Дальняя дорога - Спаркс Николас - Страница 66

Причиной была тишина. Тишина, которую я ощущаю до сих пор. Она воцарилась в доме, когда разошлись скорбящие. Я к ней не привык. Оглушительная тишина угнетала и давила, и в конце концов в ней потонуло все остальное. Медленно, но верно она сделала меня равнодушным.

Усталость и привычки словно вступили в заговор. За завтраком я доставал две чашки вместо одной и с трудом удерживал слезы, когда приходилось убирать лишнюю в шкаф. Днем я громко заявлял, что иду вынимать письма из ящика, – и понимал, что некому мне ответить. Узел в животе затягивался все туже, и вечерами просто немыслимо было подумать о том, что, приготовив ужин, предстоит есть его в одиночестве. И я целыми днями не ел ничего.

Я не врач и не знаю, была ли моя депрессия клиническим случаем или нормальным следствием грусти. Какая, по сути, разница? Я не видел никаких причин жить дальше. И не хотел их видеть. Я вел себя как трус. Я не предпринимал никаких действий, кроме отказа от нормального питания. Эффект был тем же самым: я терял вес и постепенно слабел, приближая финал. И воспоминания понемногу стали путаться. Осознание того, что я снова теряю Рут, еще усугубило мое положение, и вскоре я вообще перестал есть. Годы, которые мы провели вместе, полностью стерлись из памяти, и я больше не видел поводов оттягивать неизбежное. Большую часть времени я проводил в постели, устремив блуждающий взгляд в потолок. Прошлое и будущее канули в пустоту.

– По-моему, это неправда, – говорит Рут. – Ты говоришь, что перестал есть, потому что ушел в депрессию. Потому что все забыл. Но по-моему, ты стал забывать именно потому, что перестал есть. Следовательно, у тебя не было сил, чтобы бороться с депрессией.

– Я стар, – отвечаю я. – Силы давно меня покинули.

– Ты просто оправдываешься. – Рут машет рукой. – Но сейчас не время шутить. Я очень волновалась.

– Ты не могла волноваться, ведь ты меня не видела. В том-то и проблема.

Она прищуривается, и я понимаю, что задел ее больное место. Рут склоняет голову набок. Половина ее лица освещена утренними лучами солнца.

– Зачем ты так говоришь?

– Так ведь это правда.

– Тогда почему я сейчас здесь?

– Может быть, тебя тут нет.

– Айра… – Она качает головой. Рут говорит со мной так, как, наверное, некогда разговаривала с учениками. – Ты меня видишь? Ты меня слышишь?

Она кладет руку поверх моей.

– Ты чувствуешь?

Ладонь у жены теплая и нежная. Эту руку я знаю лучше, чем собственную.

– Да, – говорю я. – А раньше не чувствовал.

Рут улыбается, явно удовлетворенная, как будто я подтвердил ее правоту.

– Это потому что ты голодал.

В каждом долгом браке рано или поздно становится ясна одна непреложная истина: наши спутницы жизни порой знают нас лучше, чем мы сами.

Рут не была исключением. Она хорошо знала меня. Знала, как сильно я буду скучать и ждать какой-нибудь весточки. Она знала, что одиночество грозит мне, а не ей. Других объяснений я не вижу – и не сомневаюсь в своей правоте. Если Рут и ошиблась, так только в том, что я обнаружил ее прощальный привет, лишь когда мои щеки ввалились, а руки превратились в плеточки. Я плохо помню день, когда сделал свое открытие. События ускользают из памяти, что неудивительно. Мои дни сделались неотличимыми друг от друга, утратили смысл, и однажды я поймал себя на том, что сижу и смотрю на коробку писем, стоявшую на комоде Рут.

Я видел их каждый вечер, с тех пор как жена умерла, но они предназначались ей, а не мне, и, со своей искаженной точки зрения, я предположил, что они еще усугубят положение вещей. Напомнят о том, как я скучаю, о том, чего я лишился. Думать об этом было невыносимо, я знал, что не выдержу. И все-таки в тот вечер – возможно, потому что все мои чувства притупились – я заставил себя встать и взять коробку. Я хотел погрузиться в воспоминания хотя бы ненадолго. Даже если они причинят боль.

