Странный мир (сборник) - Шалимов Александр Иванович - Страница 21

— Но… это отнюдь не похоже на бред сумасшедшего. Это страшно, но тут есть своя логика, смысл…

— Это часть записи лишь одной стороны его «я», мсье Валлон. Одной из трех. Личность каждого из его «я» в общепринятом понимании вполне нормальна. Мы воспринимаем как безумие нарушения взаимосвязей внутри их комплекса, определяющего личность данного человека, либо, при раздвоении личности, беспорядочное смешение взаимосвязей, относящихся к разным комплексам. Впрочем, все это слишком сложно для краткого объяснения… Отдельные видеосигналы мозга удавалось получать и раньше, не только у больных, но и у здоровых людей. Это были короткие вспышки, своего рода случайные кадры какой-то непрерывной, но не расшифровывающейся ленты. По-видимому, дело в огромной частоте модуляций. — Для нормального мозга она особенно велика. При заболеваниях частота затормаживается, и видеосигналы фиксировать легче. При этом четкость их увеличивается, особенно для тех связей, которые имели непосредственное отношение к заболеванию.

— Другими словами, профессор, вы предлагаете мне в качестве материала для кино и телевизионных фильмов бредовые видения ваших пациентов.

— Не совсем… И лишь в качестве первого шага, мсье Баллон. На первую пробу… Если Жаку Эстергому удастся усовершенствовать аппаратуру, — а я надеюсь, что он это сделает, — мы сможем получать непрерывные записи видеосигналов мозга любого, практически каждого человека. И тогда вы откроете миллионам ваших кинозрителей подлинный внутренний мир человека истинный, неповторимый, страшный…

— А каждый ли захочет раскрыть свой внутренний мир? Я имею в виду нормальных, свободных людей.

— Право, у вас нет оснований для беспокойства, дорогой мсье Валлон. Предложение при всех обстоятельствах будет превышать спрос. Люди, мечтающие заработать любой ценой, проститутки, преступники, всякого рода подонки общества… Не забывайте, внутренний мир каждого из них неповторим и никогда ни одним видом земного искусства не был раскрыт до конца. А вы, мсье Валлон, вашими фильмами раскроете его. Вы покажете людям подлинного человека без грима, тайн, без какой-либо внутренней цензуры…

— Вы полагаете, мне разрешат демонстрировать такие фильмы?

— Все будет зависеть от искусства ваших монтажеров… Разумеется, придется более жестко ограничивать возраст зрителей. Но это уже мелочи.

— А вопросы этики, морали? Не забывайте, я — католик…

— Но это не мешает вам, однако, быть кинопромышленником, мсье Валлон. Разве девять десятых продукции ваших студий не противоречат тому, что вы называете моралью и этикой? По существу ничто не изменится. Только вместо более или менее удачных подделок вы станете торговать подлинниками. И разнообразие подлинников будет бесконечным. Никто не посмеет обвинить вас в повторении, штампах…

Профессор Сатаяна замолчал. Франсуа Валлон покусывал жесткие седые усы, испытующе поглядывая на собеседника. На лице Сатаяны застыла вежливая улыбка.

«Кажется, он слишком известный ученый, чтобы его можно было заподозрить в мошенничестве, — думал Валлон. — Однако, с другой стороны…»

— Насколько я вас понял, профессор, — сказал он вслух, — это ваше открытие может иметь значение не только для… телевидения и кино, не так ли?

— Разумеется, — закивал Сатаяна. — Оно представляет большой интерес для всех отраслей науки и практики, занимающихся человеком как таковым, включая полицию, церковь, органы разведки, армию… Представьте себе, насколько упростился бы допрос преступников, шпионов, военнопленных. Я уж не говорю о контроле за лояльностью граждан. Ведь видеосигналы мозга совершенно «объективны», если в данном случае можно применить этот термин.

— Но разве человек не в состоянии как-то управлять ими?

— Нет… При записи видеосигналов человека попросту усыпляют. Я пробовал записывать видеосигналы и в состоянии бодрствования, но запись получается двойной — информацию, закодированную в глубине нервных клеток, глушит информация, отдачей которой человек может сознательно управлять. У людей с сильной волей скрытую информацию извлечь вообще не удается, если не применять специальных средств…

— Скажите, профессор, а вы не пробовали обращаться в военное ведомство?

