Где ты теперь? - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 22

Правой, левой, правой, левой. «Мы... найдем... ее... Мы... найдем... ее...»— твердил он в ритме бега.

Через час, усталый, но уже не такой напряженный, он возвращался к себе, когда зазвонил мобильный телефон. Со смешанным чувством надежды и страха он выхватил трубку из кармана и, раскрыв, увидел, что звонок от отца.

Он собирался сказать: «Привет, пап», но в трубке послышалось безудержное всхлипывание. «О боже, — в отчаянии подумал он, — нашли тело».

— Лизи, — удалось выдавить Дэвиду Эндрюсу, — Грегг, это Лизи. Она позвонила!

— Что?

— Она оставила сообщение на автоответчике минут десять назад. А я только что вошел. Самому не верится, что пропустил ее звонок.

Грегг Эндрюс вновь услышал, как отец зашелся рыданиями.

— Пап, что она сказала? Где она?

Рыдания внезапно затихли.

— Она сказала... что... любит меня, но должна побыть одна. Она просила у меня прощения. И сказала... сказала... что позвонит снова в День матери.

25

Субботнее утро я провела в комнате Мака на Саттон-плейс. Не самое приятное занятие, зато я точно знаю, что его присутствие здесь больше не ощущалось. Через несколько дней после исчезновения Мака отец перерыл его стол в надежде отыскать хоть какую-то подсказку, куда он мог уйти, но нашел обычные для студента вещи — конспекты, открытки, именную почтовую бумагу. В одной из папок лежала копия заявления Мака для поступления в юридическую школу Дьюка и письмо, в котором сообщалось, что он принят. Сверху его восторженной рукой было выведено: «ДА!»

Но отец не нашел того, что искал, — ежедневника Мака, где могли быть указаны встречи, запланированные накануне исчезновения. Много лет назад мама попросила нашу экономку убрать со стен развешанные Маком плакаты и пробковую доску с прикрепленными к ней фотографиями Мака среди своих друзей. Каждый, кто был на этих снимках, побеседовал с полицейскими, а позже — с частным сыщиком.

Бежево-коричневое покрывало с подходящими по цвету подушками, контрастные шторы на окнах были теми же самыми, как и шоколадного цвета ковер.

На комоде по-прежнему стояла фотография, запечатлевшая всех нас вчетвером. Я невольно принялась ее разглядывать, задаваясь вопросом, каков сейчас Мак — наверное, с седыми висками. Трудно было это представить. Десять лет назад он выглядел совсем по-мальчишески. Теперь же он давно не студент, мало того, он подозреваемый в нескольких делах о похищениях или даже убийствах.

В комнате было два стенных шкафа. Я распахнула дверцы обоих, и мне в нос ударил тот затхлый запашок, который появляется, когда в небольшом замкнутом пространстве отсутствует циркуляция свежего воздуха.

Из первого шкафа я вынула охапку пиджаков и брюк, разложила все на кровати. Одежда хранилась в пластиковых мешках, в каких ее забирают из химчистки. Я вспомнила, что спустя год после исчезновения Мака все его вещи по распоряжению мамы были вычищены и спрятаны в шкафу. Помню, отец еще тогда сказал: «Ливви, давай раздадим вещи. Если Мак вернется, я сам поведу его по магазинам. Пусть другие люди пользуются всем этим добром».

Предложение отца было отвергнуто.

Что-нибудь найти среди этих стерильных вещей не представлялось возможным. Но мне не хотелось просто свалить все в помойку. Я знала, что следует отнести их в благотворительный центр, но было бы жаль, если бы что-нибудь помялось. Потом я вспомнила, что в кладовке за кухней хранится пара больших чемоданов Мака, тех самых, что он брал с собой во время нашего последнего семейного путешествия.

Я нашла их там, притащила в его комнату и подняла на кровать. Открыла первый чемодан и в силу привычки прошлась по кармашкам, не завалялось ли там что-нибудь. Нет, не завалялось. Я заполнила чемодан аккуратно сложенными костюмами, пиджаками и брюками, помедлив немного со смокингом, который был на Маке в наше последнее семейное Рождество.

