак я держу в руке, а её рюкзак закинул на плечо — тяжеленный!

— У тебя в рюкзаке кирпичи, что ли? — спрашиваю.

— Сам ты кирпич! — говорит. — Ноты там у меня. Я сразу после уроков хожу в музыкальную, вот и приходится таскать целый день. Я играю на фортепиано.

— А я на губах, — говорю, — как верблюд. Можно мне тебя послушать как-нибудь?

— Конечно. Приходи в музыкалку послезавтра, у меня концерт. Мы с Генриеттой Карловной будем исполнять в четыре руки этюд Майкапара «Бурный поток». Очень сложное произведение. В темпе престиссимо.

— Как это — в четыре? — не пойму я.

— Придёшь — увидишь. Только оденься поприличней. Там телевидение будет снимать.

Ради такого случая мы с мамой сходили в торговый центр «Ультра» и одели меня поприличнее. Смотрю на себя в зеркало — и не узнаю. Таким приличным стал, аж плеваться хочется. Светлый костюм, синяя рубашка и галстук-бабочка в рубчик. Что только любовь делает с такими темпераментными людьми, как я!

Пришёл в музыкальную с букетом жёлтых хризантем, стою в холле, не знаю, куда податься.

— Ты, мальчик, на прослушивание? — спрашивает какой-то мужчина с балалайкой и усами, как у Сальвадора Дали.

— Нет, — говорю, — я на концерт. Где у вас тут выступают на фортепиано?

Мужчина на меня посмотрел внимательно и говорит:

— На четвёртом этаже. Не в службу, а в дружбу передай, мальчик, Домне Платоновне домру, — и суёт мне балалайку в руки. — Только входи через заднюю дверь, там уже началось.

Поднялся я на четвёртый, а там оглушительные звуки — концерт вовсю идёт. Вошёл через заднюю дверь, как положено, осмотрелся.

Зал битком, телевизионщики с камерами, но Нинель я заметил сразу. Она сидела в первом ряду — бледная, в строгом чёрном платье и варежках.

«Зачем, — думаю, — она надела варежки?»

Сел я в проходе на стул, рядом с каким-то долговязым парнем, смотрю на сцену. А там выступает щупленький мальчонка — из-за рояля еле видно. Зато силищи в нём, наверное, больше, чем в Христаради, хотя тот карате занимается второй год. Вдруг этот мальчонка как шуранёт по клавишам, как вдарит! Я аж подпрыгнул!

— Во даёт! — шепчу долговязому соседу. — Талантище!

А тот скривился, губы поджал и говорит так кисленько:

— Барабанит бездушно, пальцы заплетаются. Но любимчикам Домны Платоновны у нас всё с рук сходит.

— Ой, — говорю, — мне же надо Домре Платоновне отдать домну! Она где? — и оглядываю зал.

Парень говорит:

— Вон, с вороньим гнездом на голове.

Смотрю — и правда: впереди сидит женщина, высокая, как колокольня. На голове понакручено чего-то, понаверчено — вылитое гнездо.

Только я полез вперёд, долговязый хватает меня за рукав:

— Сиди, к ней пока лучше не лезть. Сейчас Нинель будет выступать — главный конкурент Зябликова. Домна знаешь как Нинель не переваривает?

«Вон оно что, — думаю, — какие тут у вас, оказывается, мексиканские страсти-мордасти!»

И сердце у меня вдруг как заколотится!

Тут Зябликов закончил играть, и Нинель с Генриеттой Карловной выходят на сцену.

Генриетта Карловна села за рояль, что подальше, а Нинель села за ближний. Варежек на ней уже не было, и была она вся в платье, прекрасная, как настоящая Дама Моего Сердца.

Сидят они за роялями — не шелохнутся. Секунду, вторую, третью. Думаю, может, забыли ноты? Или от волнения ступор у них? И вдруг Генриетта Карловна незаметно мотнула головой, и они заиграли. Синхронно! Сколько раз в краевую филармонию ходил с мамой, а такого не видел!

Смотрю я на Нинель и не узнаю. Лицо суровое, вдохновенное, сама раскачивается в такт музыке, а пальцы, пальцы! Как муравьи, по клавиатуре шуруют туда-сюда! А музыка из-под них мощная выходит — рокочущая, настоящая лавина! Здорово получился «Бурный поток» у этого Майкапара, очень жизненно!

Вдруг долговязый шепчет мне на ухо:

— Нинель не справляется с темпом. Слышишь, как Генриетта разошлась? Специально её заглушает…

— Молчи! — говорю. — А то в лоб у меня получишь!

От переживаний я весь вспотел, даже не слышал уже музыки. Сидел и пристально смотрел вороньему гнезду в затылок.

И вдруг я прозрел. То есть натурально!

Я вдруг явственно увидел, как из гнёзда, колышась и закручиваясь, поднимается в воздух чёрная воронка. Она становится всё шире, всё выше, отсоединяется от головы Домны Платоновны и направляется в сторону Нинель. Нинель, естественно, ничего не замечает — Нинель вся в музыке. Я озираюсь по сторонам: ужас, в зале слепцы — они ничего не видят!

Вот он, роковой момент истины! Либо я мужчина и сейчас спасу любимую, либо я не мужчина и любимую сейчас не спасу.

«Ты мужчина! — как-то за обедом сказала мне Бабака. — Помяни моё слово: скоро у тебя вырастет борода, ты будешь говорить басом, храпеть во сне и провожать девушек до подъезда».