Величайший рыцарь - Чедвик Элизабет - Страница 72

Элоиза сморщила нос.

– Как мешок с мукой, лорд, но этого достаточно.

Ее тон подразумевал, что если бы даже она не умела ездить верхом, то научилась бы этому за день, чтобы только покинуть Тауэр.

Вильгельм рассмеялся и решил, что получит удовольствие от опекунства над нею.

Изабель смотрела, как Элоиза неуклюже передвигается по комнате, в которой они жили, напоминая большого щенка. Крышка ее сундука была откинута, и она бросала служанке вещи, которые нужно было упаковать. Половину приходилось поднимать с пола: Элоиза всегда отличалась неряшливостью. Один мятый чулок извлекли на свет из-под кровати, он был грязным и рваным.

– А я гадала, куда он подевался, – заявила Элоиза, понюхала его и сморщила нос.

Это было смешно и противно, и Изабель покачала головой. В ее части комнаты царил порядок.

– Ну, расскажи мне, как прошла ваша встреча, – попросила она. – У него опилки вместо мозгов? Ты собираешься столкнуть его в болото?

Элоиза смотала чулок трубочкой и запихнула в сундук сбоку.

– Не думаю. Даже если он не знает латынь и арабские цифры, он умен, как сэр Ранулф. Его будет трудно обмануть, и с ним лучше не спорить. – Элоиза озорно рассмеялась. – Однако можно попытаться. Он совсем не такой, как сэр Ранулф, и губы не поджимает, как старуха. Он любит посмеяться.

– Ты много о нем узнала за такое короткое время, – раздраженно заметила Изабель.

Элоиза закатила глаза.

– Узнала, но не от него. Он шутит и легко ведет разговор, но это все поверхностное. Я поговорила со слугой сэра Ранулфа, и он сказал, что Вильгельм Маршал раньше был учителем молодого короля, а недавно вернулся из паломничества к Гробу Господню. Еще он сказал, что Маршала никто никогда не побеждал на турнирах и что его обожает королева Алиенора.

Изабель опустилась на кровать и погладила шелковые серебристые ушки своей собачки. Она чувствовала, что зеленеет от зависти, и ненавидела себя за это.

Элоиза остановилась.

– Прости меня, – сказала она с внезапным раскаянием в голосе. – Ты не хочешь, чтобы я говорила об этом, да? Я бы не хотела быть на твоем месте.

Изабель заставила себя улыбнуться.

– Не дури. Я в плохом настроении потому, что хотела бы уехать с тобой. Пользуйся своей удачей и выдави ее до последней капли. Это приказ.

Как и следовало предположить, Элоиза бросилась к Изабель и обняла ее. Это были медвежьи объятия с морем слез.

– Я заставлю писаря написать тебе и сообщу все новости, – сказала она. – Я буду навещать тебя, если получится… Но кто знает, может, ты к тому времени уже уедешь отсюда.

– Кто знает, – смело повторила Изабель, думая, что если даже она и уедет отсюда, то никак не с победителем турниров, легким в общении и приятно улыбающимся.

Утром Элоиза покинула Тауэр вскоре после рассвета, чтобы начать путешествие домой в Кендаль. Изабель стояла на газоне, держа Дамаск на руках, и смотрела, как Вильгельм Маршал помогает Элоизе сесть в седло на спокойную гнедую кобылу. Элоиза что-то сказала ему, и он рассмеялся. Она тем временем взялась за поводья и поудобнее устроилась в седле. Маршал скормил кобыле оранжевую морковку с ладони, потом потер ей нос. Он стоял в свете неярких солнечных лучей, безупречно одетый, и вполне мог бы сойти с витража или страницы псалтыря. Потом он шлепнул кобылу по шее, повернулся к своему черному коню и легко, словно юноша, запрыгнул в седло. Элоиза помахала Изабель, а затем после многих ударов пятками и дерганья за поводья наконец смогла заставить кобылу повернуться. Вильгельм Маршал посмотрел на Изабель через разделявший их газон, поклонился и тоже развернул коня. Изабель прикусила губу и смотрела им вслед. Затем она отвернулась, спустила Дамаск на землю и стала ее прогуливать под огромными стенами своей тюрьмы. Львы сегодня молчали, а глаза Изабель были такими сухими, что, казалось, горели.

