Звенья разорванной цепи - Бегунова Алла Игоревна - Страница 27

Потемкин нанял для родственницы учителей музыки, танцев, благородных манер, французского языка, истории, литературы. Из водопада знаний, внезапно обрушившегося на нее, Александра усвоила совсем немного. В частности, весьма своеобразно говорила она по-французски. Зато, оторвавшись от ненавистных книг и забыв о надоедливых преподавателях, молодая поселянка отдалась первому сердечному чувству и без памяти влюбилась в собственного дядю. По правде говоря, трудно было в него не влюбиться скромной и неопытной девушке.

Петербургские сплетники утверждали, будто камер-фрейлина царицы Александра Энгельгардт стала любовницей Потемкина. Это не помешало Григорию Александровичу заботиться о ее будущем и приискивать подходящего жениха. Таковой вскоре нашелся – граф Франц-Ксаверий Браницкий, старше невесты в два раза. Государыня одобрила выбор. Она хотела всемерно укреплять связи российского двора с беспокойной и непостоянной польской шляхтой. Обряд венчания прошел в ноябре 1781 года в церкви Зимнего дворца, после чего состоялся бал и торжественный ужин, на котором присутствовала императрица.

Получив звание статс-дамы Высочайшего двора, госпожа Браницкая уехала с мужем в Варшаву. Там в начале 1783 года она родила первенца, нареченного по местной традиции Владиславом, затем – второго сына, Александра. Но в Польше, уже тогда охваченной антирусскими настроениями, племяннице Потемкина не сиделось. У графа было большое поместье недалеко от Киева, в селении Белая Церковь. Его и выбрала местом своего проживания Александра Васильевна. Она образцово вела хозяйство и удвоила состояние мужа.

Не оставлял заботами Браницкую и светлейший князь. По его протекции она получила выгодный подряд на поставку в армию муки, заработав более ста пятидесяти тысяч рублей. Еще он позволил ей на подводах вывозить соль из крымских озер, что ему принадлежали, в Польшу и Россию. Соль в XVIII веке являлась товаром, весьма дорогим. Разница в ценах производителя и покупателя также частично шла в карман оборотистой графини Александры.

Однако успешная коммерческая деятельность никак не приблизила бывшую жительницу села Чижово к заветной цели. Она часто навещала дядю, можно сказать, ездила за ним повсюду, но вернуть их давние интимные отношения так и не смогла. Потемкин охладел к ней как к женщине, и по-прежнему увлеченной Григорием Александровичем племяннице пришлось пережить это горчайшее поражение.

Впрочем, Аржанова понимала своего возлюбленного.

Легко отданная девственность и по-деревенски явная стыдливость вкупе с собачьей покорностью лишь на первых порах сильно возбуждали его. Постельные игры с родственной по крови молодой партнершей имели терпкий привкус порока и тем в лучшую сторону отличались от множества других его связей с женщинами. Но очень скоро они стали походить на обычные, им уже пережитые романы. Девице Александре, впервые познавшей мужчину, трудно было соревноваться в навыках и умениях с великосветскими куртизанками, окружавшими светлейшего в Санкт-Петербурге и Москве.

Если что он и ценил в женщинах, кроме красоты, то, конечно, неординарный ум, сильный характер и железную волю, позволявшую управлять людьми. Все это в полной мере относилось к великой царице. Она взяла в мужья бедного смоленского дворянина и, наделив необъятной властью, отправила на юг Империи покорять и осваивать Дикое поле, издревле враждебное русским…

В доме, предназначенном для проживания княгини Мещерской, все было готово к ее появлению. Двухэтажный особняк, небольшой, но уютный, имел две спальни, гостиную с камином, кухню, комнату для прислуги, кладовую и ванную. Там, в чугунном чане сразу согрели воду, и Анастасия смогла смыть с себя пыль степных дорог. Пока вода не остыла, она лежала в мыльной пене, размышляя о том, что предстоит сделать сегодня. Глафира, окатив барыню холодной водой из бадьи, укутала ее в льняную простынь и в спальне растерла душистой персиковой мазью.

– Он любит этот аромат, – пробормотала курская дворянка, подставляя ей спину.

