Одна пуля — для одного - Стаут Рекс - Страница 1

Рекс Стаут

«Одна пуля — для одного»

Цвет лица у нее был такой, что поверить в ее испуг, о коем она без устали твердила, было трудно.

— Может быть, вам не все еще ясно, — повторяла она, заламывая руки, хотя я и просил оставить это занятие. — Я ничего не выдумываю, ну правда же, ничего. Но поймите: если они оклеветали меня один раз, это доказывает, что они и дальше будут действовать в том же духе.

На меня больше повлияла бы парфюмерия: щеки в пятнах краски внушили бы наблюдателю трогательную истину: сердце перебрасывает избыточную кровь с места на место. А так ее вид заставил меня вспомнить картинку из календаря на стенке таверны «Обеды у Сэма»: круглолицая девица, одна рука держит ведро, другая возлежит на боку у коровы, которую героиня только что выдоила или вот-вот начнет доить. Это была она, один к одному: и по цвету лица, и по комплекции, и по девственной наивности.

Перестав заламывать руки, она воздевала ввысь крепенький кулачок.

— Неужто он и впрямь надутый индюк? — восклицала она. — Они появятся через двадцать минут. До той поры я должна его повидать. — Тут она вдруг вскочила со стула. — Где он? Наверху?

Подозревая, что она способна на нервные вспышки, я предусмотрительно занял позицию на подступах к прихожей.

— Перестаньте, — посоветовал я ей. — Стоит вам встать — и сразу заметно, что вы дрожите. Я это увидел, как только вы вошли. Садитесь. Хотел бы объяснить вам следующее. Эта комната — контора мистера Вулфа, а вот все остальные части этого здания — это обитель. С девяти до одиннадцати утра и с четырех до шести пополудни он всецело поглощен домашними утехами, преимущественно орхидеями, там, наверху, в оранжерее. И, между прочим, куда более солидные люди, чем вы, вынуждены с этим считаться. Ну ладно, хоть я и мало с вами общался, а вы мне симпатичны. Поэтому я сделаю вам поблажку. Присядьте — и уймите дрожь. Сейчас я поднимусь к нему и расскажу о вас.

— Что же именно?

— Напомню, что человек по имени Фердинанд Поул позвонил нынче утром и выговорил себе аудиенцию — себе и еще четверым; они должны явиться к мистеру Вулфу, то есть сюда, к шести часам, то есть через шестнадцать минут. А еще я скажу ему, что вы, мисс Одри Руни, одна из упомянутой четверки, что вы очень хороши собой, а в придачу к этому еще и милы — разумеется, время от времени. Ну, и добавлю, что вы перепуганы до смерти, потому что они камуфляжа ради кивают на Талботта, но на самом деле намерены повесить все на вас…

— Не все они…

— Ладно, пускай кое-кто из них. И конечно же я скажу ему, что вы неслись сюда наперегонки со временем, дабы повидать его один на один и оповестить, что не убивали никого на свете, в особенности же Зигмунда Кейса, и поручить ему установить над этими вонючками строгий ястребиный контроль.

— Неужто я выгляжу такой дурочкой?

— Ладно-ладно, в свой доклад я вложу максимум чувства…

Она вновь выпрыгнула из своего кресла, в три прыжка настигла меня, припечатала ладони к моим лацканам, откинула голову, чтоб перехватить мой взгляд.

— Что ж, вы тоже временами милы, — сказала она с оттенком надежды.

— Вы меня ко многому обязываете, — отпарировал я, направляясь к лестнице.

Говорил Фердинанд Поул.

Я созерцал его, сидя на стуле, развернутом спиной к моему столу; на левом фланге от меня, за своим столом, пребывал Вулф. Поул был почти вдвое старше меня. Он сидел в кресле красной кожи впритык к торцу Вулфова стола; ноги он скрестил, задравшаяся штанина открыла взгляду пять дюймов голой кожи и носки без подтяжек — а так в нем не было ничего, на чем могло бы задержаться внимание, ну, разве морщины на лице, и, кстати, ничего, на что можно было бы обратить симпатию.

— Итак, вот момент, всех нас объединивший, — говорил он высоким, визгливым голосом, — и собравший всех вместе здесь: единодушное, убеждение: Зигмунда Кейса убил Виктор Талботт, а также наша уверенность…

— Не единодушная, — послышалось возражение.

