Величайший рыцарь - Чедвик Элизабет - Страница 12

Несмотря на благоговейный трепет перед матерью мальчика, Вильгельм покачал головой и остановил его.

– Он сбежит вместе с вами… сэр, – ответил он. – Этим конем трудно управлять.

– Я уже ездил на боевых конях, – мальчик выпятил вперед нижнюю губу. – Мамины рыцари всегда дают мне прокатиться на своих.

– Но вы же знаете рыцарей вашей мамы и их коней, – заметил Вильгельм. – Вы не знаете ни меня, ни моего коня.

Старший мальчик ухмыльнулся, глядя на брата. Его явно радовал отказ Вильгельма.

– Я тоже ездил на боевых конях, – похвастался он, выпячивая грудь.

– И я тоже, – выпалил младший, не желая отставать от других. – Много раз.

Их мать, стараясь скрыть улыбку, потрепала по голове среднего сына, взъерошив золотисто-рыжеватые волосы.

– Достаточно, – сказала она. – Господин Маршал правильно отказал вам. – Боевой конь не игрушка, а мастерство господина Маршала не приходит мгновенно. Оно приобретается в результате долгих часов тренировок.

Вильгельм взглянул на поднятые вверх лица и вспомнил, как сам с братьями в детстве наблюдал за отцом и его рыцарями во время тренировок. Он вспомнил интерес, возбуждение, восторг и радость – те восхитительные чувства, от которых замирало сердце в груди, а также крушение надежд и разочарование, теперь отражавшиеся в глазах этих трех мальчиков, которые могли бы быть нм самим, Иоанном и Генрихом.

– Может, в другой раз, – сказал он. – У меня есть второй жеребец, который поспокойнее этого.

– Я не хочу ездить на спокойном жеребце, – объявил мальчик с золотисто-рыжеватыми волосами. Его светлая кожа покраснела. – Я хочу самого лучшего.

– Ричард! – в городе Алиенноры звучало предупреждение. – Как ты себя ведешь? Ты уже не маленький ребенок, так и веди себя подобающим образом.

– Но я принц, – ответил мальчик, глядя на мать из-под длинных ресниц и определенно проверяя, как далеко он может зайти.

– И это в еще большей степени обязывает тебя вести себя достойно.

– Мой отец этого не делает.

– Твой отец не всегда подает лучший пример, – язвительно заявила мать.

– Я только сказал, что хочу все самое лучшее.

На губах Алиеноры промелькнула легкая улыбка, и Вильгельм увидел свет любви в ее глазах. Он подозревал, что именно этот сын может вить из нее веревки.

– Для начала Бланкарт не самый лучший конь, – сказал Вильгельм. – На самом деле никто не хотел его брать, потому что он вел себя слишком норовисто. Иногда приходится долго и напряженно работать, чтобы превратить сырой материал в самое лучшее.

Королева склонила голову набок и хитро посмотрела па Вильгельма.

– И вы тоже такой, господин Маршал? – спросил она хрипловатым голосом. – Самый лучший?

Вильгельм откашлялся.

Боюсь, что я еще грубоват и неотесан, госпожа.

– А я боюсь, что вы слишком скромны. Дела говорят красноречивее слов, но я считаю, что и слова играют роль. Человек, умеющий и делать дело, и произносить нужные слова, талантлив.

Она склонила голову и повернулась к ожидавшим ее слугам и вассалам. Мальчики последовали за ней. Оба старших то и дело оглядывались через плечо. Судя по выражению голубовато-серых глаз рыжеволосого, он явно что-то просчитывал. Он еще не отказался от своих намерений.

Вильгельм положил руку на луку седла Бланкарта и вскочил на спину жеребцу. Внизу живота разливалось приятное тепло, внутри все ликовало от восторга и радости, и это было больше связано с королевой Англии, чем с рыцарским мастерством. Почему, думал он, Генрих завел любовницу, когда он женат на такой женщине?