Глава 27

Вильгельм приехал и Кендаль и середине лета. По высокому голубому небу бежали облака, а кроншнепы кричали над болотами и пастбищами. Тут было много открытого пространства и больше овец, чем людей. Шерсть этих овец давала прекрасный доход. Вокруг тянулись невысокие холмы, озера и болота. Поля были разделены каменными стенами, стоявшими там испокон веков. Это был красивый, очищенный ветром мир, очень отличный от всего, что Вильгельм видел раньше. Он произвел на Маршала почти такое же впечатление, как и Святая земля. Здесь не было жгучего солнца, иссушающей жары, но создавалось ощущение такой же величественности, погруженности в раздумья и холодной суровости.

Он очень тщательно изучил свои новые обязанности и исследовал владения, от огромного озера Виндермере до широкой полосы песка у залива Морекамбе. Он объезжал замки, монастыри и леса, в которых до сих пор жили кабаны и волки, почти полностью истребленные охотой на более заселенном юге.

Впитывая в себя этот новый странный мир, Вильгельм чувствовал возбуждение. После напряженной и опасной жизни, которую он вел в свите молодого короля, после утомительного паломничества и духовного очищения, он испытывал огромное облегчение. Ему было приятно заниматься только хозяйством и иметь свободное время, чтобы приблизиться к Богу. С Божьей помощью он обрел мир и покой в душе.

Элоиза всюду его сопровождала, потому что, как ее опекун, он отвечал за ее безопасность. Чаще всего она ужинала вместе с ним, и Вильгельм наслаждался ее обществом: она заставляла его смеяться и казалась неисправимой. Но он решил, что не женится на ней, какие бы планы ни строил король Генрих. Элоиза развлекала и отвлекала его, а он отвечал за ее благополучие и ее земли, но она не станет его будущим. Вильгельма продолжали преследовать слова королевы Алиеноры, и он часто вспоминал Изабель де Клер… и задумывался.

Осенью до них дошли слухи, что сын короля Джеффри погиб во время турнира в Париже. Его затоптал собственный жеребец. Вильгельм помолился за его душу и провел всенощное бдение в память о маленьком мальчике, который наблюдал за его тренировкой на поле в Аржантане, и беспокойном молодом человеке, который пытался угодить обеим сторонам во время споров между отцом и братьями и часто падал между двух стульев. У Джеффри осталась маленькая дочь Констанция и еще не рожденный ребенок, которого носила его жена. Вильгельм подумал о том, как жизнь была милостива к нему самому. Он выжил во всех турнирах, в яростных схватках при анжуйском королевском дворе и во время паломничества в Иерусалим. Он был убежден: Бог хранил его для какой-то цели, и, хотя Вильгельму не стоило оспаривать это решение, он считал, что его судьба – это, безусловно, не женитьба на Элоизе из Кендаля и жизнь в неизвестности.

Вильгельм провел на севере почти два года. Второй раз за то время, что он был хозяином Кендаля, листья изменили цвет с зеленого на огненно-красный и золотой, похолодало, и Вильгельм стал надевать поверх летней полотняной одежды шерстяные рубашки и тяжелые, подбитые мехом плащи. По лесам разносились крики ищущих подруг оленей-самцов. Туманы, похожие на дым, окутывали леса, болота и пастбища. Пришло сообщение, что Иерусалим оказался в руках сарацин, и по христианскому миру разнесся клич – призыв отправиться в новый крестовый поход. Король Генрих заявил о своем намерении поучаствовать в нем, как и Филипп, король Франции, и принц Ричард. Но пока путешествовали они только на словах. Вильгельм почувствовал вину и задумался, не следовало ли ему остаться на Святой земле и присоединиться к Тамплиерам… Но если бы он поступил так, то сейчас был бы гниющим трупом на поле в Хагтине, где командующий сарацинами Саладин[16] привел свои войска к победе. Чтобы успокоить себя, Вильгельм задумал основать монастырь на своих землях и проводил много времени в размышлениях и молитвах об этом.