Дом без ключа - Азаров Алексей Сергеевич - Страница 18

— Это повышение, комиссар, награда за заслуги.

Гаузнер находит в себе силы протестовать:

— Я должен буду подать рапорт.

— Не стоит, Фридрих, — говорит Рейнике. — Те два баннфюрера, к сожалению, живы. Один из них важная шишка в ведомстве рейхслейтера Розенберга, а другой служит в штабе СС. Я знаком с ними обоими и берусь утверждать, что они очень злопамятны.

— А жизнь так прекрасна, — добавляет Шелленберг. — Не стоит ее осложнять… Итак, не смею задерживать вас, комиссар. Подождите в приемной…

Выходя, Гаузнер уже не слышит фразы Шелленберга, подводящей итог его многолетней карьере:

— Согласитесь, Рейнике, для Брюсселя ваш протеже не был находкой!..

Гаузнер принимает безразличный вид и усаживается в кресло. Сейчас остается одно — подождать.

Дверь плотно закрыта, и адъютант караулит ее с настороженностью цепного пса. За ней в эти минуты решается нечто большее, чем карьера комиссара Гаузнера. Речь идет о тайнах, недоступных даже для ответственных чиновников гестапо.

— Поймите меня правильно, Рейнике, — говорит Шелленберг без тени обычной улыбки. — Суть не в лаврах Канариса. Страдает дело! Мы попусту дробим силы, и рейхсфюрер согласен со мной в этой части. Когда речь идет о передатчиках Интеллидженс сервис во Франции и Голландии, я готов оставить их для абвера. Англичане слишком умны, чтобы рисковать своими асами; они подставляют под обух скороспелую агентуру из самих французов или голландцев… С русскими иначе. Их разведка не тотальна, но работает блестяще. Помните берлинскую группу? Где они только не имели людей — в министерстве авиации, в самом абвере, на Бендлерштрассе, в промышленности. Канарис в конце концов добрался до ядра, но только до него, а не до филиалов!

— Ну, ну, а Мюнхен?

— А сколько осталось? И что известно о них абверу и гестапо?

— При чем здесь гестапо?

— Вот это мило! Ну а Гаага? Ею занимались вы сами. Чего достиг там ваш Мюллер? Радиогруппа разгромлена, но источники, посредники и руководитель, — где они?.. А Марсель, Лилль, Антверпен?

Рейнике спокойно перебивает:

— Добавьте Женеву, бригаденфюрер. Там, кажется, оперируете вы?

— И вы тоже!

— Естественно…

— Не будем считаться, Рейнике. Радисты, арестованные в Мюнхене, молчат, и даже вам самому немногое удалось от них получить.

— Что же вы предлагаете?

— Совместную работу.

— А Канарис?

— Ему придется нам помочь. Ничего не поделаешь, об этом ему скажет сам Борман.

— Вы все продумали, бригаденфюрер?

— Многое решится на совещании. Я созову всех, кто заинтересован, завтра. Пойдет на это Мюллер?

— Думаю, что да… Но как быть с Гаузнером? Его нельзя так просто взять и передвинуть под Ровно. Что я скажу Мюллеру?

— Это ваша забота. Чтобы заниматься ПТХ, нужен гибкий и умный человек.

— Кого вы имеете в виду? Уж не меня ли?

— Вас. Оставьте за собой отдел и поезжайте. Добейтесь от Мюллера, чтобы он подчинил вам кого следует во Франции и Швейцарии. Мои люди будут вам помогать. Вы займете исключительное положение!

«Да, в случае удачи, — прикидывает Рейнике. — Тогда лавры пополам. А в случае неудачи?..»

— Я подумаю, — говорит он уклончиво.

— Только до завтра; позвоните мне утром. И, кстати, распорядитесь, чтобы нашли книги по списку Гаузнера, ваш аппарат получит их быстрее. Посмотрим, что обнаружат специалисты по шифрам.

— Хорошо! — говорит Рейнике. — Хайль Гитлер!

Он коротко кивает Шелленбергу и выходит в приемную, где вскочивший с кресла Гаузнер смотрит на него с надеждой и нетерпением.

Рейнике похлопывает его по спине.

— Не раскисайте, Фридрих! Больше мужества… Мне удалось отстоять вас. Вы поедете не под Ровно, а в Париж. Правда, не на прежнюю роль, но с вполне самостоятельным заданием.

Гаузнер благодарно склоняет лысую голову.

— Я этого не забуду, штандартенфюрер!

