Игра ангела - Сафон Карлос Руис - Страница 40

Неудачные мысли обычно приходят парами. Обнаружив в своем жилище нечто вроде потайной темной комнаты, я отправился в книжную лавку «Семпере и сыновья» с намерением пригласить букиниста отобедать в «Maison Doree», чтобы отметить это знаменательное событие. Семпере-отец читал коллекционное издание «Рукописи, найденной в Сарагосе» Потоцкого и даже слышать ничего не пожелал о ресторане.

— Если мне захочется полюбоваться на снобов и разгильдяев, которые задирают нос и нахваливают друг друга, мне не нужно платить деньги, Мартин.

— Не будьте букой. Я приглашаю.

Семпере отрицательно покачал головой. Его сын, слушавший разговор с порога подсобки, неуверенно посмотрел на меня.

— А если я уведу вашего сына, что тогда? Вы перестанете со мной разговаривать?

— Вам виднее, как лучше разбазаривать время и деньги. Я же останусь дома и почитаю, ибо жизнь коротка.

Сын Семпере являл собой образец застенчивости и скромности. Хотя мы познакомились в раннем детстве, с тех пор мне удалось поговорить с ним с глазу на глаз дольше пяти минут всего три или четыре раза. Насколько я знал, за ним не водилось каких-либо грешков или дурных привычек. Из надежного источника мне стало известно, что среди девушек квартала он считался признанным красавцем и завидным женихом. Многие барышни забегали под тем или иным предлогом в магазин и останавливались у витрины, вздыхая. Но сын Семпере (если он вообще их замечал) не предпринимал никаких шагов, чтобы извлечь дивиденды из щедрых авансов в виде влюбленных взглядов и приоткрытых губ. Любой другой на его месте сделал бы головокружительную карьеру повесы, заморочив голову десятой части столицы. Любой, только не сын Семпере, порой производивший впечатление настоящего блаженного.

— Если так пойдет дальше, парень останется бобылем, — жаловался иногда Семпере.

— Вы не пробовали добавить ему в суп чего-нибудь вроде острого перца, чтобы стимулировать приток крови к основным частям тела? — вопрошал я.

— Вам смешно, мошенник, а я дожил почти до семидесяти, так и не порадовавшись на внуков.

Нас встретил maitre, запомнившийся мне по последнему посещению ресторана, однако он не сиял раболепной улыбкой, да и лицо не выражало радости по поводу нашего появления. Когда я сообщил, что не заказывал столик, он с пренебрежительной миной щелкнул пальцами, подзывая мальчишку, препроводившего нас без лишних церемоний к столику, на мой взгляд, худшему в зале — в темном и шумном углу неподалеку от дверей в кухню. В течение следующих двадцати пяти минут никто к нам не подошел, даже чтобы предложить меню или подать стакан воды. Служащие сновали туда и обратно, хлопая дверьми и полностью игнорируя наше присутствие и попытки привлечь к себе внимание.

— Я подумал, может, нам не следовало сюда приходить? — спросил наконец Семпере-младший. — Что до меня, то я с удовольствием перекусил бы где угодно…

Не успел он закончить фразу, как я увидел их: Видаль с супругой торжественно шествовали к столику. Чету сопровождал maitre и два официанта. Свита рассыпалась в поздравлениях. Пара воссела за стол, и через несколько мгновений началась церемония целования рук: посетители ресторана один за другим подходили, чтобы пожелать счастья Видалю. Тот принимал доброхотов с дивной любезностью и тотчас отделывался от них с завидным мастерством. Сын Семпере, оценивший положение, с тревогой наблюдал за мной.

— Мартин, вы в порядке? Почему бы нам не уйти?

Я едва заметно кивнул. Мы встали и направились к двери, обогнув зал вдоль стены, самой дальней от столика Видаля. Покидая ресторан, мы прошли мимо maitre, который не потрудился даже взглянуть на нас. Приближаясь к выходу, я видел в зеркале, висевшем над дверным проемом, как Видаль наклоняется и целует Кристину в губы.

Как только мы очутились на улице, Семпере-младший удрученно посмотрел на меня.

— Я очень сожалею, Мартин.

— Пустяки. Неудачный выбор. Вот и все. Об этом, если вы не возражаете, вашему отцу…

— Ни слова, — заверил он.

— Спасибо.

— Не за что. А что вы скажете, если теперь я приглашу вас в местечко попроще? На улице Кармен есть одна чудная таверна.