Мягкий голос был приятен для ушей, а внешность его обладательницы — для глаз. Ее подбородок, например, напрашивался на всяческие похвалы, откуда б вы его ни изучали. Единственной причиной, почему я не усадил ее на стул в соседстве с собой, были недоуменно воздетые брови, коими она ответила по прибытии на мою радушную улыбку; тогда я, естественно, решил игнорировать ее, пока она не усвоит правила приличия.

— Нет, не единодушная, Ферди, — повторила она.

— Но вы ведь сказали, что солидарны с нами, одобряете цели нашего приезда сюда, — еще более визгливо произнес он.

— Из чего отнюдь не следует, будто я приписываю Вику убийство моего отца. У меня нет определенного мнения на сей счет, потому что нет нужных сведений.

— Но какую-нибудь точку зрения вы предпочитаете другим?

— Хотела бы предпочесть. Как и вы. Согласна с вами: полиция ведет дело крайне глупо.

— Если не Вик убил, то кто же?

— Не знаю, — брови опять взметнулись. — Но наследство, доставшееся мне от отца, и то, что я обручилась с Виком, и другие вещи — все это обязывает меня знать правду. Вот почему я оказалась в вашем обществе.

— Я не настаиваю, что вы принадлежите к нашему числу. — Морщины Поула заиграли. — Я утверждал и продолжаю утверждать! Мы вчетвером явились сюда с единственной целью: чтоб Ниро Вулф доказал — вашего отца убил Вик! — И тут Поул внезапно пригнулся, всматриваясь в лицо Дороти Кейс, и негромко, но зловеще проговорил: — А может, вы ему помогли?

Еще три голоса зазвучали одновременно.

Один:

— Опять они не о том.

Второй:

— Пускай обо всем скажет Бродайк.

Третий:

— Надо вышвырнуть отсюда кого-нибудь из них.

Потом высказался Вулф.

— Если, мистер Поул, вы ограничиваете предстоящую работу предварительными условиями: необходимостью доказать, что убийство совершил человек, вами поименованный, ваше путешествие потерпело неудачу. А вдруг не он?

Много разных событий случалось в этой конторе на первом этаже серого кирпичного особняка по Западной Тридцать пятой улице, неподалеку от реки, за те годы, что я на его владельца Ниро Вулфа работал — пятницами, субботами, воскресеньями, понедельниками, вторниками, средами и четвергами. И была эта территория оплотом многого самого лучшего. Ниро Вулф был самым лучшим частным сыщиком в Нью-Йорке. Фриц Бреннер — лучшим поваром и дворецким, по совместительству. Теодор Хорстман — лучшим знатоком орхидей, а я, — Арчи Гудвин лучшей стенографисткой. Словом, местечко было прелюбопытное.

Ну, а нынешнее сборище обладало еще и специфической сенсационностью. В прошлый вторник был убит Зигмунд Кейс, выдающийся дизайнер современности. Я прочитал об этом в газетах и услышал в частных беседах от своего друга и врага сержанта Пэрли Стеббинса из отдела по расследованию тяжких преступлений.

Под профессиональным углом зрения история эта казалась полным абсурдом.

У Кейса была привычка: пять раз в неделю он в шесть тридцать утра отправлялся на прогулку по парку — причем наинелепейшую: мало ему было для этой цели двух ног, так нет же, он предпочитал четыре. Эти четыре ноги, под общим названием Казанова, имели в его лице владельца, а пристанище — в Академии верховой езды Стиллвелла, на Девяносто восьмой улице, к западу от парка.

В этот вторник он, как обычно, ровно в шесть тридцать взгромоздился на Казанову и отправился на прогулку. Через сорок минут, в семь десять, его видел полицейский из конного патруля посреди парка, в районе Шестьдесят шестой улицы. Приблизительно там ему и надлежало быть согласно обычному графику. Через двадцать пять минут, в семь тридцать пять Казанова вынырнул из парка с пустым седлом и прогарцевал к Академии.

Естественно, сей факт породил любопытство, которое и было удовлетворено через три часа, когда парковый полицейский наткнулся на тело Кейса среди кустарника, ярдах в двадцати от глухой тропинки. Девяносто восьмой улицы. Позже из его груди выудили револьверную пулю 38-го калибра. Полиция заключила — судя по следам, что, вышибленный выстрелом из седла, он прополз вверх по склону, туда, где пролегала мощеная дорожка для пешеходов, но силы оставили его.