Величайший рыцарь - Чедвик Элизабет - Страница 61

Генрих держал пергамент, пока тот превращался в дым, а когда языки пламени приблизились к его пальцам, бросил последний кусочек на пол и затушил огонь сапогом. Потом он посмотрел на Вильгельма.

– Это уловка моего отца. Он пытается разделить меня с теми, кто меня поддерживает. Он использует все, что только сможет придумать, чтобы призвать меня к ноге, но это не сработает. Я не могу представить, чтобы граф Бургундский в страхе сбежал, а вы?

– Возможно, это знак того, что церкви не нравятся ваши поступки, – серьезно сказал Вильгельм. – Они еще не знают про Рокамадур, но уже знают, что случилось в церкви святого Маррцала.

Генрих фыркнул.

– Не нужно снова это перемалывать. За этим стоит мой отец, иначе зачем было бы привлекать архиепископа Кентерберийского? В чем дело, Маршал? Боитесь за свою душу?

– Да, – признал Вильгельм и, извинившись, отправился проверить жеребца, потерявшего подкову.

Он знал, что им отчаянно нужны деньги, и последний набег только поможет им продержаться еще какое-то время. Но скоро снова придется грабить или еще одно святилище, или какой-то город. Он не был уверен, что способен и дальше этим заниматься.

Кузнец уже подковал Византина, и Вильгельм попросил оседлать коня. Он выехал в ближайшее поле, чтобы потренировать животное. Работая пятками и руками, он заставлял его бежать рысью, потом резко останавливаться, отступать назад и лягаться задними ногами, атаковать по прямой. Все это требовалось на турнирах. Вильгельму хотелось бы снова там оказаться. Обычно тренировка с жеребцом успокаивала Вильгельма, но сегодня напряжение осталось. Покинув поле, он отправился молиться в деревенскую церковь, но и там не нашел успокоения. Господь не простит ему участия в разграблении святыни в Рокамадуре. Придется платить. Он знал, что придется. Генрих считал, что раз он королевский сын, то может действовать безнаказанно, но не бывает безнаказанности перед лицом Бога. За все дела, совершенные на земле, придется платить в последующей жизни. Вильгельм смотрел на крест, который светился на алтаре, пока блеск золота не стал слепить его. На мгновение перед его мысленным взором появилась другая картина. Давая обещание королю Стефану в шатре тридцать лет назад, он и, предположить не мог, что эта клятва приведет его к погибели души.

Молодой король отправился спать далеко за полночь. Он много выпил и шел нетвердыми шагами, взгляд блуждал из стороны в сторону. Вильгельм привык видеть Генриха в таком состоянии. Он подставил ему плечо и помог добраться до покоев. Генрих рухнул на кровать, и оруженосец принялся снимать с него сапоги и одежду.

– Маршал, останьтесь, – Сказал Генрих, когда Вильгельм собрался покинуть комнату и отправиться к собственному матрасу.

Вильгельм поколебался, но повернулся и снова подошел к кровати. Генрих посмотрел на него снизу вверх стеклянными глазами.

– Останьтесь со мной, пока я не засну, – сказал он. – Я больше никому не доверяю.

От этих слов Вильгельма пронзила боль.

«Что значит отравленная чаша для тех, кто наливает вино, и для тех, кто его пьет?» – подумал он, но разложил стул, прислоненный к сундуку Генриха, и сел рядом с кроватью.

У Генриха дрожали веки. Он пытался открыть глаза.

– Мой отец не сдастся. Он старик. Он должен дать мне шанс показать себя. Я мог бы править, если бы он мне позволил. – Генрих поднял руку и стукнул по покрывалу, – Я собираюсь совершить паломничество, Маршал, – заплетающимся языком произнесон. – До самого Иерусалима…

Он замолчал, потом что-то невнятно пробормотал и захрапел. Вильгельм натянул на него покрывало, как на ребенка. Возможно, Генрих и был ребенком в некотором роде. Став старше, он не повзрослел и всю жизнь прельщался поверхностным, сиюминутным блеском.

– Не задергивайте полог, – сказал Вильгельм оруженосцу, когда тот собрался это сделать. – И не тушите свечу. Сегодня я буду спать у двери. И вы оставайтесь поблизости, чтобы я мог сразу же вас позвать.

