Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 11

– Софья Григорьевна, не вынуждайте меня говорить, что ваше поведение крайне предосудительно. Крайне. – Гость сделал ударение на последнем слове.

– Я вас не понимаю, – важно и вместе с тем отстраненно произнесла молодая княгиня. Когда она говорила, казалось, что собеседнику делают одолжение, снисходя до него.

Александр Христофорович хорошо знал сестрицу своего непутевого дружка и никогда не питал к ней особого расположения. Как и все Волконские, она была с заметной придурью. В отца, екатерининского вояку и генерал-губернатора Оренбурга, разъезжавшего по городу в ночном колпаке и носившего Георгиевский крест на домашнем полосатом халате. Старуха Александра Николаевна всякого натерпелась от своего «ирода». Когда же обнаружилось, что и дети, каждый в своем роде, оригинал, бедняжка совсем пала духом. Если бы не придворные обязанности обер-гофмейстерины, она бы последнего ума лишилась из-за своих птенцов.

– Вы напрасно запираетесь, Софья Григорьевна, – мягко сказал Бенкендорф. – Мне все известно. Я приватным образом допросил фрейлин. Те указали на девицу Кашкину, влюбленную в государственного преступника Оболенского. Она же созналась, что по вашему наущению написала записку с угрозами, которую и подкинула императору.

Тонко выщипанные брови Софи взметнулись, как крылья чайки.

– Какое мне дело до Кашкиной? – с наигранным равнодушием заявила она. – Мало ли что скажет юная дрянь, выгораживая низкий поступок?

Александр Христофорович не мог не признать, что княгиня прекрасно владеет собой. В сорок с небольшим она оставалась еще очень хороша. Белое фарфоровое лицо в форме сердечка, черные густые локоны и огненные глаза. Эта дама умела убедить, умела и приказать.

– Если вам угодно оклеветать меня в глазах государя, я от всего отопрусь.

Умела она и отшить. Но Бенкендорф не принадлежал к числу тех, от кого легко отделаться.

– Если бы я хотел говорить о случившемся с государем, я был бы у него, а не у вас.

Лицо княгини на минуту смягчилось. Значит, друг ее брата не донес. Благородно. Но как низко пала она сама! Угрозы. И в чей адрес! Все равно, все равно, все равно, никто из них не стоит Сержа!

– Я побеседовал еще с четырьмя девицами из свиты ее величества, чьи родные замешаны в заговоре, – сухо подытожил Бенкендорф. – И они подтвердили, что вы уговаривали их разбрасывать во дворце таинственные записки с предостережениями на случай сурового приговора мятежникам. Барышни испугались и отказали вам. В случае надобности их легко призвать к ответу.

Софи уронила голову на руку. Он всегда был умен, этот друг Сержа, умудрившийся не только ни в чем не замазаться, но и всплыть из небытия александровой немилости приближенным нового императора.

– Сударыня, вы же понимаете, что изобличены. Поговорим начистоту. – Генерал-адъютант переминался с ноги на ногу. Хозяйка не предложила ему сесть. – Я позволю себе? – Александр Христофорович взялся за спинку стула. – Дайте слово прекратить опасные чудачества, и дальше этих стен наш разговор не пойдет.

– Да, – устало проронила княгиня. – Распоряжайтесь. – Вдруг по ее лицу промелькнуло ехидное выражение. – Вы ведь теперь распоряжаетесь всем и везде. И как вам удалось? Когда все, буквально все, опутаны подозрениями, вы да Алексис Орлов чисты как младенцы!

Бенкендорф посчитал ниже своего достоинства оправдываться. Стар он уже. Четвертый десяток за спиной. Голова, как коленка. Сами залезли в грязь, так хоть других с собой не тяните!

– А Серж, Серж обвиняется по первому разряду! – продолжала с неподдельным гневом Волконская. – Это он-то, Бюхна, заговорщик! Несчастный, слабохарактерный дуралей!

– Не могу с вами согласиться, – покачал головой гость. – Сергей знал обо всех готовящихся ужасах. И о республике. И об убиении царя с царицей. И о том, что во время мятежа 2-й армии ему назначена роль вожака. – Александр Христофорович вздохнул. – И еще он сделал поддельную печать, чтобы вскрывать письма, поступавшие в штаб.

