Где Цезарь кровью истекал - Стаут Рекс - Страница 32

– Нет. Это можно было сделать только по расположению пятен на шкуре, сравнив его с зарисовкой на регистрационной карте Цезаря.

– Я помню, вы говорили. Как делаются эти зарисовки?

– Их делает сам владелец при рождении теленка или, по крайней мере, до шестимесячного возраста. На обратной стороне регистрационного формуляра изображены контуры быка или коровы. Владелец раскрашивает эти контуры, показывая белый цвет, три разновидности желтовато-коричневого (светлый, темный и с красноватым оттенком), коричневый и бурый. Эти формуляры хранятся в нашей конторе в Фернборо, и по ним можно опознать любого быка или корову в течение всей жизни. Копии зарисовок делаются и на регистрационном удостоверении. Если вы покупаете быка и хотите убедиться, что он тот, за кого вы платите, вы сравниваете его окрас с зарисовками на документах.

– Значит, я вас правильно понял по телефону? Тогда это звучало немного надуманно.

– Это всеми признанный метод, – жестко заявил Беннет. – С там никогда не было затруднений.

– Не было, так не было. – Вульф вздохнул. – Еще один вопрос, пока вы пьете кофе. Возможно, вам придется подумать. Если принять гипотезу, что Клайд Осгуд действительно решил подменить Цезаря, то сколько быков, скажем, в радиусе пятидесяти миль могли бы быть подходящими кандидатами для замены? По своему общему виду и окраске они должны походить на Цезаря, и чем больше, тем лучше. Помните только, что мы заранее исключаем чемпионов, которые стоят тысячи долларов.

– Но я же сказал – это исключено, – возразил Беннет. – Каким бы близким ни было сходство, Монт Макмиллан все равно заметил бы подмену. Он бы отличил Гикори Цезаря Гриндена от любого быка на свете.

– Я сказал, что это только гипотеза. Уважьте меня, и мы скоро кончим. Сколько таких быков в пятидесятимильной зоне?

– Простой вопрос, нечего сказать. – Беннет медленно помешивал кофе и размышлял. – Один такой бык есть прямо здесь, в павильоне. Уиллоудейл Зодиак, трех лет. Он никогда не будет такого же класса, что и Цезарь, но внешне очень похож: общее расположение пятен, стать и все такое.

– Вы уверены, что тот бык в павильоне действительно Уиллоудейл?

Беннет на мгновенье задумался, затем с облегчением вздохнул.

– Да. Это без сомнения Уиллоудейл Зодиак. Судьи недавно осматривали его и нашли, что у него плохой окрас. Он отпил немного кофе.

– Есть еще один бык у Холли, по кличке Ориноко, он мог бы подойти, разве что круп у него хиловат, но этого можно не заметить даже вблизи, все зависит от того, с какой точки смотреть. У миссис Линвил, что живет неподалеку от Кроуфилда, есть бык, который подошел бы даже больше, чем Ориноко, но я не знаю, на ферме ли он сейчас. Она, кажется, собиралась везти его в Сиракьюс. Затем, конечно, был Гикори Букингем Пелл, сводный брат Цезаря, но он издох.

– Когда?

– Несколько месяцев назад. Сибирская язва. Вместе с большей частью стада Макмиллана.

– Да. Это было для него катастрофой. Букингем тоже был чемпионом?

– Нет. И он, и Цезарь родились от великого старого Гикори Габриеля. Но каким бы хорошим ни был производитель, нельзя рассчитывать, что ему каждый раз будет везти с потомством. На Букингема было приятно смотреть, но его подводил окрас, да и дочери были так себе. Его даже не выставляли после того, как в Джеймстауне он набрал шестьдесят восемь баллов.

– В любом случае, он пал. А что можно сказать о стаде Осгуда?

Беннет медленно покачал головой.

– Едва ли. Есть там подающий надежды молодой производитель, Тислиф Люцифер, его можно было бы принять во внимание, но он скорее коричневатый, чем желтовато-коричневый с красноватым оттенком. Однако его можно спутать с Цезарем, если нет причин для подозрений и если не помнить расположения пятен у Цезаря.

– Сколько стоит Люцифер?

– Трудно сказать. На аукционе все зависит…

– Но по грубой оценке?

– Долларов пятьсот – восемьсот.

– Понятно. Всего лишь малая доля от сорока пяти тысяч.