Второй чемодан был немного поменьше. И снова я залезла рукой во все внутренние кармашки. На этот раз я нащупала что-то и решила, что это фотокамера, но когда я вынула предмет, то с удивлением увидела, что это диктофон. Ни разу не видела, чтобы Мак им пользовался. Он был заряжен пленкой, и я нажала кнопку воспроизведения.

«Что скажете, мисс Клайн? Меня можно назвать вторым Лоренсом Оливье или Томом Хэнксом? Учтите, я вас записываю, поэтому будьте снисходительнее».

Я услышала женский смех.

«Ты не похож ни на того ни на другого, но ты сам по себе хорош, Мак».

Я так испугалась, что нажала кнопку «стоп». Глаза наполнились слезами. Мак. Он словно был в этой комнате, болтал со мной, весело и оживленно.

Ежегодные звонки в День матери и моя реакция на них — растущее год от года возмущение — заставили меня позабыть, каким веселым и энергичным был раньше Мак.

Я снова нажала «воспроизведение».

«Итак, начинаю, мисс Клайн, — говорил Мак, — Вы велели выбрать отрывок из Шекспира? Как на счет такого?» Он прокашлялся и принялся декламировать:

Когда, в раздоре с миром и судьбой...

Его тон сразу изменился, он заговорил серьезным резким голосом:

Припомнив годы, полные невзгод, Тревожу я бесплодною мольбой Глухой и равнодушный небосвод...

Вот и вся запись. Я перемотала пленку и проиграла еще раз. Что все это значило? Был ли его выбор случаен, или эти строки действительно отражали тогдашнее настроение Мака? Когда была сделана запись? Сколько времени прошло после нее, прежде чем он исчез?

Имя Эстер Клайн было в списке людей, с которыми побеседовала полиция, но, очевидно, она не рассказала ничего значимого. Я смутно помнила, что родители удивились, узнав об уроках актерского мастерства, которые Мак брал на стороне. Я могу понять, почему он ничего им не рассказывал. Отец всегда опасался, как бы Мак не проявил чрезмерного интереса к своему театральному факультативу.

А потом Эстер Клайн подверглась роковому на-падению возле своего дома на Амстердам-авеню спустя почти год после исчезновения Мака. Мне пришло в голову, что могут быть и другие записи, которые он делал во время занятий. Если я права, то, что с ними произошло после ее смерти?

Я стояла в комнате Мака, держа в руках диктофон, и размышляла, насколько легко это будет выяснить.

Сын Эстер Клайн, Эрон, был ближайшим коллегой дяди Эллиотта. Обязательно ему позвоню.

Я спрятала диктофон в свою сумочку и начала упаковывать вещи Мака. Когда дело было закончено, ящики комода опустели, как и стенные шкафы. Однажды, одной особенно холодной зимой, мама позволила отцу отдать теплые куртки Мака: все благотворительные организации буквально умоляли о подобных пожертвованиях.

Закрывая второй чемодан, я на секунду замешкалась, а потом вынула строгий черный галстук, который повязала Маку накануне фотосъемки на рождественскую открытку в тот последний год. Я держала галстук в руках и вспоминала, как велела брату наклониться, так как не дотягивалась до его шеи.

Заворачивая галстук в бумагу и убирая в сумочку, чтобы забрать с собой на Томпсон-стрит, я вспомнила, как Мак со смехом сказал: «Постарайся как следует, Каролин, не напортачь».

26

Интересно, подумал он, прослушал ли ее отец сообщение или пока не успел. Можно себе представить его реакцию. Дочурка жива, но не хочет его видеть! Она сказала, что перезвонит на День матери! Ждать осталось всего пятьдесят одну неделю!

Папочка, должно быть, места себе не находит.

К этому времени копы наверняка поставили телефон доктора Эндрюса в Гринвиче на прослушку. Нетрудно представить, в какое бешенство они пришли. А вдруг они поднимут лапки кверху и решат, что Лизи имеет право на личную жизнь и поэтому можно прекратить поиски? Вполне возможно. Обычно так и поступали.

Ему же будет лучше, если они так сделают.

А журналистам они расскажут о ее звонке?

«Люблю читать заголовки, — думал он.— Особенно заголовки о Лизи Эндрюс». О ее исчезновении стало известно во вторник. Последние три дня все заголовки были только о ней. Но сегодня — какая досада! — эта новость оказалась похороненной на четвертой странице.