Софи ахнула.

– Конечно, во многом виноват полковник Пестель, – поспешил ободрить ее генерал. – Его влияние погубило не одного Сергея.

Княгиня закрыла лицо руками.

– А вы? Где были вы? Почему не отговорили? Как близкий друг?

– Значит, не настолько близкий. – Александр Христофорович поклонился.

Не в силах перенести всего сказанного, Волконская сползла с кресла на пол и горестно разрыдалась.

Гость молча побрел к выходу. Сколько раз его еще попрекнут дружбой с государственным преступником? И сколько раз он сам себя упрекнет?

Московский митрополит Филарет с хорошо скрываемым удивлением смотрел на молодого царя. Николай питал к владыке приязнь. Тот – один из немногих, знавших волю Александра, – слово в слово исполнил приказ. Пошел в Успенский собор, вынул из ризницы заветный конверт и готовился возвестить народу имя нового избранника. Ни зыбкость момента, ни грозный окрик Милорадовича не заставили кроткого иерарха промолчать. Только личное письмо Николая на время запечатало уста.

Теперь Филарет дивился в душе: чудны дела Твои, Господи! Кому было завещано, тот и взял корону. Чье имя находилось под охраной в сердце Святой Руси – над тем простерся покров в страшный день мятежа. Того не тронули ни пули, ни штыки.

– Я подсчитал, меня могли убить одиннадцать раз! – со смехом сказал ему молодой император при встрече.

Филарет прибыл на похороны государя Александра Павловича, и сегодняшней аудиенции не ждал. Все сказано, благодарность принесена. Ответные слова о долге услышаны. Чего же еще? Но при взгляде на царя владыка понял: тот тяготится, ищет ответа, не задав вопросов. Бьется лбом о каменную стену. Беда!

Они встретились в будуаре императрицы. Сама Александра снова хворала, и на робкую попытку узнать, как она, Филарет услышал:

– Я молюсь, чтобы Бог оставил моим детям мать.

Так плохо?

Говорят, у ее величества припадки. Исхудала, как смерть. Малышей к ней не водят.

Лицо у императора было усталым. Замкнутым. Чуть сердитым, но это от привычки хмуриться. Тяжело мужчине двадцати девяти лет ощущать себя соломенным вдовцом. Но, судя по отсутствию голодного огонька в глазах, следствие и первый удар дел отнимали все силы. Некогда оглянуться. В том числе и на женщин. Пока.

Филарет вздохнул. Пообвыкнется. Начнет искать. Жаль. Хорошая была пара.

– Мне необходимо поговорить с вами, – прервал Николай мысли митрополита, – о вещах… несколько странных.

Владыка склонил голову, увенчанную белым клобуком с золотым крестом в алмазах. Мол, надо – говори. Все вещи – странные.

– Что вы знаете о монахе Авеле?

Вопрос застал Филарета врасплох. Неужели опять пророчествовал?

– Это человек смиренный, – подбирая слова, начал митрополит, – отнюдь не дерзкий. Его слава создана другими. Сам он себе ее не искал.

Император, казалось, внимательно слушает, и, ободренный его молчанием, Филарет продолжал:

– Авель родом из-под Тулы. Странствовал. Поселился на Валааме. Год послушничал, потом взял у настоятеля благословение и отошел в пустынь. Там попустил ему Господь искушения от злых духов. Он их поборол, после чего два духа стали ему вещать.

– Добрых или злых? – быстро спросил Николай.

– Неведомо.

Собеседники несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Затем государь отвернулся и нетерпеливо махнул рукой: дальше.

– Они нарекли его новым Адамом и велели написать пророчества. Там говорилось и о смерти вашей блаженной памяти бабушки. Ровно за год до ее кончины. Авеля отправили сначала в консисторию, затем под караулом в Петербург. Здесь генерал-прокурор Самойлов ударил несчастного по лицу: как смеешь такое писать на земных богов? И посадил в тюрьму. Потом ваш батюшка его выпустил. Разрешил постричь в монахи и поселить в Невской лавре. Но Авель оттуда ушел. Его пророчество государю было страшное…

Филарет замолчал, не зная, говорить ли? Но Николай кивнул, показывая, что не поставит дерзкие слова черноризца в вину собеседнику.