Невеста с миллионами - Мютцельбург Адольф - Страница 2

— Бедный красивый, молодой масса! — бормотал он себе под нос. — Только мертвый, совсем мертвый… Боб уже не может помочь, но Бобу нужны деньги, чтобы быстрее попасть на Север. Белому массе деньги больше не понадобятся.

Говоря это, он не без опаски, с трудом преодолевая отвращение, обшаривал карманы убитого, пока не наткнулся на кошелек и записную книжку.

— Золото — хорошо! И эта бумага — хорошо, она как золото! — шептал он, разглядывая золотые доллары и банкноты. — От этой книжки никакой пользы, но Боб сохранит ее, она может ему понадобиться!

Он спрятал находки в карманы. Внезапно ему в голову пришла, должно быть, какая-то мысль, напугавшая его. Он вдруг резко выпрямился и осмотрелся кругом. «Если придут белые господа, они скажут, что Боб — убийца!» Он поспешил, насколько позволяла хромота, к лошади Ричарда, щипавшей траву совсем близко, взобрался на нее и направился на север. Вскоре он скрылся из виду, а на бескрайней равнине осталось лежать только тело молодого человека, который совсем недавно, полный сил и радужных надежд, выехал из Бингстауна.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. ГАСИЕНДА

— Марион! Ты что, не слышишь? Опять зачиталась? Марион!

— Слышу, слышу, папа! Что случилось?

— Я собираюсь ненадолго в лес. Хочу поглядеть, как там наша скотина. Вернусь через часок, не позже. Приготовь к этому времени завтрак!

— Хорошо, папа! — Дочь опять склонила приподнятую было голову, жадно ища глазами не дочитанную по вине отца строчку.

Ее отец, мужчина не старше пятидесяти лет, с копной волос на голове и пышными, хоть и с проседью, усами, одетый отчасти на европейский, отчасти на мексиканский лад, забросил за спину короткоствольное ружье, свистнул огромного пса и, взяв напоследок толстую палку с металлическим наконечником, скрылся в буйных зарослях. Дочь как ни в чем не бывало продолжала читать. Она удобно расположилась на простой деревянной скамье, одну руку закинула за голову, в другой держала раскрытую книгу. В такой позе она вполне могла сойти за аллегорию блаженной праздности и страстного томления. Ее пухлые алые губы были слегка приоткрыты, блестящие каштановые волосы свободными локонами падали на обнаженные, очаровательной формы плечи (мантилья давно соскользнула с них на скамью и свешивалась до самой земли), а кокетливый вырез облегающего черного платья открывал белоснежный исток высокой соблазнительной груди.

Право, всякий, увидевший Марион, принял бы ее за присевшую отдохнуть красавицу мексиканку.

Однако ее внешность могла ввести в заблуждение лишь человека пришлого, не здешнего. Местный житель по чертам ее лица, цвету волос и кожи, да и по костюму безошибочно определил бы, что она не испанка, не креолка, тем более не метиска. И в самом деле, родители Марион были французами. Ее отец лет восемь назад поселился здесь, высоко в мексиканских горах, купив эту гасиенду.

Сейчас Марион сидела на балконе с полотняным тентом, сооруженным на самом краю необычайно узкого ущелья, стены которого уступами уходили вниз на глубину почти тысячи футов. Какой чудесный пейзаж окружал ее! Здесь, на высоте более двух тысяч футов над уровнем моря, синеву которого наметанный глаз способен был обнаружить в просветах между зеленью и скалами на протяжении многих миль, слились воедино прелесть и очарование жаркой и умеренной климатических зон, превращая Восточную Мексику в подлинный земной рай. Стен ущелья не было видно за сплошными зарослями самых разнообразных растений — настоящее царство флоры, которое благоухало и переливалось всеми цветами радуги, завораживая взор человека, не привычного к такому буйству красок.

