Дорожный иврит - Костырко Сергей Павлович - Страница 39

Охрана резиденции внимания на демонстрантов не обращает. Зато мы чем-то взволновали ее. Через площадь-перекресток стремительно идут два вооруженных молодых человека в штатском. Начинают говорить они с Леней. Леня переводит:

– Их беспокоят фотоснимки, которые ты сделал. И они спрашивают, зачем ты это сделал.

Я переключаю камеру в режим просмотра и показываю ближайшему секьюрити свои фотографии. Он смотрит внимательно и тычет пальцем: вот зис, плиз,?– делит!

– Нет проблем,?– говорю я и стираю.?– Ну а вот эти, с демонстрантами, извини, хотелось бы оставить.

– Ну, эту, ладно, эту оставь,?– говорит он на своем иврите. И что-то еще.

Алла переводит:

– Он хотел бы посмотреть еще твои фотографии, то есть что именно тебя интересует в Израиле.

Я начинаю демонстрировать охранникам свои снимки. Один парень смотрит на снимки, другой, не отрываясь,?– на мое лицо, то есть изучает реакцию мою на ситуацию.

Наконец тот, что просматривал фотографии, кивает: о’кей, говорит. Сенкью. Сорри.

Идем дальше, выходим на улицу Керен. Мне показывают здание Сохнута и рассказывают, чем, собственно, это агентство занималось. Скупало земли и предоставляло их в аренду евреям. То есть с их деятельности и начиналось образование нынешней территории Израиля. И тут же в Аллином рассказе обязательный израильский мотив?– теракт, который устроили здесь арабы в 1948 году. Алла:

– Вот смешная фраза на иврите в текстах, описывающих этот теракт: «Арабы всегда смотрели на это здание некрасиво». Именно это слово и употреблено?– «некрасиво».

Слово «теракт» произносится сегодня уже второй раз?– до этого, когда мы выходили из Рехавии к резиденции премьер-министра, Алла сказала, что здесь был чудовищный взрыв, и премьер-министр жутко разозлился, потому как бабахнули прямо у его резиденции.

Поехали к Кнессету. Начинались сумерки. Пустынное асфальтовое поле площади. Абсолютно безлюдное. Заборчики и металлические барьеры, ограждающие подходы к Кнессету. Единственная фигура, которую я вижу во всем окружающем пространстве?– сидящий у входа на территорию Кнессета мужчина. По всей видимости, охранник. То есть идет война, в стране де факто чрезвычайное положение, а главные государственные объекты практически без охраны.

Я фотографирую и делаю записи в книжку. Ну и, соответственно, охранник страгивается с места, переходит через площадь. Алла с Леней, заметив его движение, уже сами идут к нему. Я подоспел, когда охранник, поговорив с ними, повернул назад.

– А этот чего??– спрашиваю я

– Все то же. Ты пользуешься особым вниманием наших спецслужб. Подходил спросить: этот вот с вами? Или он гуляет сам по себе?

Гуляем по парку напротив Кнессета в сторону Верховного суда. Царство роз. Фотосессия?– парень-араб с красавицей невестой, которую снимает нанятый, видимо, фотограф. Рядом подружка невесты, похожая на разрисованную имиджмейкером куколку. Девушка ловит мой взгляд и улыбается. Я показываю ей большой палец: блеск! – и тянусь к фотоаппарату. Алла меня останавливает:

– Вот этого не надо?– реакция может быть непредсказуемой.

Война только в моих наушничках, подключенных к плееру: регулярное пиликанье азаки и сообщения о том, что еще одна ракета, летевшая на Тель-Авив, сбита. А также установлена пятая батарея «Железного купола» для защиты центра страны.

Звонок по мобильнику Алле, сын Павел просит найти дома какие-то его документы и передать товарищу, который сегодня вечером к ним заедет,?– его призывают на службу, или в Ашкелон, или в Ашдод, в части, занимающиеся ликвидацией последствий обстрелов.

Судя по лицам моих друзей, праздничное гуляние наше кончилось.

20.23 (Центральная автостанция)

Жду автобус на Текоа.

Азака в наушничках, перечень южных городов, которые под ударом.