– Плевать ему на аромат, ваше сиятельство, – заметила верная служанка, энергично разминая своей госпоже мышцы и сухожилия. – У бабы главное – фигуристое тело. Чем оно пахнет – дело десятое.

– Ну не скажи.

– А вот посмoтрите.

– Когда?

– Да хоть сегодня, матушка барыня…

Действительно, ввечеру приехал к ней один из адъютантов Главнокомандующего Южной армией с известием, что генерал-фельдмаршал справляется о самочувствии и просит пожаловать к нему, коли княгиня Мещерская пребывает в добром здравии. Она на минуту задумалась о своем одеянии и решила Григория Александровича удивить. Анастасия выбрала не женское платье, а зеленый пехотный кафтан, подаренный им при осаде Очакова и перешитый на нее солдатами-портными из Екатеринославского полка. На лацкане мундира в петлице висел офицерский золотой Очаковский крест, который Потемкин Флоре самолично пожаловал.

Так, держа форменную треуголку под мышкой и левой рукой прижимая к боку ножны со шпагой, она и вошла в спальню своего возлюбленного. Генерал-фельдмаршал этого не ожидал. На нем был лишь турецкий халат, перетянутый шелковым крученым поясом с кистями. Однако, будучи любителем экспромтов, светлейший оценил ее находчивость.

– Браво, мой храбрый капитан! – воскликнул он. – Наконец-то ты здесь… Как я этому рад!

Взяв у нее треуголку, он забросил шляпу на комод, расстегнул портупею со шпагой и в одно мгновение сдернул с плеч курской дворянки армейский кафтан, затем подхватил ее на руки и отнес на широкую кровать.

– Сапоги! Сапоги же… – отбивалась Аржанова.

– Сапоги – ерунда! – со сноровкой бывалого солдата Потемкин-Таврический стянул с ее ног уставную обувь с длинными черными голенищами и швырнул на пол. Шпоры при этом как-то жалобно звякнули.

– Осторожнее… – Анастасия, предвкушая восхитительную ночь, смотрела на него повлажневшими глазами.

– Сегодня я буду твоим денщиком! – хохотал светлейший. – Ну-ка расстегнем камзол… Какие рубашки вы носите, ваше сиятельство? Батистовые или полотняные?

– Батистовые, – ответила она.

– Для чего, душа моя? Идет война и надо экономить. Батистовых даже у меня всего три штуки.

– А чтобы было лучше видно, – Аржанова взяла его руку и положила себе на грудь. Сквозь тонкую прозрачную ткань отчетливо и осязаемо выступил темно-розовый сосок, сразу отвердевший.

Наклонившись над Флорой, Потемкин ладонью сжал всю прелестную округлую выпуклость и губами коснулся соска. Она застонала.

– Ты хочешь этого? – чуть охрипшим голосом спросил светлейший.

– Да!

С аржановской батистовой рубахой Потемкин-Таврический поступил плохо. Он ее порвал, потому что слишком торопился увидеть прекрасное, как само совершенство, тело своей любовницы. Желание, овладевшее им, было жгучим, нестерпимым, отчаянным. Он хотел осыпать поцелуями ее бело-мраморные плечи. Хотел языком провести от начала до конца по длинному грубому шраму, напоминающему шов, сделанный суровой ниткой, в ложбинке между ее грудей. Ему снова явственно представлялось, как клинок кривого мусульманского кинжала раздирает живую христианскую плоть и капли алой крови блестят на срезе этой атласной, пахнущей персиком кожи.

О, проклятые варвары!

Убийства невинных людей, которые вы совершаете, одержимые сатанинской злобой, отзовутся бедствиями для всего вашего племени. Гнев Господень настигнет ваших детей, внуков и правнуков. Не будете вы знать, откуда исходит кара, и не сможете ей противостоять. В страхе падете ниц перед победителями, дабы целовать землю под их сапогами…

Настоящая буря бушевала в душе светлейшего князя. Выход она нашла в исступленных ласках и соитии с той, которая принимала его в свое лоно. Содроганием и почти звериными выкриками она отвечала на каждое его новое движение. Красивая, смелая, забывающая о стыде женщина отдавалась ему безоглядно. Она будто хотела раствориться в любовном экстазе, по силе чувств напоминающем ей ненависть к лютым врагам.