Аляска, сэр! - Шестера Юрий - Страница 16

– Ничего удивительного, – пожал тот плечами. – Просто зимой с гор постоянно дуют холодные ветры и выдувают из вигвамов тепло.

«Как же я сам-то не догадался? – досадливо хлопнул себя по лбу Воронцов. – Ведь зимой вода в океане и впрямь гораздо теплее промерзшей земли! Воздух над водой менее плотный, чем над сушей, вот тяжелый холодный воздух и стремится с гор к океану».

Затем он обратил внимание на примерно дюжину вигвамов в центре селения, стоявших несколько особняком от остальных.

– Это вигвамы вождя и его родственников, – пояснил Чучанга. – А вот этот, – он указал на расположенный неподалеку от жилища вождя вигвам, покрытый, в отличие от других, светло-коричневыми шкурами, – мой.

– Значит, ты родственник Томагучи? – уточнил Алексей Михайлович, ибо уже догадался об этом по короне из перьев на голове помощника.

– Да, я сын его сестры, – просто, без малейшего намека на кичливость столь высоким родством ответил Чучанга.

Он по-хозяйски, не спеша, обошел свободное пространство возле вигвама вождя и, выбрав наиболее подходящее место для будущего жилища гостя, вбил в землю колышек. Группа индейцев тотчас начала переносить сюда из шлюпки тюки и свертки с вещами Алексея Михайловича. Сгрудившиеся поблизости индейцы обоего пола с интересом рассматривали их. А когда поверх груды вещей один из индейцев осторожно, можно сказать, с благоговением положил ружье, глаза воинов вспыхнули неподдельным восторгом. И не мудрено: вороненая сталь ствола, ложе и приклад, искусно выполненные лучшими оружейниками Европы из красного дерева и украшенные изображениями из черненого серебра на охотничью тематику, вызывали зависть даже у привередливых петербургских аристократов, привыкших и не к такой роскоши.

Это ружье отец подарил Алексею в день его совершеннолетия. И сейчас оно неожиданно вызвало у графа печальные воспоминания.

…То давнее лето Алексей, по обыкновению, проводил в обширном родовом имении в Тверской губернии. И в один из дней, оказавшись вместе с сыном дворового конюха Яшкой, неотступно сопровождавшим юного барина, на берегу пруда, оба увидели, как в воду плюхнулась пара диких уток. Разумеется, у Алексея тотчас взыграл охотничий азарт, и Яшка по его команде быстро притащил из усадьбы подаренное накануне отцом охотничье ружье вместе с огневыми припасами. Зарядив оружие дробью, молодые люди стали высматривать дичь.

– Вон, вона они! – жарко зашептал Яшка на ухо своему кумиру, тыча пальцем в сторону чуть колыхавшихся у берега камышей.

Алексей, не раздумывая, привстал и выстрелил в указанное приятелем место. Не успел пороховой дым рассеяться, как Яшка уже рванул вперед, чтобы в случае чего добить подранка. Вслед за ним поспешил и Алексей.

– Беда, барин!!! – разрезал вдруг тишину испуганный крик Яшки.

И у подбежавшего на его крик Алексея подкосились ноги: уткнувшись лицом в камыши, на берегу недвижно лежала деревенская девочка лет шести-семи. Из виска ее стекала тоненькая струйка крови…

Часом позже конюх с сыном вскочили на лошадей, к седлам которых были приторочены поводья сменных, и на рысях помчались в Петербург, чтобы сообщить графу о случившемся несчастье. И уже на третий день, намного опередив дворовых (сказалась закалка былого лихого кавалергарда[16]), в имение прибыл сам Михаил Петрович Воронцов. Соскочив со взмыленного коня, он первым делом порывисто обнял сильно осунувшегося за эти дни Алексея.

– Ничего, сынок, ничего, в жизни всякое бывает… – утешал граф сына как мог.

И исстрадавшийся от горя и чувства вины Алексей, благодарно прижавшись к могучей груди отца, коего всегда считал самой надежной на свете защитой и опорой, горько и громко разрыдался. К тому же обычно сдержанный в проявлении чувств и даже несколько суровый родитель столь нежно и ласково обращался с ним впервые в жизни. Неслышно подошедшая Наталья Петровна обняла обоих, и они долго стояли так втроем, сообща переживая нежданно свалившуюся на них беду.