18 ноября

9.40 (Текоа)

Сижу на крыльце-терассе Игоря под черепичным навесом. В кресле спит старик Арон, отец Игоря. Диабетик, уже пять лет его водят, обувают, одевают, кормят. Он почти беспомощен, но?– в сознании, пусть и заторможенном. Вечный старик. Пять лет назад, когда я увидел его в первый раз, казалось, что человек доживает последние дни. Но вот прошло пять лет, и он все так же сидит на солнце в кресле. Рядом на диване дремлет мама Игоря.

Шелест листьев в винограднике справа от меня, кричат птицы, работает компрессор на стройке?– напротив Игоря строят новые дома. Небо туманное, выбеленное, жаркое. Белые и красные бугенвиллии. Вдали пологие склоны гор в солнечной дымке, сквозь нее светят белые арабские деревни. Конус горы Иродион почти сливается с небом.

Легкий шорох-скрежет?– воздух движет по каменному полу у моих ног сухой лист.

Ходил в магазин за сигаретами. По дороге позвонил Науму.

– Как вы там?

– Отмахиваемся веером,?– хмыкнул Наум.?– Бегаем на лестничную площадку. А как вы?

Я начал рассказывать, как слушал сирену в ресторане, и тут Наум сказал:

– Ло. Извини. У нас как раз сирена. Перезвоню.

Я дошел до магазина, вошел, начал смотреть, какие есть сигареты, то есть прошло минуты три, и позвонил Наум.

– Ну как? Судя по тому, что звонишь, арабы опять в тебя не попали.

– Нет, не попали,?– ответил Наум.?– Где-то грохнуло, скорее всего в воздухе, сбили. Но не понять.

– Ну а как по-твоему, нужна наземная военная операция?

– Ну откуда ж я могу знать? Это очень сложный вопрос. Шахматная партия. Нужно иметь перед собой всю картину. Да я особенно и не заморачиваюсь этим вопросом.

Сейчас вышла на крыльцо Мила с кофе. У нее на кухне телевизор включен на ивритский канал. Сказала, что опять стреляли в Тель-Авив, но ракету сбили в Холоне. То есть это та ракета, от которой сейчас прятался Наум. Осколок ракеты упал на машину, машина сгорела. Машина была пустая, никто не пострадал. В Ашдоде ракета попала в четырехэтажный дом, пробила дырку до второго этажа. Но, слава богу, тоже никто не пострадал. «Ну а ты спи спокойно?– наши дома построены в 1982 году. То есть они абсолютно безопасны. До 1985 года дома строили из военного бетона. Они вообще непробиваемые».

По всему Израилю сейчас телефонный перезвон с одним вопросом: «Ну как вы там?». И, соответственно, звонки из заграницы. То есть попал в кусочек прочитанной накануне отъезда прозы Линор Горалик «Зоопарк».

В обзоре печати на Радио Рэка услышал фразу, которой Аббас ответил Обаме на его просьбу отозвать из ООН запрос Палестины о частичном признании ее суверенным государством. «Поезд ушел»,?– сказал Аббас президенту США. Нормально. Так может сказать человек, чувствующий силу или же, как в данном случае,?– очевидную слабость собеседника. Это жест восточного человека, для которого Обама?– свой по крови. Обаму можно не бояться. От Обамы не исходит для Аббаса ощущения непонятной силы западного человека. Для Аббаса это сухощавый, смуглолицый, скажем так, единокровник, который старается, и это слишком заметно, старается быть похожим на президента великой западной державы. Подвижный, как на шарнирах, всегда собранный, всегда в своем «выставочном варианте». Настоящему президенту, то есть белому президенту, стараться не надо. Он и так президент. За ним и так сила. Во всем?– во флоте, в авиации, ракетах, могучей индустрии, в том, как сидит на нем дорогой костюм, которого он не замечает, в отличие от Обамы; в том, как неторопливо усаживается за банкетным столом, не боясь сделать неверный жест,?– а он и не может такого жеста сделать, а если и сделает?– не проблема. Он же не актер на съемках, изображающий президента, он настоящий президент, и ему это действительно можно. Это тоже входит в имидж. Ну а Обама такого себе позволить не может. Он должен стараться играть свою роль. И потому он уже и не вполне восточный мужчина, с которым можно и нужно по-восточному. Нет в нем силы, коварства, беспощадности восточного мужчины, и нет широты восточного мужчины, нет искренности в жесте гостеприимства. Как восточный мужчина, он для Аббаса порченный. Бояться такого, подчиняться такому?– себя не уважать. И можно, вернее нужно вот так, как сделал Аббас, как от мухи надоедливой отмахнуться: «Поезд ушел».