Ассасины - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 19

Юноша послушно сел и уставился на пламя крады, которое начало постепенно разгораться, увеличиваться в размерах, хотя до этого оно лишь немного приподнималось над краями ямы. Вилк знал со слов болтливого и всегда пьяненького Вадана, что крада горит на семи слоях, образованных чередующимися черепками и речной галькой, чтобы не палить лоно Матери Сырой Земли. Но не всякий огонь Сварога стоит призывать, а лишь особым образом зажженный и освященный, с помощью особых заклятий наделенный сознанием и именем. Рождение огня и уход за крадой – великое искусство, доступное только избранным волхвам. Огонь, разожженный другим способом, – огненная стихия, не наделенная сознанием. Жертвы в такой огонь класть рискованно, ибо неизвестно, кому они попадут – добрым или злым силам.

Пламя поднималось все выше и выше. Вскоре перед глазами мальчика полыхала сплошная огненная пелена. Задурманенный наркотическим снадобьем, которое дал ему испить Морав, Ярилко уже не понимал, где он находится и что с ним творится. Он глядел в огонь с таким пристальным вниманием, будто хотел увидеть там нечто необычное, интересное. Но огонь горел и ничего не происходило. Разве что Вилку стало очень жарко, но снадобье так на него подействовало, что он не мог даже шевельнуть ни рукой, ни ногой, а не то чтобы отодвинуться подальше от крады.

Неожиданно огонь начал светлеть… и юноша увидел лицо матери! Ярилко был совсем маленьким, когда она умерла, но ее образ он носил в памяти как самый ценный оберег и часто, засыпая, вызывал его в своей зрительной памяти и подолгу шепотом рассказывал ей о своих мальчишечьих бедах и проблемах. Он даже деду Вощате стеснялся поведать то, что говорил мысленному образу матери.

Губы матери шевелились. Она что-то пыталась ему сказать. Такого еще никогда не было; обычно мать только глядела на него ласково, с любовью, затем медленно отдалялась и таяла в темноте, и мальчик засыпал в слезах. Вилк прислушался.

От большого напряжения у него даже в ушах зазвенело. И наконец он расслышал! Мать говорила – вернее, шептала: «Чужой берег – твой берег. Чужой берег…».

Она не успела договорить фразу. Казалось, что налетел ветер, по материнскому лицу побежала рябь – точно как на морской глади – и оно растаяло. Только глаза какое-то время смотрели на мальчика с материнской тревогой и состраданием. А потом появились горы, красные пески и две фигуры на фоне пустыни – огромного волка и человека. Они стояли на гребне бархана и смотрели, как восходит солнце – огромное, красное…

Ярилко дернул головой и очнулся. В краде по-прежнему еле теплился огонь, солнце клонилось к закату, а напротив него сидел Морав и смотрел на парня круглыми, как у совы, глазами. Заметив, что тот освободился от видений, он дал Вилку чашу с пивом и, дождавшись, пока юноша осушит ее до дна, требовательно сказал:

–  Говори.

Ярилко лихорадочно соображал. Ему почему-то совсем не хотелось говорить, что он видел мать, и рассказывать волхву о ее словах. Для любого юноши из поселения Морав был всего лишь чуть ниже бога, а богам нужно говорить только правду, но Вилк знал, что дед Вощата относится к волхвам несколько скептически (конечно же, не на людях) и их камлания называет «бесовскими плясками». Почему он так говорит, Вилк понятия не имел, но об этом никому не рассказывал. А вот к волхвам-травникам Вощата относился с большим уважением, может, потому, что и сам смыслил в искусстве врачевания.

–  Видел я волка… – наконец сказал Ярилко. – И себя рядом с ним…

–  Ну-ну! – нетерпеливо подгонял его волхв. – Продолжай.

–  Только местность какая-то незнакомая… будто на песчаной косе у моря. И луна… огромная и красная.

–  Это все? – в голосе волхва явно слышалось недоверие.

–  Все, – твердо ответил Вилк, глядя прямо в глаза Мораву.

–  Что ж, хорошо… – Волхв задумчиво смотрел на юношу. – Волк – это знамение. Значит, имя тебе новое Мокошь не зря дала. Пути божественных помыслов людям неведомы, но ничто важное в этом мире не случается без их соизволения. Мокошь тебя отметила, а Род выбрал. Значит, ты далеко не так прост, как кажешься с первого взгляда. Выходит на то, что быть тебе моим учеником.