Аппетит у меня пропал, но я охотно согласился:

— Идемте.

В таверне, располагавшейся поблизости от библиотеки, подавали домашнюю еду по умеренным ценам для жителей квартала. Я едва притронулся к пище, хотя от нее исходил упоительный дух — намного аппетитнее, чем пахло любое блюдо, когда-либо приготовленное в «Maison Doree» с момента открытия. Тем не менее к десерту я один уговорил полторы бутылки красного вина, и голова у меня пошла кругом.

— Семпере, скажите мне одну вещь. Что вы имеете против улучшения человеческой породы? Почему же иначе мужчина, молодой и здоровый, наделенный Создателем такой внешностью, как у вас, пренебрегает некими потайными местечками?

Сын антиквара рассмеялся:

— А почему вы так решили?

Я дотронулся указательным пальцем до кончика носа и подмигнул. Семпере вздохнул:

— Рискуя показаться вам лицемером, все же осмелюсь сказать, что я жду.

— Чего? Когда машинка перестанет работать?

— Вы говорите совсем как мой отец.

— Умные люди мыслят и выражаются одинаково.

— По-моему, должно быть что-то еще, разве нет? — сказал он.

— Что ж еще?

Семпере развел руками.

— Если бы я знал, — ответил он.

— А я думаю, вы знаете.

— Ну, видите, к чему меня это привело.

Я собирался снова наполнить свой бокал, но Семпере остановил меня.

— Умеренность, — пробормотал он.

— И вы утверждаете, что вы не ханжа?

— Человек таков, каков он есть.

— Это лечится. Что, если нам с вами прямо сейчас пуститься в загул?

Семпере посмотрел на меня с сочувствием.

— Мартин, мне кажется, вам лучше всего пойти домой и поспать. Завтра наступит новый день.

— Вы ведь не скажете отцу, что я хватил лишку, правда?

Я шел домой с остановками, заруливая по пути в бары. Я посетил штук семь, не меньше, и в каждом снимал пробу с имевшегося в наличии ассортимента крепких напитков, пока под тем или иным предлогом меня не выставляли на улицу. Тогда я преодолевал сотню-другую метров до следующего порта, где бросал якорь. Я никогда серьезно не выпивал, поэтому к концу вечера набрался до такой степени, что забыл даже, где живу. Я смутно помнил, как два официанта с постоялого двора «Два мира» на Королевской площади, подхватив меня под руки, сгрузили на скамью у фонтана, где я провалился в сон, вязкий и тяжелый.

Мне снилось, будто я пришел на похороны дона Педро. Небо, пышущее багрянцем, грозило раздавить лабиринт крестов и ангелов, раскинувшийся вокруг внушительного мавзолея рода Видаль на кладбище Монтжуик. Молчаливая процессия в черных покрывалах плавно шествовала вокруг портика мавзолея, представлявшего собой амфитеатр из потемневшего мрамора. Черные фигуры, шедшие в процессии, несли по большой белой восковой свече. В свете сотен языков пламени четко вырисовывался силуэт мраморной скульптуры скорбного ангела, горюющего на пьедестале. У подножия постамента зияла открытая могила моего наставника. В глубине могилы стоял стеклянный саркофаг. Тело Видаля, облаченное в белое, покоилось под стеклом. Глаза мертвеца были открыты, и черные слезы катились у него по щекам. Из толпы скорбящих выступила тень его вдовы, Кристины. Она упала на колени перед гробом, обливаясь слезами. Участники похоронной процессии вереницей проходили мимо покойного, и каждый клал на стеклянный гроб черную розу. Постепенно цветы полностью засыпали стекло, оставив на виду лишь лицо усопшего. Два могильщика опустили гроб в яму, на дне которой плескалась густая темная жидкость. Саркофаг заколыхался на волне крови. Кровь мало помалу просачивалась сквозь щели стеклянных запоров, и гроб медленно стал тонуть. Тело Видаля затопило, но прежде, чем его лицо окончательно погрузилось в кровь, глаза наставника пришли в движение, и он посмотрел на меня в упор. Взлетела стая черных птиц, и я бросился бежать, петляя по дорожкам необъятного города мертвых. Только отдаленные рыдания служили мне ориентиром в поисках выхода, и я сумел ускользнуть от темных фигур, то и дело заступавших путь: со стенаниями они умоляли забрать их с собой и спасти из царства вечной тьмы.