Коробка оказалась странно легкой. Подняв крышку, я уловил запах лосьона, которым всегда пользовалась Рут, – легкий, но отчетливый, и у меня тут же затряслись руки. Но я был как одержимый – и потянулся к первому из писем.

Конверт пожелтел и стал ломким, на нем я когда-то вывел имя Рут – тем отчетливым почерком, которым уже давно перестал писать, и в очередной раз вспомнил о своей старости. Но я не остановился. Я достал хрустящее письмо из конверта и поднес к свету.

Поначалу слова казались мне чужими. Я сделал паузу и попробовал еще раз, сосредоточенно вдумываясь в каждое из них. И вдруг почувствовал, как рядом со мной словно появляется Рут. «Она здесь, – подумал я. – На это она и рассчитывала». Я читал, и пульс у меня учащался. Я вновь стоял у озера в конце лета, дыша разреженным горным воздухом. На заднем плане виднелся колледж, безлюдный и с заколоченными окнами, а Рут читала мое письмо, и ее опущенный взгляд перебегал по строчкам.

Я привез тебя сюда, в Блэк-Маунтинс, где искусство впервые обрело для меня подлинное значение. Пускай здесь уже никогда не будет так, как прежде, это место навсегда останется нашим. Здесь я вновь вспомнил, почему женился именно на тебе. Здесь мы вместе начали новую жизнь.

Закончив читать, я убрал письмо в конверт и отложил. Потом прочел второе письмо, третье и так далее. Повествование в одном письме перетекало в другое, и каждое письмо приносило воспоминания об очередном лете, которое я забыл, погрузившись в уныние. Я прервался, когда прочитал письмо, написанное в честь шестнадцатой годовщины нашей свадьбы.

Жаль, что я не могу нарисовать то, что чувствую, потому что словами невозможно описать чувства. Я бы изобразил алым твою страсть и светло-голубым – доброту, ярко-зеленым – способность к состраданию, и солнечно-желтым – неиссякаемый оптимизм. Сомневаюсь, что палитра цветов в состоянии передать все то, что ты для меня значишь.

Потом я нашел письмо, которое написал, когда мы переживали нелегкие времена – после того как Дэниэл уехал.

Я вижу твое горе и не знаю, что делать, кроме как пожалеть, что я не могу восполнить эту потерю. Больше всего на свете я хочу облегчить твою боль, но это не в моих силах. Мне страшно жаль. Но я как твой муж обещаю держать тебя в объятиях и осушать слезы поцелуями, если только ты позволишь.

Целая жизнь в коробке с письмами. За окном взошла луна – она поднялась на небосклон, потом спустилась, а я продолжал читать. Каждое письмо дышало моей любовью к Рут и подтверждало ее совершенство, достигнутое долгими годами совместной жизни. И я понял, что Рут тоже любила меня, потому что она оставила подарок внизу пачки.

Признаю, я этого не ожидал. Застигнутый врасплох осознанием того, что Рут по-прежнему способна сделать сюрприз, даже будучи на том свете, я смотрел на письмо, лежавшее на дне коробки, и гадал, когда она написала его и почему не сказала мне.

С тех пор я перечитывал это письмо так часто, что теперь могу цитировать наизусть. Я знаю теперь, что Рут молчала, будучи уверенной, что я найду его в тяжелый для меня час. Жена знала, что рано или поздно я примусь перечитывать свои письма. Она предвидела, что настанет время, когда я не сумею устоять перед искушением. В конце концов, все получилось именно так, как рассчитывала Рут.

Впрочем, в тот вечер я ни о чем не думал. Я просто достал дрожащими руками письмо и медленно начал читать.

Мой дорогой Айра, я пишу, пока ты спишь. Не могу решить, с чего начать. Мы оба знаем, почему ты читаешь это письмо и что произошло. И мне больно думать о том, что ты чувствуешь.

В отличие от тебя я плохо умею писать письма, а так много хочу сказать. Возможно, если бы я писала по-немецки, моя речь текла бы легче, но в этом нет смысла, ведь тогда ты не сумел бы его прочесть. Я хочу написать письмо вроде тех, что ты писал мне. К сожалению, я, опять-таки в отличие от тебя, никогда не умела излагать свои мысли. Но все-таки попытаюсь. Ты этого заслуживаешь, не только потому что ты мой муж, но и потому что ты прекрасный человек.