Сердце Вилка сжалось и ему захотелось заплакать. Значит, все-таки Морав положил на него глаз. И назад дороги ему нет.

Неожиданно за воротами святилища послышался грозный волчий рык и раздался голос деда Вощаты:

–  Морав, убери своих цуциков! А то я могу нечаянно их зашибить.

Удивленный сверх всякоймеры, волхв по-особому засвистел, и волки убрались, если судить по тому, что ворота отворились, и в них нарисовался Вощата собственной персоной с длинной клюкой в руках. Она была неказистой с виду, но тяжелой, а уж как дед умел управляться с любой палкой, Вилк хорошо знал.

Но и это еще было не все: клюка исполняла роль ножен для меча с узким, но очень прочным лезвием. Такие мечи кузнецы русов не ковали. Вощата говорил, что этот меч – трофей.

Он снял его с убитого дана. Но Вилк видел мечи данов, и они совсем не были похожими на этот. Так что с этим оружием была связана какая-то тайна, но дед был очень скрытен и про свою прошлуюжизнь ничего внуку не рассказывал. До Вилка доходили слухи, что Вощата по молодости бывал в дальних краях, но это не являлось чем-то из ряда вон выходящим. Еще совсем недавно дружины русов каждый год выходили на своих лодьях из Алатырского моря в океан, где воевали прибрежные селения франков, англов, свеев и готов и возвращались домой с богатой добычей.

–  Зачем внука забрал?! – сразу, без обиняков, насел Вощата на Морава.

–  Как ты посмел войти в святилище?! – загремел разъяренный волхв. – Ты!..

–  Да ладно тебе… Разбушевался, как Посвист[50]! – Дед Вощата, как показалось Ярилке, даже ростом стал выше.

Он стоял напротив Морава, как скала, с дерзким выражением на изрытом морщинами лице. Таким Ярилко еще не видел деда. Похоже, Вощата готов был защищать внука с оружием в руках, невзирая на то что перед ним волхв.

Наверное, Морав понял, что добром их встреча не закончится. Он покосился на ошеломленного Вилка и довольно миролюбиво сказал, обращаясь к Вощате:

–  Негоже уважаемым людям беседовать в таком тоне возле крады Рода. Войдем в избу… – Он изобразил приглашающий жест.

Вощата одобряюще кивнул Ярилке и прошел внутрь жилища волхва. Парень тенью бросился к избе и прислонился ухом к двери. Его сердце колотилось с такой силой, что казалось, вот-вот выскочит из груди.

–  Верни внука, Морав… – Голос Вощаты был низким, угрожающим. – Найди себе другого ученика. Мальчиков в селении хватает. Не отбирай у меня последнюю радость в этой жизни.

–  Я бы мог просто вышвырнуть тебя из святилища… – «Как бы не так! – подумал Ярилко. – Еще неизвестно, кто кого вышвырнул бы». – Я не обязан отчитываться перед тобой, почему так поступил. Но твои седины требуют уважения, и я отвечу. Так решили боги, Вощата. И их воле противиться мы не можем.

–  Боги! – фыркнул дед. – Их решения почему-то совпадают с желаниями вождя племени и его присных. Будто я не понимаю, что это Рогволда затея – убрать Ярилку из гридней. Куда угодно, только убрать! Так пожелал его сынок, Всегорд. Одно испытание с «посадкой на коня» чего стоит. Усадить мальчика на необъезженного жеребца – значило отправить его на верную смерть. Не так ли? И кому это выгодно? Ответь, Морав, ответь!

Наступило длительное молчание. Наконец Морав заговорил:

–  Ты прав, Рогволд наказал… И знаешь почему?

–  Догадываюсь.

–  Да, именно так. Рогволд не может простить, что девушка, которую он любил, предпочла твоего сына. А с жеребцом и впрямь вышло нехорошо… Но боги спасли твоего внука! Потому что они благосклонны к нему. А это многое значит.

–  Это значит только то, что он хорошо тренирован и смел. Ему самое место в дружине вождя, а не среди горшков с травяными настойками. Знахарей и так хватает, а хороших воинов мало. Даны с каждым годом наглеют все больше и больше, скоро всю Славию[51] захватят. Кто будет драться с ними?