— Вот и чудесно! Скоро мы встретимся, и я надеюсь, что вы будете держать меня в курсе всех своих шагов. Пойдемте. У меня вы напишете рапорт о переводе, и на целые сутки Берлин — ваш!

Они покидают приемную, а адъютант выключает микрофон, точнее — сразу два: первый подведен к воспроизводящему запись устройству в кабинете Шелленберга, а второй — к аналогичному приспособлению у обергруппенфюрера Мюллера.

10. Сентябрь, 1942. Париж, бульвар Осман, 24

Девушка в плаще серебристого цвета идет по бульвару. Ее зовут Жаклин, и она связная между Парижем и Брюсселем. Левая бровь у нее действительно немного короче правой, но не настолько, чтобы это портило лицо. Жаклин торопится, у нее деловое свидание. Крохотный пистолетик калибра 6,35, поставленный на боевой взвод, спрятан под свитером и при каждом шаге холодит бок. Жаклин не знакома с тем, кто будет ждать ее у кафе «Империаль» в пассаже Лидо. Он подойдет к ней сам, и Жаклин томима любопытством — как он узнает ее?

В пассаже легче потерять, чем найти. Здесь полно немцев, глазеющих на витрины, покупающих парфюмерную мелочь и предлагающих свое общество одиноким женщинам. Немало и французов — из тех, кому нет дела до оккупации. Жаклин становится неуютно, и она спешит к кафе. Оглядывается. За столиками почти сплошь старички; газеты, прикрепленные к древкам, они держат торжественно, как священные хоругви.

— Не опоздал?

Жаклин оборачивается.

— А сколько на ваших?

— Час по Гринвичу.

— Значит, мои отстают.

Жаклин без церемоний разглядывает собеседника. Он молод, но волосы пересыпаны сединой, и две глубокие залысины обнажают лоб у висков. Живые темные глаза и резко очерченный рот. Худощав, хотя хрупким его не назовешь; в повороте головы чувствуется скрытая уверенная сила. Жюль предупредил, что слова этого человека — приказ.

Жаклин берет его под руку, и они идут вдоль витрин, задерживаясь и разглядывая выставленные в них образцы.

— В Брюсселе засвечено, — говорит Жаклин.

— Откуда вы знаете? Это точно?

— Наш друг уехал в Леопольдказерн пятнадцать дней назад.

— Гестапо?

Пристально рассматривая связку соболей, фантастически высокая цена которых в марках и франках жирно обозначена на этикетке, она рассказывает о поездке. Старается, чтобы история с посещением особняка Ван-ден-Бееров выглядела не слишком драматической. Старуха и не додумалась проверить документы; впрочем, Жаклин сумела бы выпутаться.

— Кто поручал вам взять книги?

— Никто, но я решила, что это важно, раз Жюль специально посылал их Фландену. Кроме тех двух, я взяла еще… Я сделала что-нибудь не то? Но, поверьте, хозяйка ничего не заподозрила.

— А если за домом наблюдали?

— Я не вчера родилась!

Звучит это задорно и уверенно, но Жаклин не убеждена, что собеседник согласен с ней. Его рука делается каменной под ее ладонью.

— Считайте, что и вы засветились, — говорит он. — Где книги?

— У меня дома.

— Избавьтесь от них… всех до единой.

— Это не трудно.

— И, пожалуй, будет правильно, если вы уедете из Парижа. Например, в Марсель, в свободную зону. И чем быстрее, тем лучше…

— В Марсель? А пропуск?.. А мои старики?.. И на что я там буду жить?

— Пропуск и работу я беру на себя. Родители переберутся к вам при первой возможности.

— Едва ли они захотят. Может быть, мне все-таки остаться?

— Слишком опасно.

— Когда ехать?

— Жюль известит вас и передаст на вокзале деньги и документы. В Марселе по ним получите на главном почтамте открытку до востребования, там будет адрес одного человека… Постараемся, чтобы вы уехали самое позднее завтра… Ну и задали вы мне задачу! Будь я вашим отцом…

— Что тогда?

Жаклин поднимает голову и ждет ответа. Она не сердится на этого человека, хотя он вмешался в ее жизнь и за какие-то пять минут все изменил в ней. Даже не зная о нем ничего, она догадывается — о женская интуиция! — что при иных обстоятельствах он не проявил бы такой настойчивости. Интересно, стал бы он ухаживать за ней, познакомься они где-нибудь в кино? Жаклин было бы приятно его внимание.