– Не было еще на свете такого быка, который стоил бы сорок пять тысяч! – фыркнул Беннет. – Макмиллан получил за Цезаря эту цену не как эквивалент стоимости быка. Это была взятка, которую Пратт предложил ему, чтобы втянуть его в позорный и отвратительный рекламный трюк. Один или двое членов Лиги считают возможным простить Макмиллана, говоря, что потери от сибирской язвы были для него ужасным ударом: он был в отчаянье, а тут ему предложили кучу денег. Но я утверждаю, что ничто в этом мире не может оправдать подобный поступок, и большинство с этим согласны. Я бы скорей застрелился, чем позволил себе… Эй! Джордж, я здесь! Я уже иду. Что случилось?

Отпихивая на ходу попадавшиеся на пути стулья, к нам подошел широкоплечий мужчина, которого я видел на выводном кругу.

– Неужели и десять минут нельзя без меня обойтись? – воскликнул Беннет. – Что у вас там стряслось?

– Там собралась такая толпа, что мы не можем выводить скот. Наверное, целый миллион сбежался. В павильоне у голштинцев нашли под соломой убитого человека. – Боже мой! – Беннет подпрыгнул. – Кто же это?

– Не знаю. Ничего нельзя понять. Вы бы видели, что там творится…

Это было все, что я услышал, поскольку они уже шли к выходу. Официантка бросилась за Беннетом, но я перехватил ее и сказал, что заплачу за него.

– Было бы естественным, – предложил я Вульфу – если бы я отправился туда посмотреть, что к чему. Вульф покачал головой.

– Уже четвертый час, нас ждут свои дела.

Он поднялся, с ненавистью посмотрел на складной стул, и мы вышли из закусочной. Снаружи двигаться было легче, чем раньше: вместо того, чтобы сновать в разные стороны, посетители выставки теперь целеустремленно спешили к скотоводческим павильонам. Они были возбуждены, как хищные птицы, завидевшие добычу.

На выставке орхидей Чарлза Э. Шанкса не было, но зато мы повстречали Раймонда Плена, орхидеи которого и в сравнение не шли с нашими. Вокруг стендов бродило обычное количество посетителей. Либо они не слышала об убийстве в голштинском павильоне, либо это были оригиналы, которых цветы интересуют больше, чем трупы.

Вульф обменялся любезностями с Пленом, и мы приступили к делу.

Одна из наших восемнадцати орхидей стала проявлять признаки увядания, так что я поставил ее под скамейку и накрыл газетой. Мы тщательно перебрали все остальные, расправили побеги и листья и удалили полдюжины цветов, которые начали вянуть.

– В целом они выглядят довольно весело, – сообщил я Вульфу свое мнение.

– Суховаты, – пробурчал он. – Хорошо хоть, что красный клещ еще не появился. О! Добрый день, мистер Шанкс.

В четыре часа появилось жюри в полном составе. Дальнейшее произошло так быстро, что все наши переживания и тревоги оказались излишними. Вульф получил медаль и все три приза, а Шанкса только похлопали по спине в утешение.

Когда жюри удалилось и зрители разошлись, Вульф и Плен начали чесать языками. Я понял, что это будет продолжаться до бесконечности, и на меня нахлынула скука. Я уселся на ящик, зевнул и стал обдумывать мысль, которая появилась в связи с одним из вопросов, заданных Беннету. Я очень надеялся, что мои заключения неверны, – в противном случае мы оказались бы в опасном положении и могли бы оставить все надежды получить гонорар от Осгуда.

Я взглянул на часы: без десяти пять. В пять за орхидеями должна была прийти Лили Роуэн, и я принялся сочинять колкость, которая разнесет ее на кусочки. Мне показалось, что ее давно пора проучить. Называть человека Эскамильо, будучи в хорошем настроении, вполне неуместно, но если это делается сразу же после того, как он чуть не убился, перепрыгнув через забор в поисках спасения от быка…

Я так и не успел ничего придумать. Сперва меня прервал уход Раймонда Плена, который счел своим долгом попрощаться со мной. Вторая помеха оказалась куда более досадной: я увидел, что на меня показывают пальцем. В проходе, шагах в десяти, стоял тот самый долговязый соломоворошитель в комбинезоне, которого я видел три часа назад, и тыкал пальцем в меня. Рядом с ним были капитан Барроу из полиции и прокурор Уодделл.