Дорожный иврит - Костырко Сергей Павлович - Страница 33

15.32 (в скверике возле Музея Израиля)

Смотрел живопись и скульптуры.

Потом застрял в залах, где выставка одежды религиозных евреев. А также на большом экране крутились кадры еврейских праздников. Снято недавно. Огромное, на спортзал похожее помещение с длинным столом посредине и круто поднимающимися вдоль двух стен трибунами для стояния там зрителей. За столом в центре зала почтенные седобородые евреи в ритуальных одеждах с высокими меховыми шапками на головах?– огромными, как колесо телеги. Вокруг такие же черносюртучные, в таких же шапках мужчины, но?– молодые, с черными и рыжими бородами. Плотная черная толпа. К сидящим за столом очередь молодых, чтобы прикоснуться к руке старцев. Затем начинается ритуальное пение и приплясывание. Танцующие постепенно разогреваются, танцуют даже те, которые сидели за столом.

Мощь неимоверная.

Конечно, снято для туристов, для вот такого музея,?– легко представить, как долго и старательно осветители развешивали под потолком софиты, как операторы выбирали для своих камер точки обзора, так, чтобы толпа харедимных создавала вот эту черную живую массу, чтоб были общие планы и крупные. То есть это, разумеется, действо во многом постановочное, но и праздник. И праздник, несмотря на новенькие стены спортивного ангара, подлинный?– не мешают же Меа Шеариму мобильники в руках харедимов и кондиционеры на окнах. И то, что я вижу на экране, разумеется, произведено в XXI веке, но действо древнее. Изначальное. Подлинное.

Вот эту энергетику я почувствовал в прошлом году на Йом Кипур, когда мы небольшой компанией с Аркадием Горинштейном обходили синагоги на Алленби и после главной синагоги, где все шло по чину, сдержанно и пронзительно, оказались в зале какой-то библиотеки в переулочке, который сняли для праздничной службы молодые ветераны здешних войн. В зале, где мы были самыми старыми,?– вокруг нас только молодые, до тридцати, люди с женами и малыми детьми,?– сначала шла служба, потом началось пение, а потом все начали вставать, чтобы петь стоя и немного раскачиваясь, а потом и приплясывая, и, в конце концов, пение это, очень истовое, так сказать от души, перешло в танец, и танцевали все, и даже меня, старую лысую колоду, ребята вытащили, и чего-то там я выделывал вместе с ними ногами.

Потом смотрел живопись Рубина и израильскую живопись 1920—1930-х годов. Краем глаза?– сил уже не было?– Пикассо (по большей части поздний), Модильяни (в частности знаменитый женский портрет и портрет Зборовского), Пинх, Сутин. Но сил на все это уже не было.

Отдохнул в кинозальчике, где в темноте на экране шел фильм дадаиста Мана Рэя, снятый им в Париже в 1928 году. Фильм замечательный, Рэй как раз и создавал язык того кино, которое я смотрел в клубе «Биробиджан». Некоторые кадры показались знакомыми, и только к концу фильма я вдруг вспомнил, что смотрел его?– и точно так же?– в прошлом году, отупев от усталости и устроившись в этом зальчике подремать сидя.

Новости по израильскому ТВ. Говорит начальник разведки: «Сегодня день прошел спокойно, всего двадцать ракет из сектора Газа, вчера было около ста. Похоже, что обстрел ведет не ХАМАС, а какие-то мелкие группировки» (ничего себе?– «всего двадцать ракет, а вчера сто»!).

Комментарий генерала в отставке: «Газа с нами воюет, так? Она хочет быть отдельным государством? Ну так никаких проблем! Хотите суверенитета? Ради бога! Ну а мы, соответственно, должны отключить поставки в Газу электричества, воды, стройматериалов, продуктов и т.д.».

13 ноября

8.43 (на рынке)

С утра гулял по улице Яффы, по дороге на работу Алла высадила меня у автостанции.

Пока ехали, рассказывала про самый замечательное из социалистических элементов израильской жизни?– накопительную систему фонда повышения квалификации. «Допустим, ты заключаешь договор и кладешь в фонд каждый месяц 100 шекелей, и тогда государство кладет на твой счет еще 200 шекелей. Там начинает копиться некая сумма. Но снимать ее ты имеешь право только раз в шесть лет. И сумма там нарастает за это время очень даже приличная. Мы, например, машину на эти деньги купили».