Шагах в пятидесяти от края ущелья и балкона находилась гасиенда господина Ламота. С этой стороны ее почти полностью скрывали от глаз несколько роскошных пальм, возвышавшихся над зарослями лавра, а за пределами окружавшего гасиенду участка земли, по возможности очищенной от кустарника, начинался густой и, казалось, непроходимый лес, где во множестве росли пальмы и фернамбук. Лишь проникнув туда, можно было встретить немногочисленные поляны, превращенные в плантации хлопка, сахарного тростника, индиго или какао. Одним словом, куда ни посмотри, непременно увидишь синее небо, многоцветье листвы и удивительное великолепие экзотических цветов! Человек, очутившийся здесь впервые, от восхищения и восторга при виде этой красоты опустился бы, наверное, на колени. А между тем Марион Ламот увлеченно читала фривольный французский роман. Окружающий ее земной рай был знаком ей с детства, она в нем выросла, в то время как весьма двусмысленное описание любовной истории, которая разыгрывалась в далеком Париже, вносило некое разнообразие в монотонное существование восемнадцатилетней девушки, жаждущей любви, роскоши и развлечений.

Она мельком просмотрела последние страницы, желая побыстрее узнать развязку, и, отложив книгу в сторону, глубоко вздохнула.

С фасада к гасиенде примыкала веранда, где в окружении нескольких плетеных стульев стоял грубо сколоченный стол. В дверях, ведущих из дома на веранду, показалась немолодая женщина. По одежде и цвету кожи в ней можно было безошибочно узнать служанку из местных. Она несла маленькую жаровню с тлеющими углями.

Уже вступив на порог веранды, она вдруг пронзительно вскрикнула: «Матерь Божья!» Ее крик вывел Марион из мечтательной задумчивости. В следующее мгновение девушка уже поняла причину переполоха.

За ограду пробралась пума и схватила молодую козочку. Держа ее в зубах, огромная кошка недобро поглядывала то на молодую француженку, то на служанку, и ее намерения не предвещали ничего хорошего.

Неожиданно совсем рядом грянул выстрел, отозвавшийся в ущелье громовыми раскатами. На этот раз испугалась уже Марион. Пума выпустила свою добычу и поспешно скрылась в зарослях.

— Слава тебе, Матерь Божья! — прошептала старая индианка.

Увидев, что пума исчезла, Марион быстро поднялась со скамьи. Из зарослей на краю ущелья, над которыми еще не успело рассеяться облачко порохового дыма, появился молодой человек с ружьем в руке.

— Как это у вас хватило наглости, дон Луис, пугать нас подобным образом? — воскликнула, обращаясь к нему по-испански, Марион. Она была рассержена не на шутку: глаза ее сверкали и она даже топнула ножкой от негодования.

Улыбка сошла с лица молодого человека — вначале он удивился, а потом и вовсе смутился. Это был настоящий мексиканец. Широкополое сомбреро, темная, с оторочкой куртка, широкие, с большим количеством металлических бляшек брюки, шелковый платок, свободно повязанный вокруг шеи, свидетельствовали о том, что перед нами владелец ранчо или гасиенды; за широким поясом у него виднелась рукоятка мачете. Молодой человек был в самом расцвете сил. Ему было не более двадцати пяти лет, однако желтоватый цвет лица и круги под глазами делали незнакомца старше. Он был хорош собой: большие выразительные глаза, благородной формы нос, чувственный рот; в его движениях чувствовались не только сила и ловкость, как у всякого, кто вырос в горах, но и природная грация, какая почти всегда отличает испанцев и их потомков в других странах.

— Тысяча извинений, сеньорита! Позвольте мне почтительнейше припасть к вашим ногам! — сказал мексиканец, все еще пребывая в сомнении, действительно ли ему следует извиняться. — Я полагал, что избавил вас от незваной гостьи.

— И вы всерьез думаете, что нам требуется помощь, чтобы прогнать такую кошку? — презрительно воскликнула Марион. — Разве можно так пугать нас? Давай сюда угли, Литта! Что ты стоишь как вкопанная! Поворачивайся живее, старая ведьма!

Она уже запаслась сигаретой и, снова усевшись на скамью, прикурила от углей в железной жаровне, которую Литта поставила на стол. Все это она проделала, не обращая на дона Луиса ни малейшего внимания. Тот перебросился несколькими словами со старой индианкой и узнал, что «кабальеро», как она почтительно называла сеньора Ламота, нет дома. Тогда он довольно непринужденно расположился на балконе, неожиданно заняв место на столе, куда перед этим бросил свое сомбреро, бесцеремонно взял одну «пакиту» и принялся пускать дым, стараясь не отставать от Марион.