Молодой человек удивился, но поклонился и кивнул. Вильгельм спокойно расстегнул ремень, снял накидку, вытянул матрас из кучи других в углу и положил его поперек двери, а меч – рядом. Ему было не по себе – так кони нервничают перед сильной бурей. Что-то собиралось над головой, и Вильгельм не мог это предотвратить. Он сказал себе, что просто беспокоится после осквернения святыни в Рокамадуре и это пройдет, но лучше не стало. Он почувствовал облегчение, только когда рано утром началась гроза и загрохотал гром, поскольку связал с этим свою нервозность. Вильгельм заснул под раскаты грома. Потом гроза ушла и начался ровный и мерный стук дождя.

На рассвете дождь все еще шел, и Генрих проснулся с сильнейшей головной болью. У него крутило живот. Его мутило и он встал поздно. Лицо приобрело зеленоватый оттенок. Генрих отказался от свежего хлеба и меда, в то время как другие с жадностью их поглощали. Никто тогда не обратил внимания на его состояние, тем более что еще несколько рыцарей из боевого отряда, включая Лузиньяна, тоже перебрали предыдущим вечером и чувствовали себя не лучше. У Вильгельма не было зверского аппетита, но все равно хотелось есть. Он съел толстую горбушку, макая ее в миску с медом. Генрих отвернулся и, шатаясь, отправился к себе в покои. Вскоре все услышали, как его тошнит. Рыцари рассмеялись и обменялись понимающими взглядами.

В тот день Генрих решил остаться в Мартеле, играл в кости п шахматы, правда, не очень удачно, тер лоб, дрожал, без конца бегал по нужде. Вильгельм отправил патрули проверять окрестности и проследил, чтобы рыцари потренировались с копьями. К концу дня, когда Маршал вернулся в покои, у Генриха был жар, и испражнялся он теперь одной жидкостью. Его все время тошнило. Смешки прекратились, и люди обменивались обеспокоенными взглядами.

– Это месть святого Амадура, – пробормотал Петр де Про и перекрестился.

– Ничего подобного! – рявкнул Вильгельм, хотя сам думал так же. – Все когда-нибудь мучаются животом. Это пройдет.

Это не прошло. К следующему утру рвота прекратилась, но жар остался. Генрих не хотел есть, испражнялся жидко и с кровью. Живот очень сильно болел. Больше ни у кого ничего подобного нe было. Сидевшие в зале под покоями молодого короля чувствовали себя неспокойно. Рыцари чинили снаряжение, точили мечи, переговаривались тихими голосами или вообще шепотом. В лагере наемников вспыхнуло несколько ссор, потом была яростная драка на ножах, в результате один человек лишился уха. Несколько наемников тихо исчезли, но другие, которые не могли позволить себе лишиться обещанных денег, остались. Они держались поближе к дому и наблюдали за дверьми и окнами с настороженностью ястребов.

На следующий день никакого улучшения не произошло, и всем, включая Генриха, стало ясно, что он может умереть.

– Пошлите за моим отцом, – простонал он, обращаясь к Вильгельму. – Скажите ему, что я смертельно болен. Убедите его, что это не ложная тревога.

Он лежал в постели, занавеси были раздвинуты, чтобы впускать дневной свет, а ставни раскрыты, чтобы мерзкие запахи уходили из помещения. На скулах молодого короля словно горели звезды, остальная часть лица оставалась восковой, и в глазах застыл ужас.

Вильгельм кивнул.

– Вигайн уже написал письмо, – сообщил он. – Ему нужна только ваша печать. Еще я вызвал епископа из Кахорса.

Генрих показал на сундучок, в котором хранилась печать.

– Возьмите ее и сделайте все побыстрее. Я не знаю, сколько мне осталось. Я…

Молодой король вскрикнул от боли: тело свело судорогой. Вильгельм подхватил его и помог добраться до посудины. Понос был кровавым. Казалось, из молодого короля вообще льет одна кровь. Вильгельм чувствовал жар сквозь его рубашку.

Когда приступ закончился, Вильгельм отнес Генриха в кровать и приказал рыцарям обтереть его тело влажной тряпкой. Генрих хватал ртом воздух и мотал головой из стороны в сторону. Волосы намокли от пота и прилипли к голове.