Дворовые девки меж тем голосили навзрыд и непрестанно, и даже мужики смахивали украдкой невольно набегавшие на глаза слезы.

Немного придя в себя, граф повелел выкрасить крышу церкви в черный цвет, дабы та служила вечным напоминанием о безвинно загубленной православной душе. Отцу погибшей девочки, сразу после ее похорон, Михаил Петрович отсыпал полную пригоршню золотых червонцев, и тот, рухнув на колени, едва не расцеловал его кавалерийские сапоги, которые граф, ввиду пережитого потрясения, так и не удосужился поменять на обычные, повседневные.

На полученные деньги и при дальнейшем содействии графа мужик построил вскоре на протекавшей поблизости речке мельницу, а еще чуть позже и вовсе прослыл одним из самых зажиточных в округе…

Алексей Михайлович тряхнул головой, избавляясь от тягостных воспоминаний, и осмотрелся.

Индейцы уже нарубили в близлежащем лесу гибкие стволы молодых деревьев, и теперь один из них рыл мотыгой ямы, чтобы вкопать те в землю. Скептически усмехнувшись над его героическими усилиями, Воронцов порылся в своих вещах и из самого длинного свертка извлек лопату. Затем, отодвинув индейца с мотыгой в сторону, быстро выкопал в мягком, податливом грунте довольно глубокую яму. Индейцы изумленно наблюдали за его действиями.

– Лопата, – громко произнес граф, одновременно указывая на свое орудие труда.

– Лопата, лопата!.. – эхом пронеслось по рядам индейцев новое для них слово.

Алексей Михайлович отнял у индейца мотыгу и вручил лопату.

– Попробуй теперь сам, – сказал он по-тлинкитски.

Когда тот, сперва неловко, а затем, приспособившись, весьма сноровисто выкопал рядом новую яму, глаза его засияли от восторга. Другие индейцы, охваченные энтузиазмом, стали по очереди брать лопату и в итоге быстро выкопали ямы по всему овалу, оставив место лишь для будущего входа. Затем вкопали в землю столбы и стянули их верхние концы сыромятными ремнями. Потом покрыли древесный остов бизоньими шкурами, сшивая их внакладку жилами животных с помощью игл, изготовленных, как показалось Воронцову, из больших рыбьих костей. Над входом прикрепили полог.

Внутри вигвама по кругу, по всему периметру кожаных стен, набросали шкуры животных шерстью вверх, а в центре выложили из камней очаг.

– Все готово! Принимай, Алеша, свое жилище, – гордо провозгласил Чучанга.

Алексей Михайлович заглянул внутрь вигвама и остался доволен: просторно и в то же время уютно.

– Однако не все еще готово, Чучанга, – огорошил он помощника. – Мне нужны еще стол, чтобы я мог за ним работать, и стул, на котором я мог бы сидеть.

– А что такое «стол»? – удивился тот.

– Ты был в отряде Томагучи, когда тот вместе с Барановым усмирял взбунтовавшихся индейцев?

– Конечно, был, – гордо ответил Чучанга.

– Тогда ты должен был видеть столы в домах русских жителей.

– Белых людей, как ты?

– У белых людей, мой друг, так же много племен, как и у вас, индейцев. Например, американцы, русские, англичане, испанцы… Вот смотри: на одном с вами побережье проживают хайда, вакаши, селиши и другие индейские племена. Так?

– Так, – подтвердил Чучанга.

– И при этом ты хотя и индеец, но все же тлинкит?

– Да. Я и все индейцы нашего племени, – он обвел рукой селение, – тлинкиты.

– А я, – Воронцов ткнул себя пальцем в грудь, – русский. Хоть и белый, как многие другие люди.

Чучанга понимающе заулыбался.

– Получается, что белый не обязательно должен быть русским, но русский обязательно должен быть белым?!

– Молодец, Чучанга, ты все правильно понял, – похвалил его Алексей Михайлович под одобрительные возгласы стоявших рядом и слушавших их разговор индейцев.

– Однако никаких столов я не видел, – продолжил начатую тему Чучанга, – поскольку к нашему приходу все жилища русских были уже сожжены. И танец победы мы исполняли в брошенном трусливыми индейцами селении. Лучше расскажи, Алеша, как этот стол выглядит?