Маска (СИ) - "Jeddy N." - Страница 38

  - Не ревнуй. Видит Бог, я хотел забыть о том, что было между нами, но не смог. О да, целуй меня... - Он решительно откинул покрывало, и в этом жесте было приглашение, преодоленный стыд и обещание утонченного блаженства. Я застонал: он был полностью обнажен, и его восставшая плоть красноречиво свидетельствовала о том, что он был честен со мной.

  - Я люблю вас... - прошептал я, лаская его, касаясь губами его лица, шеи, груди. - Вы мой ангел, я готов умереть за вас. Прошу вас, не будьте беспечны, у вас слишком много врагов, половины из которых я даже не знаю.

  Он тихо рассмеялся и стал покусывать мое ухо.

  - Зато я знаю почти всех. Чезаре, Хофре, генерал Кордоба, мой кузен Хуан Лансоль, Орсини, Колонна, Гвидо де Монтефельтро, которого отец не пожелал выкупить у Орсини... О, что ты делаешь?

  Я коснулся языком головки его напряженного члена.

  - Нет, постой... - Он отодвинулся, глядя на меня влажными темными глазами. - Разденься, я хочу увидеть тебя.

  Пока я снимал рубашку и штаны, он завороженно смотрел на меня.

  - У тебя потрясающее тело, - с восхищением признал он. Его рука накрыла мой пах, пальцы сомкнулись вокруг члена. Задыхаясь, я подался ему навстречу. Мне отчаянно захотелось принадлежать ему, но я не знал, как сказать ему об этом, а он, кажется, не понимал.

  Он робко и не слишком умело принялся ласкать меня, но и этого было довольно, чтобы я стал извиваться от удовольствия.

  - Впервые в жизни держу за член другого мужчину, - прерывисто прошептал он и улыбнулся. - Это сводит меня с ума...

  - Но вам нравится?

  - Пожалуй, это интересно. А ты что скажешь?

  - Прошу вас, продолжайте, не останавливайтесь...

  Мы снова стали целоваться, лаская друг друга, а потом я почувствовал, что вот-вот кончу.

  - Джованни... - выдохнул я, вцепившись в него в последнем, мучительном напряжении, и сладостная судорога сотрясла все мое тело, исторгая окончательное доказательство моей страсти. Он вскрикнул, изумленно и восторженно, и я тут же склонился к его бедрам, чтобы принять ртом его семя. Джованни был на пределе; я стал торопливо ласкать его, чувствуя, как в нем закипает волна наслаждения. Еще несколько мгновений - и он взорвался, затрепетав в моих объятиях. Я видел, как судорожно сокращаются мышцы его живота, даря мне последние капли живительной влаги.

  - О, мой ангел... - прошептал он, закрыв глаза. Он лежал неподвижно, пока я тщательно вытирал его и себя, а потом я коснулся языком его губ и стал целовать, давая ему ощутить вкус и запах его семени.

  - Все это только сон, - сказал он, обняв меня за шею. - Мне кажется, что это происходит не со мной.

  - Если бы вы позволили мне, я дал бы вам еще больше, - улыбнулся я.

  - Андреа, твоя порочность меня ужасает.

  Я засмеялся и поцеловал его в щеку.

  - Простите меня. Я буду делать только то, о чем вы меня попросите, но мне хотелось бы, чтобы вы знали, на что я готов для вас.

  Собрав разбросанную одежду, я сел и неторопливо принялся одеваться.

  - Я мог бы попросить тебя остаться, - заметил Джованни, и в его голосе слышались надежда и сомнение. - Но, разумеется, не могу рисковать твоей безопасностью.

  - Я надену маску и спокойно уйду... А знаете, мне иногда самому хочется рискнуть.

  Он покачал головой.

  - Это могло бы быть забавным, если б дело не касалось Чезаре. Ты ведь знаешь, что он за человек. Реши для себя, с кем из нас ты хочешь быть. Моя миссия окончена, скоро я возвращаюсь в Испанию, а Чезаре остается в Риме. Его ждет славное будущее, стремительный путь наверх, и однажды его воля, коварство и золото позволят ему стать папой. Мне же вряд ли суждено унаследовать корону, хотя при определенных обстоятельствах шансы есть и у меня...

  - Посмотрите на меня, - сказал я, и он осекся. - Золото, слава, власть - для меня это не имеет никакого значения... Мне не нужно ничего, кроме покоя и любви. Вашей любви.

  Его лицо в колышущемся свете свечей казалось изменчивым и лишенным определенного выражения.

  - Уходи, - проговорил он, чуть помедлив. - Любовь... Только слово, не более. Что же касается покоя - боюсь, его не видать ни тебе, ни мне.

