Алтайские сказки - Гарф Анна Львовна - Страница 3

— Пып!

И рука девочки прилипла к волосам брата, рука мальчика — к плечу сестры.

— Что с вами, дзти мои? — заплакала мать, обнимая сына и дочку,— Почему такая бода с вами случилась? Лучше бы зтот мальчишка прилип к своей палке-мутовке.

— Пып! — тихонько прошептал Рысту, и каанша прилипла к своим детям.

— Что случилось? Почему все плачут, а ты один смеёшься, непокорный Рысту? — рассердился каан.—Отвечай, что с моими детьми? Нэ ответишь — голову твою отрублю, сердце твоё проколю!

— Пып!

И каан остался стоять рядом со своей женой: в одной руке пика, в другой нож.

А малыш Рысту бросил палку-мутовку, толкнул ногой большой чан, срезал сухой стебелёк, дунул в него и запел.

Слушая эту песенку, каан дрожал, как мышь, каанша стонала, как большая лягушка, дети тихо плакали.

Пожалел их малыш, правую руку вверх поднял, его круглое лицо заалело.

— Тап-тажлан! — крикнул он.

Каан, каанша, Кез-кичинек, Кара-чач — все четверо в ладоши захлопали, ногами затопали, приплясывая, из аила выскочили.

А счастливый Рысту шагнул через золотой порог, на золотой ханский помост взошёл.

Один раз поскользнулся, в другой кувыркнулся, рассердился на самого себя, самому себе «Пып!» сказал и тут же к золотому помосту прилип.

Посидел-посидел, кругом поглядел — белый чистый войлок ханского шатра туго натянут на прочные жерди.

Небо только через дымоходное отверстие увидеть можно — маленький синий клочок, величиной с ладонь.

Душно стало счастливоьгу Рысту в белом ханском шатре на золотом помосте.

— Тап-тажлан!

Помост подпрыгнул, малыш к дымоходному отверстию подскочил, наружу выскочил, на землю упал, встал и побежал к молочному озеру, к синей горе. Из озера молока ладонью зачерпнул, напился. На синей горе шалаш себе поставил.

В том шалаше малыш Рысту и поныне живёт. Поёт свои счастливые песни, играет на стеблях цветов, будто на свирели, паутинные нити пальцами перебирает, и паутинки в ответ тихим звоном звенят.

Эти песни, посвист, звон каждый может услышать, кто

к тому месту, к той черте, где дойдёт.

небо с землёй сливается, подойдёт.

КРАСНАЯ ЛИСА И СЫГЫРГАН-СЕНОСТАВЕЦ*

На каменной россыпи у светлого ручья, в щели меж двух валунов, жил маленький сыгыргаы-сеноставец.

Вместе со своими соседями-сыгырганами он резал зубами траву, сушил её на камнях и ставил в стога.

А повыше стойбища сеноставцев жила горная красная лиса.

Вот однажды в пасмурный день вышла она на охоту. Услыхал сыгырган-малыш осторожные лисьи шаги, почуял запах, головой повертел да как крикнет:

— Сыйт! Сыйт! Лиса идёт!

Сеноставцы юркнули в щели и норы, осталась на каменной россыпи лишь сухая трава.

Понюхала лиса стожок, другой и чуть не заплакала:

— Ещё ни одна лиса сеном не кормилась, неужто я буду первая?

Выдернула клок, пожевала, а проглотить не может, только язык оцарапала да в горле запершило.

«А всё из-за этого пищухи, из-за этого крикуна,— рассердилась лиса.— Погоди-погоди! Съем я тебя и всю семью твою».

Подошла к щели меж двух валунов и заверещала ласково:

— Ияу-у, какой старательный хозяин здесь живёт, как ровно он траву нарезал, как хорошо просушил её, как ловко стога сметал! На всей россыпи не найдёшь стогов лучше, даже человек мог бы у этого сеноставца поучиться. Вот было бы счастье на такого умницу хотя бы одним глазком взглянуть!

Слыша эти похвалы, сыгырган в своей норе спокойно лежать не может, он с боку на бок ворочается, вздыхает даже.

А лиса ещё умильней тявкает:

— Неужто я никогда этого расторопного молодца не увижу? Ах, как приятно было бы с ним побеседовать…

Не вытерпел сыгырган, высунул мордочку из норки.

— И-и-и,— улыбнулась лиса,— как он с лица-то хорош! Взглянуть бы и на спинку. Говорят, со спины он ещё краше.

Сыгырган спрятал голову, выставил спинку.

Тут лиса и схватила его! Сыгырган даже крикнуть не уснел.