В тот вечер Алиенора официально появилась в зале вместе с мужем. Выполняя долг перед обществом, они с Генрихом сидели рядом и, как две половинки единого целого. Для разнообразия Генрих выглядел прилично. По волосам явно прошлись расческой, а новая шерстяная одежда багрового цвета оказалась безупречна. Она не была испачкана собачьей шерстью, и никто не мог заметить оторванной манжеты. Алиенора также оделась в багровое. Создавалось впечатление, что ткань для наряда мужа и жены отрезали от одного рулона. Ее волосы покрывала сеточка, украшенная золотом. Они официально приветствовали собравшихся графов, баронов и епископов. Увидев их в этот вечер, никто не догадался бы об их сложных отношениях.

В теплом свете свечей и факелов Алиенора выглядела гораздо моложе своих сорока пяти лет. Цвет ее платья подчеркивал оттенок кожи и делал ярче блеск рыжевато-карих глаз. Сегодня днем Вильгельм был сражен ею, теперь же его чувство все разрасталось, пока он не ощутил, что опьянен королевой. Ее присутствие мешало мыслить рационально. Теперь он понимал, почему дядя Патрик сказал, что любой мужчина, не влюбившийся в королеву Англии, сделан из камня – хотя одну определенную часть мужского организма она, несомненно, заставляла каменеть.

На пиру Вильгельму отвели место за одним из боковых столов. Его дядя Патрик сидел за столом на возвышении, на почетном месте, по правую руку короля. Мраморную столешницу покрыли вышитой скатертью. На ней стояли серебряные с позолотой блюда и чаши, красовались зеленые стеклянные бокалы и кубки из рога с позолотой. Хрустальные графины наполнили приятным на вкус хорошим вином, поскольку Алиенора заказала пятьдесят бочек из Пуату, не доверяя Генриху, печально известному своим вкусом.

На столе, за которым сидел Вильгельм, посуда оказалась проще, столешница была деревянной, а не мраморной, скатерть не украшала вышивка. Вместо серебряных с позолотой блюд, еду подавали на деревянных досках, на которых обычно режут хлеб. Скатерти считались редкостью и признаком изысканности, а подача пиши на деревянных подносах – обычным делом, поэтому Вильгельм не чувствовал себя чем-то обделенным. За изысканно накрытый на возвышении стол следовало благодарить королеву. Обычно король пил из первой попавшейся под руку емкости, которая часто оказывалась деревянной кружкой. Однако Алиенора предпочитала более изысканный стиль. Вильгельм смотрел, как она маленькими глотками потягивает вино из серебряного кубка, основание которого украшали аметисты. Солсбери обратился к ней, и она грациозно повернула голову, слово лебедь.

Вильгельм узнал язык и принятые правила придворной любви в доме де Танкарвиля, в покоях его жены, однако до этой минуты все ограничивалось разговорами. Мысли об отчаянной влюбленности в недоступную женщину, занимающую гораздо более высокое положение, чем он сам, страдания от безответной любви, совершение героических подвигов ради получения одного безразличного взгляда были просто фантазией, работой воображения, способом отвлечься от дел. В эту игру играли в дождливые дни, чтобы просто доставить удовольствие женщинам, но сердечной боли при этом не было. А теперь Вильгельм внезапно испытал одновременно и удовольствие, и боль.

Официальный пир закончился, но праздник продолжался. Алиенора отбыла в свои покои, позвав к себе группу избранных гостей, включая Патрика из Солсбери. Генрих предпочел остаться в зале, и, хотя они с королевой вели себя вежливо по отношению друг к другу и держались в рамках приличий при расставании, между ними чувствовался холодок и много слов осталось не произнесено. Уходя вместе со свитой королевы, Солсбери поманил Вильгельма пальцем.

– Присоединяйся ко мне, – приказал он. – Мне нужны сопровождающие.

У Вильгельма округлились глаза.

– Присоединиться к вам, господин?

Но, произнося эти слова, он уже вставал, отряхивал крошки с одежды и одергивал ее.

Солсбери прищурился и с трудом сдержал смех.

– Если ты собираешься служить мне в Пуату, ты должен познакомиться с окружением королевы. – Он опустил руку на плечо Вильгельма. – К тому же у тебя прекрасный голос, и ты отлично поешь.

Он кивнул, улыбнулся и пошел дальше. Вильгельму оставалось только выйти из-за стола, поклониться и удалиться из зала, в котором оставался король.