Под куполом - Кинг Стивен - Страница 4

Ему был двадцать один год. Выходит, так и придётся все это терпеть, пока ему не исполнится сорок пять, тогда, как сказал доктор Гаскелл, мигрени могут оставить его в покое?

Вероятно. Но этим утром даже боль его не остановила. Увиденные на подъездной аллее «Тойота 4 Раннер» Генри Маккейна или «Приус»[12] Ладонны Маккейн могли бы его остановить; в таком случае он развернулся бы и пошёл к себе домой, принял дополнительную порцию имитрекса[13] и лёг бы у себя в спальне с опущенными занавесками и мокрой тряпкой на лбу. Может, с ослаблением боли и его мучения начали бы уменьшаться, а может, и нет. Тем черным паукам стоит лишь прицепиться…

Он вновь взглянул вверх, на этот раз, прищурив глаза против ненавистного света, но «Сенеки» уже не было видно, и даже жужжание двигателя (также раздражающее — любые звуки раздражали его в этом чёртовом состоянии) затихало. Чак Томпсон, с каким-то навеянным себе пилотом или пилоткой. И хотя Джуниор не имел ничего против Чака — вообще не знал его близко, — ему захотелось с какой-то внезапной, детской злостью, чтобы этот его ученик-летун пересрал себе все удовольствие и разбился вместе с самолётом.

В идеале, ещё бы и прямо посреди автосалона его отца.

Дежурный червь боли закрутился в голове, но не помешал ему подняться по лестнице крыльца Маккейнов. Дело должен быть сделано. И так уже просрочил свой долг этой сучке. Он должен преподать урок Энджи.

«Только слишком не увлекайся. Не позволяй потерять контроль над собой».

Словно по вызову выплыл голос его матери. Её раздражающе самодовольный голос.

«Джуниор всегда был вспыльчивым мальчиком, но теперь он стал сдержаннее. Правда же, Джуниор?»

Ну. Да. Был когда-то. Помогла игра в футбол. Но сейчас нет футбола. Сейчас и занятий в колледже нет. А вместо этого есть боль. И от неё он становится каким-то мазефакером.

«Не позволяй потерять контроль над собой».

Да уж. Но он должен с ней всё равно поболтать, пусть там боль или не боль.

И, как сказано в старой прибаутке, поболтать он с ней должен вручную. Как знать?

Если он сделает плохо Энджи, то ему самому, возможно полегчает.

Джуниор нажал кнопку звонка.

2

Энджи Маккейн только что вышла из душа. Она набросила халат, завязала пояс, после чего обмотала себе полотенцем мокрую голову.

«Иду!» — крикнула, спускаясь неспешно по ступенькам на первый этаж. На лице её блуждала улыбка. Это Фрэнки, она была уверена, это пришёл Фрэнки. Наконец-то все поворачивается в нужную сторону. Этот проклятый повар (симпатичный, но какой же козлище) уже или покинул город, или собирается, а её родители в отъезде. Прибавь одно к другому — и получишь знак от Бога, что все поворачивается в нужную сторону. Они с Фрэнки смогут оставить все дерьмо позади и вновь воссоединиться.

Она точно знала, как ей нужно все обставить: открыть двери, и тогда распахнуть на себе халат. Просто так, при ясном свете субботнего дня, когда любой прохожий может её увидеть. Сначала она, конечно, убедится, что там Фрэнки — у неё нет охоты оголиться перед миссис Викер, если та позвонила в дверь, чтобы вручить бандероль или заказное письмо, — но до утренней почты остаётся ещё где-то с полчаса.

Да нет, там Фрэнки. Она была уверена.

Она распахнула двери, едва тронутые улыбкой губы растянулись в призывный оскал — что было не очень хорошо, учитывая то, что у неё по рту размещались зубы размером с огромные чиклетки[14]. Одной рукой она держалась за узел пояса на своём халате. Но так его и не потянула. Потому что в дверях оказался не Фрэнки. Там стоял Джуниор, к тому же на вид дико сердитый…

Она и раньше видела его в таком помутнённом состоянии — фактически, много раз видела, — но ещё никогда таким злым, с того времени как в восьмом классе Джуниор сломал руку мальчику по фамилии Дюпри. Этот маленький педик с кругленькой попкой отважился припереться на общественную баскетбольную площадку, и попроситься в игру. Она подумала, что точно такое же грозное выражение лица у него было в тот вечер на парковке возле «Диппера», хотя самой её там, конечно же, тогда не было, она лишь слышала об этом. Все в Милле слышали о том деле. Шеф Перкинс вызывал её на беседу, и этот чёртов Барби тоже там был, а потом узнали уже и все.

— Джуниор? Джуниор, что…

Он дал ей пощёчину, и все её мысли разлетелись прочь.

3

Он не очень сильно вложился в первый удар, потому что стоял в дверном проёме, а там надлежащим образом не размахнуться, только и сумел занести назад руку на пол-локтя. Он, может, вообще бы её не бил (по крайней мере, не начинал бы с этого), если бы она не оскалила свои зубы — Господи, какие же зубища, от их вида его ещё в начальных классах пробивала дрожь — и если бы она не назвала его Джуниором.

Конечно, весь город называл его Джуниором, он сам себя мысленно звал Джуниором, но никогда не представлял себе, как он не любит это имя, как дико-смертельно-невыносимо он его ненавидит, пока не услышал, как оно вылетело между ужасных, словно могильные камни, зубов этой суки, которая придала ему столько хлопот. Произнесённое, оно пронзило ему голову так же, как раньше это сделал блеск солнечных лучей, когда он задрал голову, чтобы увидеть самолёт.

Впрочем, как для пощёчины без размаха, и этот удар вышел неплохим. Она споткнулась, сделав шаг назад, и ударилась о перила ступенек, полотенце слетело у неё с головы. Влажные каштановые космы змеились у неё по щекам, отчего она стала похожа на Медузу. Улыбка на её лице уступила место ошарашенному удивлению, и Джуниор заметил каплю крови в уголке её губ. Уже хорошо. Просто чудесно. За то, что она сделала, эта сука заслужила кровопускания. Столько хлопот принесла, и не только ему, а и Фрэнки, и Мэлу, и Картеру тоже.

Голос матери в его голове: «Не позволяй себе потерять контроль над собой, дорогой. — Даже мёртвая, она не утомляется давать ему советы. — Проучи её, но не так, чтобы слишком».

Он и в самом деле мог бы обойтись малым, но тут на ней распахнулся халат, и под халатом она оказалась голой. Он увидел тёмный пучек волос над её племхозом, над её ненасытно блядским племенным хозяйством, из-за которого и начались все эти хлопоты, а если вникнуть поглубже, то от этих сучек с их хозяйствами все хлопоты во всём мире, а в его голове дёргает, бухает, бьёт, она гудит, трещит и раскалывается. Словно вот-вот взорвётся термоядерная бомба. Милые грибовидные тучки вылетят с обеих ушей, и тогда у него над плечами произойдёт взрыв и Джуниор Ренни (который не знал, что у него опухоль мозга — астматический доктор Гаскелл даже мысли не допускал о такой возможности, откуда ей взяться у такого в целом здорового, едва двадцатилетнего юноши) ополоумеет.

Не счастливым это утро было для Клодетт Сендерс и Чака Томпсона; в сущности, это утро было не счастливым для всех в Милле.

Но мало кто оказался таким не счастливым, как бывшая девушка Фрэнка Делессепса.

4

Её догнали ещё две логически связанных мысли, когда она, припёртая спиной к поручням, узрела, какие у него выпученные глаза, как он закусил себе язык — так сильно закусил, что зубы глубоко увязли.

«Он сумасшедший. Мне нужно вызвать полицию, пока он меня не убил».

Она обернулась бежать по коридору в кухню, чтобы ухватить там со стены телефонную трубку и нажать 911, и тогда начать орать. Сделала два шага и перецепилась о полотенце, которым до этого у неё была обмотана голова. Быстро восстановила равновесие — бывшая чирлидерша в школе, и привычки её не оставили, — но всё равно было уже слишком поздно. Её голову отбросило назад, а ступни перед ней взлетели вверх. Это он ухватил её за волосы.

Рванул на себя. Тело его пылало, словно в горячке. Она ощутила биение его сердца: бух-бух, скакало оно наперегонки само с собой.