Бежит лиса к себе в горы, своих деток сеноставцем угостить спешит. Крепко сеноставец зубами лисьими прижат.

Плачет, бедняга, приговаривает:

— Ох, несчастный мой отец, бедная мать…

Услыхала сорока этот громкий плач, распахнула она свою чёрную шубу с белой оторочкой, полетела следом за лисой и застрекотала:

— Сам-сам ты, сыгырган, лисе в зубы полез. О чём-чём-чём же ты теперь плачешь?

— Как мне не плакать, слёз не лить? Отец и мать меня все-

гда просили, уговаривали: «Не оставляй нас, сынок. Куда бы ты ни вздумал поехать, бери и нас». И вот видишь, сорока, случилось так, что сам я в горы еду, а родителей дома оставил. Никогда мне этого отец с матерью не простят. Всю жизнь они на меня будут в обиде.

Остановилась лиса и, не выпуская сеноставца, пробормотала:

— Я могу и штаржков твоих вжять. Где они?

— Тут близёхонько, вон в тех камушках.

— Пожови их шкорей! — сказала лиса и разжала зубы.

— Сыйт! Сыйт! — крикнул сеноставец и юркнул в щель между камней.

Спохватилась лиса, успела поймать сыгыргана за хвост. Цепко держит, не отпускает.

Однако и сеноставец крепко засел в щели, не вылезает.

Тянула его лиса за хвост, тянула, никак не вытянет. Рванула изо всех сил, да вдруг как перекувырнётся! Затылком о камни стукнулась, еле-еле на ноги встала — в зубах у неё только сыгырганов хвостик.

С того дня у лисы морда вытянулась, а сеноставец остался без хвоста.

сто УМОВ*

Как стало тепло, прилетел журавль на Алтай, опустился на родное болото и пошёл плясать. Ногами перебирает, крыльями хлопает.

Бежала мимо голодная лиса. Позавидовала она журавлиной радости, заверещала;

— Смотрю и глазам своим не верю — журавль пляшет! А ведь у него, бедняги, всего две ноги!

Остановился журавль, глянул на лису, а у той — одна, две, три, четыре лапы! Журавль даже клюв разинул.

— Ой! — крикнула лиса.— Ой, в таком длинном клюве ни одного-то зуба нет!..

А сама во весь рот улыбается, свои зубы кажет.

Закрыл 1{люв журавль, голову повесил.

Тут лиса ещё громче засмеялась:

— Ха-ха! Куда он свои уши спрятал? На голове ушей не видно. Эй, журавль, а в голове у тебя что?

— Я сюда из-за моря дорогу нашёл,— чуть не плачет журавль,— есть, значит, у меня в голове хоть какой-то ум…

— Ох и несчастливый ты, журавль,— говорит лиса,— две ноги да один ум. Ты на меня погляди: четыре ноги, два уха, полон рот зубов, сто умов и замечательный хвост!

С горя журавль ещё длиннее вытянул длинную шею и увидал вдали человека с луком на плече, с колчаном стрел у пояса:

— Лиса, почтенная лиса, у вас четыре ноги, два уха и замечательный хвост, у вас полон рот зубов, у вас сто умов… Смотрите — охотник идёт! Как нам спастись?

— Мои сто умов мне всегда сто советов дадут, а ты сам своим умишком пошевели.

Сказала и юркн5’ла в барсучью пору.

Журавль подумал: «У неё сто умов!» — и туда же, за ной.

Никогда охотник такого не видывал, чтобы журавль за лисой гнался. Сунул охотник руку в нору, схватил журавля за длинные ноги и вытащил его на свет. Крылья у журавля обвисли, глаза как стеклянные, даже сердце не бьётся.

«Задохся, верно, в норе»,— подумал охотник и швырнул журавля на кочку. Снова сунул руку в нору — лису вытащил.

Лиса ушами трясла, зубами кусалась, всеми четырьмя лапами царапалась, а всё же попала в охотничью суму.

«Пожалуй, и журавля прихвачу»,— решил охотник.

Обернулся, глянул на кочку, а журавля-то и нет! Высоко к небе летит он, и стрелой не достанешь.

Так попалась лиса, у которой было сто умов, полон рот зубов, четыре ноги, два уха и замечательный хвост.

А журавль одним своим умишком пораскинул и смекнул, как спастись.

НАРЯДНЫЙ БУРУНДУК

Всю долгую зиму крепко спал в своей берлоге бурый медведь. Когда синичка запела весеннюю песенку, он проснулся, вышел из тёмной ямы, лапой глаза от солнца спрятал, чихнул, на себя посмотрел: