Формула бессмертия. Повести и рассказы - Днепров Анатолий - Страница 30

— Альберт, соберитесь с мыслями, подумайте хорошенько. Завтра суд.

— Скажите, а существуют ли законы, по которым судят за создание людей, заведомо обреченных на смерть?

— Что вы говорите, Альберт!

— В вашем ДНК записано, когда вы умрете…

— Ради бога, не притворяйтесь сумасшедшим. Врачи установили, что вы действовали в состоянии аффекта. И только. В отношении остального вы совершенно здоровы.

— Нормальный. Здоров. Как это странно сейчас звучит. Как будто бы вы знаете мою формулу. Ее никто не знает. И никогда не узнает. Она не будет вписана в золотую книгу бессмертия, потому что я недостаточно живуч.

«ЛЮДВИГ»

— Пассажирам, отправляющимся в сторону Луны рейсом два ноль семь, занять места в роллере. К старту корабля машина отходит через пять минут.

Объявление повторили три раза. Ольга посмотрела мне в глаза.

— Ну же, Владо! Будь хоть чуточку веселее!

Ее лицо сияло от радости. Оно просто излучало свет. Я крепко сжал ее руку и стал смотреть через ее плечо на зеленый горизонт, где возвышалась серебристая громада корабля. Его острый нос был обращен прямо к Солнцу, и казалось странным, что именно в полдень он отправляется на Луну…

— Мы останемся друзьями? — спросила Ольга. Я кивнул.

— Молодец, Владо. До свидания.

— Передай привет Георгию, — сказал я.

— Обязательно, — ответила девушка.

Улыбаясь, она пошла по ступенькам вниз к площадке, где стоял голубой роллер.

Роллер укатил на ракетодром, а я продолжал стоять на месте, глядя на серебристую громаду.

— Ладно, — сказал я, — пойду…

Никто из товарищей не пытался остановить меня. Всем было все понятно, во всяком случае они так думали. Уже на верхней террасе парка я почувствовал, как вздрогнул воздух, как широкими, упругими волнами покатился во все стороны гул могучих двигателей. Я остановился и посмотрел на зеленый горизонт. Низенькие липы выбросили свои кроны в сторону от центра стартовой площадки, а серебристая сигара закачалась в клубах черного дыма и начала подниматься вверх. Через мгновение пронзительный визг рассек горячий воздух, и космический аппарат исчез в ослепительной голубизне неба.

…Я люблю эту дорогу. Когда-то мне казалось, что ей нет конца, как нет конца человеческому счастью. На ее обочине росли молодые липы, а дальше начинались холмы, пологие, округлые, как будто здесь когда-то положили гигантские шары и в течение веков они погружались в землю все глубже и глубже.

Я люблю эту дорогу, я бродил по ней много раз — и когда, как сегодня, над ней пролетали в солнечных лучах птицы, и когда по капюшолу моего плаща барабанил осенний дождь, и когда из-за холмов на нее гурьбой выходили мальчишки и усердно стучали лыжами об асфальт, чтобы сбить снег…

Мимо меня промчался автобус, и кто-то, наверное Галя Войн, высунув голову в окно, крикнул:

— Владо, не заблудись!

…Первый раз, когда мы пошли с Олей к космодрому, она недоверчиво спросила:

— А вы знаете, куда ведет эта дорога?

Она и не подозревала, что я прошел ее сотни раз. Потом мы, часто ходили по ней вдвоем. А однажды ночью мы свернули с асфальта в сторону и вышли на Большое озеро, в котором отражалась луна.

Я никогда не забуду той ночи.

«Когда на сердце тоскливо, иди к людям». Я не помню, кто это сказал, но нужно, чтобы на сердце действительно было тоскливо, чтобы понять правду этих слов.

В лаборатории на меня буквально набросился Герман Зоннельгардт.

— Они хотят разломать «Людвига». Вы должны немедленно вмешаться, — торопливо проговорил он, теребя борт моей куртки.

— Зачем? — удивился я.

— Спросите их, этих чудаков из ВЦ.

— Не давайте им. ломать «Людвига», Владо Андреевич, — жалобно просили девушки. — Если им нужно установить новую машину, можно для этого выделить помещение на тринадцатом этаже. Там в одной аудитории вот уже год как лежит архив, давным-давно переписанный на цилиндры.

Я знал, что спасти «Людвига» мне не удастся, но к руководителю вычислительного центра все же пошел. Он меня встретил лукавой улыбкой.

— Садитесь, Владо, и давайте сделаем вид, будто мы обсуждаем судьбу «Людвига». Как улетела Ольга?

— Хорошо, — ответил я и попытался улыбнуться. — А все же нельзя ли его оставить на месте?

— Что вы, Владо Андреевич! — удивленно развел он руками. — Такое старье. Всего полмиллиона операций в секунду. Да нас засмеют, когда узнают, что у нас хранится такой музейный экспонат.

— У машины хорошая память и богатые записи… — попробовал было я возразить.

— Но ведь ей уже почти сто лет, и сделали ее когда-то чуть ли не вручную для обучения вычислителей и программистов. Тронь ее — и она развалится. Ее схему дополняли в течение десятилетий, и сейчас она превратилась в неуклюжее уродливое чудовище, к которому там и сям прицеплены всякие блочки, дешифраторчики и так далее. Да что я вам рассказываю, вы и сами это знаете.

Я вздохнул.

— Значит, будем ломать?

— Конечно.

Я вышел из кабинета. Меня провожал Герман. Он расхваливал старую машину, все еще надеясь, что ее можно будет сохранить.

— Кстати, вы не знаете, почему машина называется «Людвиг»? — спросил я.

Герман остановился, на минутку задумался и затем ответил:

— Знаете, Владо, мне известно одно: так она называется уже не менее семидесяти лет. В библиотеке мне попалась старая работа, выполненная на «Людвиге» в 1975 году. Уже тогда у машины было имя.

Я не заметил, как опустел вычислительный центр, как потемнели окна и зажглись панели дневного света. Я открыл окно и посмотрел туда, где кончались жилые постройки и начиналось холмистое поле. Совсем низко над горизонтом висела Луна, и было немного страшно от того, что казалось, будто Ольга улетела куда-то совсем в другую сторону.

Зеленые холмы за городом покрыл седой туман. Было очень тихо.

— Ну вот, «Людвиг», мы и остались одни… — пробормотал я, подходя к старой машине.

На исцарапанном пульте горела красная неоновая лампочка, которая означала, что память машины включена и что она продолжает впитывать в себя все, что говорят и делают возле нее люди.

— Молчишь? За сто лет тебя так и не научили говорить. Может быть, потому, что ты нем, мне сейчас с тобой хорошо. Иногда так хочется, чтобы никто не перебивал.

Серые стойки машины покрылись пылью, изоляция на кабелях почернела, переходники поржавели. Мне стало еще грустнее.

Вот здесь, у этого сумматора, я впервые встретил Ольгу. Она тогда сказала мне:

— А я-то думала, что у вас не машина, а фантазия. Что это такое? Похоже на сушильные ящики. А что это?

— Это ее память.

— Ну, знаете! Если у вашей машины память имеет такой вид…

— О памяти судят не по ее виду, — возразил я.

— А мне все равно. Я люблю все красивое. Вы можете мне помочь?

Ольга работала в Институте биометрии. Это и привело ее ко мне.

— С такой памятью, наверное, на вычисления понадобится десять лет, — ворчала она, пока я на клавиатуре набирал программу ее задачки. — А профессор Павлов требует, чтобы ответ был у нас послезавтра.

— Вот ответ, — сказал я, подавая ей табличку с цифрами.

Ольга подозрительно посмотрела на меня.

— Вы шутите!

— Нисколько. Проверьте сами. Кстати, вот и график. На нем вся экология вашего царства водорослей как на ладони. Точку равновесия «Людвиг» подчеркнул красными чернилами. Он очень вежливый, наш «Людвиг», даже тогда, когда о нем отзываются непочтительно.

Ольга немного смутилась и виновато посмотрела на ящик с памятью.

С того вечера мы стали с ней встречаться. Дорога к космодрому была излюбленным местом наших прогулок. Нетерпеливая, живая, Ольга недолго выдерживала спокойный ритм ходьбы.

— Владко, мне надоело идти, — обычно говорила она. — Давай побежим.

И мы бежали вдоль асфальтовой дороги наперегонки, пока, наконец, кто-нибудь из нас не отставал, чаще всего я.