После трех дождливых дней сухо, солнечно, в воздухе ни капли смога?– воздух чистый, можно сказать горный, как и полагается Иерусалиму.

Улица Яффы еще пустая. Горят прожилки трамвайных лес в каменной мостовой. Два велосипедиста. Фигурки школьников с рюкзачками на спинах.

Завернул на рынок?– поискать туалет и попить кофе. Восемь утра, вряд ли где еще могут так рано открываться кофейни.

Центральная линия рынка с синим небом сверху, с парящими в нем почему-то почти китайскими пагодообразными зелеными крышами, занята сейчас белыми грузовыми фургонами. Приемка товара. Мужики, в основном молодые, аккуратно переваливают содержимое картонных коробок?– помидоры, огурцы, перец, бананы, яблоки?– на прилавки. Парень снимает с деревянных лотков огромные крышки, похожие на крышки старинных сундуков, под ними?– орехи. На ночь их просто накрывают и запирают на замок.

И сразу же увидел мужика, идущего с пластиковым стаканчиком. То есть будет мне кофе.

Свернул налево и пошел через крытую часть рынка?– здесь мощный электрический свет и практически нет покупателей. Помещения эти еще принадлежат продавцам,?– один говорит по мобильнику, прохаживаясь посередине, двое других доводят до кондиции вид своих прилавков, стоя в проходе, со стороны покупателей. На полу посередине сброшенные пустые коробки из-под товара ждут тележки уборщика. Я прохожу мимо хлебной лавки?– худой голубоглазый парень в белой рубахе, с рыжими бородой и волосами под кипой, забрался с ногами на высокий табурет и перебирает пальцами струны гитары в ожидании и первых покупателей.

Открытое в этот час кафе нашел в конце главного ряда. Вялый, как будто еще не проснувшийся до конца парень кивнул без выражения и начал варить мне кофе. Спрашивать, чего хочу?– капучино, американо, эспрессо,?– не стал. Тут, видимо, единый стандарт кофе. Я выбрал из выложенной на прилавке выпечки что-то длинное, сухое, понадеявшись, что оно с местным сыром, и пока парень возился с кофейным аппаратом, попробовал. Оказалось, что да, с сыром. И выпечка абсолютно свежая, сегодняшняя.

Устроился за белым столиком, так, чтоб голова была на солнце, а тетрадь и тело в тени. Металлический стул еще хранил ночной холод, пришлось подкладывать под задницу газету, которую кто-то оставил на этом столике. За соседним столиком за плечом у меня сидел мужик лет тридцати со спрайтом. Это у меня отпечаталось на автомате.

Забибикала белая машина-фургон, медленно наезжающая на меня высокой мордой с надписью на покатом лбу ISUZU, почти уперлась в мой столик. Выскочил шофер, обежал свой фургон, открыл створку задней двери, вытащил оттуда грузовую тележку на колесиках и куда-то умотал.

Идут три школьника младших классов, видимо, срезая дорогу к школе через рынок. В пуховых курточках, с огромными для них рюкзаками, концы выданных мамами зонтов тащатся по каменному полу.

И, как ни странно, уже и покупатели?– в основном старушки с хозяйственными сумками на колесиках. Покупают зелень и овощи. Харедимный прошел, с двумя мальчиками, все семейство в черных сюртуках и в белых рубашках, одетые «на выход». Во сколько же они встают? Еще один черносюртучный, с детской колясочкой, между машин лавирует.

Ритмичный стук железных колесиков на стыках плитки, которой застлан здесь пол, на тележке гора коробок, парень, откинув назад тело, удерживает катящую под уклон тележку. Машины уже стоят в два ряда и, когда начинают движение, кузова их проплывают друг мимо друга в нескольких сантиметрах?– ювелирная работа.

Из прохода между рядами выходит рослая деваха с припухшей рожей?– лет тридцати, в серых мятых штанах, обувь?– галоши и ярко-желтые носки, сверху плотный грязно-голубого цвета свитер, из-под которого видна красная мужская рубаха, ну а надо всем ее могучим телом?– круглая голова с торчащими в разные стороны кудельками давно немытых волос. Походка преувеличенно деловая, выражение лица целеустремленное.