  Я знал, что он прав. Мне нужно было приходить к нему, чтобы продолжать жить дальше; это было теперь так же важно, как дышать. Видеться хотя бы раз в день, иметь возможность прикоснуться к нему, обменяться парой слов... Что будет, если он уедет? Я останусь с Чезаре, с его неукротимыми страстями, с его жестокостью, с его хладнокровным равнодушием убийцы и жаждой власти над всем и всеми, что его окружает... Но и лишившись Чезаре, я терял слишком много. Он успел искалечить мою душу, отравив ее пороком и темными желаниями. Когда он занимался со мной любовью, я отдавался ему с прежним восторгом и не мог насытиться, подчиняясь его воле, задыхаясь от наслаждения и муки в тисках его рук, и удовольствие всегда мешалось с болью, но это было так сладостно...

  Дни становились длиннее, приближалось лето. Рим расцвел, утопая в свежей зелени садов, и старики, выходя из дома под теплые лучи майского солнца, улыбались и вспоминали дни давно ушедшей юности. Казалось, с наступлением весны исчезли все прежние тревоги; девушки стали еще красивее, парни смелее, наряды вельмож ярче и богаче, улицы шире. Даже Чезаре оставил свою вечную подозрительность и мрачность; разъезжая по городу на великолепном белом жеребце, в вышитом серебром костюме, он вызывал всеобщее восхищение своей силой, хищной грацией и статью. Таким он нравился мне гораздо больше. Вечерами, когда он не отправлялся к Лукреции или в бордель, он оставался в своих покоях, отпускал Никколо и других слуг - и звал меня. Мы принадлежали друг другу, как прежде... но все чаще, содрогаясь в его объятиях от сладостного предвкушения, я представлял себе Джованни. Джованни, а не Чезаре, - ласкающего меня, сжимающего мои бедра и доводящего до исступления плавными быстрыми толчками... Я вскрикивал, упиваясь своими фантазиями, изливался и падал в изнеможении к ногам своего любовника и палача, закрывая глаза в ослепительном экстазе самообмана. Он целовал меня, жадно, почти грубо, прижимая к постели, - и я задыхался, мысленно повторяя одно имя, а вслух - другое. По утрам, просыпаясь рядом с ним, я вновь ненавидел себя.

  Когда Чезаре оставлял меня одного, я надевал маску и отправлялся в покои герцога Гандии. Если у нас не было возможности остаться наедине, я просто дожидался его появления, это стало почти ритуалом: сидя в кресле в приемной, всегда на одном и том же месте у окна, я ждал, ни с кем не разговаривая, и когда Джованни приходил, он первым делом смотрел на меня. Я вставал, кланялся и, делая вид, что сообщаю ему секретное поручение, подходил к нему вплотную и шептал, легонько кусая край его уха: "Я люблю вас". Он незаметно пожимал мою руку, и в этом жесте было все, чего он не мог высказать словами. Я был счастлив, потому что жил этими минутами. Охранники и слуги Джованни привыкли ко мне, я стал для них "человеком в маске"; они ни о чем меня не расспрашивали, но подозревали, что я занимаю особое положение при их хозяине.

  Иногда Джованни звал меня к себе в кабинет, мы разговаривали о ничего не значащих вещах, а потом я обнимал его и начинал ласкать, доводя до полного изнеможения. Он никогда не позволял мне слишком многого, каждый раз смущенно останавливая меня, если я пытался делать то, что он считал неприемлемым. Я научился терпению и ждал, когда он полностью примет мою любовь. Довольно было и того, что я мог держать его за руку, обнимать, вдыхать запах его кожи, целовать его прохладные мягкие губы, прикасаться к нему... Он был старше меня, но с высоты моего опыта казался мне невинным мальчиком. Я не мог делать с ним то, что делал с Чезаре: он был слишком чист для этого.

  Как-то раз, явившись в приемную герцога Гандии, я уселся в свое кресло, не снимая маски, и задумался о своем. Чезаре с самого утра отправился к папе, затем должно было состояться закрытое заседание консистории, так что я предвкушал свободный день, который мог провести с Джованни. Мы могли бы отправиться в сад или даже прогуляться по городу... Я посмотрел в окно, на плывущие в пронзительно синем небе легкие облака, и подумал о бесконечной череде коротких летних ночей, о долгих тихих вечерах, пахнущих дымом и цветами, о томительной нежности и тайной недозволенной близости моего венценосного возлюбленного. Погруженный в свои мысли, я перестал замечать окружающее, пока знакомый голос не заставил меня задрожать.