Впервые за все время разговора Сатаяна отвел глаза:

— Видите ли, мсье Валлон, всю свою жизнь я предпочитал не иметь дела с военными… И я не хочу, чтобы мое открытие — если, конечно, его можно назвать открытием — слишком быстро стало использоваться в тех целях, в каких его захотят использовать военные. Это одна из причин, по которой я вынужден настаивать на самой строгой секретности. И… кроме того, насколько мне известно, в военном ведомстве сейчас нет такого инженера, как ваш Жак Эстергом.

— Возможно. — По лицу Франсуа Баллона промелькнуло что-то похожее на улыбку. — Жак Эстергом действительно очень талантлив. Золотая голова… Вероятно, кое-что он смог бы сделать для вас… Однако, господин Сатаяна, я не дам вам сейчас окончательного ответа… Нет… Ваше предложение интересно, пожалуй оно даже заманчиво, но я должен подумать, взвесить. Я посоветуюсь с экспертами…

— Но, мсье Баллон… — быстро прервал Сатаяна.

— Нет-нет, я понимаю. Наш с вами разговор будет сохранен в тайне. Я дам окончательный ответ… через неделю. Но и в случае положительного решения прошу иметь в виду, что инженер Жак Эстергом сможет заняться вашей аппаратурой лишь через полтора-два месяца. Сейчас у него важная и срочная работа.

— Очень жаль, но у меня нет иного выхода.

— Итак, через неделю. Еще одно: мне нужен ваш фильм — этот сегодняшний или любой другой в том же роде. Разумеется, без права копирования. Назовите любую сумму залога.

Сатаяна пренебрежительно махнул рукой:

— Ничего не надо. Достаточно вашего слова. Фильм можете оставить себе.

Баллон поднялся из-за стола. Высокий, широкоплечий, он был на две головы выше Сатаяны. Провожая профессора до дверей кабинета, он наклонил крупную седую голову к самому уху Сатаяны и тихо сказал:

— Извините меня, но я прежде всего коммерсант. Не скрою, мне было бы легче решать, если бы я точно знал… круг, так сказать, ваших интересов в этом деле, помимо усовершенствования записывающей аппаратуры, которое, может быть, сделает Эстергом.

Сатаяна поднял голову и, глядя в упор киномагнату в глаза, ответил без улыбки:

— Даже рискуя обидеть вас, уважаемый мсье Баллон, я не смогу сказать вам ничего, кроме того, что уже сказал. Меня интересует некоторая часть информации, скрытая в самых глубоких тайниках подсознания. Эту информацию пока никому извлечь не удалось, но по всем признакам она существует, должна существовать… Прощайте.

К величайшему удивлению Франсуа Баллона, Эстергом вначале ответил категорическим отказом на предложение сотрудничать с профессором Сатаяной.

— Тебя не интересует сама проблема, — поднял седые брови Баллон, — или боишься, что не решишь ее?

По худому, смуглому лицу Жака Эстергома пробежала судорога.

— Мне не нравится Сатаяна, — отрезал он и отвернулся.

— Я наводил справки, — возможно спокойнее сказал Франсуа Баллон. — Его считают крупным ученым, хотя круг его интересов некоторым кажется странным.

— И мне не нравится то, над чем он работает, — добавил Эстергом, не глядя на шефа.

— Ты имеешь в виду фильм?

— Фильм — чепуха! — Эстергом резко сдернул очки в массивной роговой оправе и, подслеповато щурясь, принялся протирать стекла. Его тонкие, нервные пальцы чуть заметно дрожали. — Разве дело в фильме, — тихо добавил он, снова надевая очки.

— Тогда в чем же?

Эстергом молча пожал плечами.

Франсуа Баллон чувствовал, что спокойствие готово покинуть его.

— Фирма заинтересована только в фильмах, — сказал он, чеканя слова. Все остальное нас не касается, Жак.

Эстергом вдруг отрывисто рассмеялся. У него был очень неприятный, резкий, какой-то хрустящий смех, и Франсуа Баллон снова подумал, до чего ему антипатичен этот худой, желчный, длиннорукий человек с тонким лицом аскета, обрамленным узкой черной бородкой. «Если бы он не был так поразительно талантлив», — с горечью подумал Баллон.