Формула бессмертия. Повести и рассказы - Днепров Анатолий - Страница 28

Вскоре после всего случившегося его навестили товарищи по работе, Виктор Клемпер и Антуан Густ. Они вошли в спальню шумно, с той напускной веселостью и искусственным оптимизмом, с которыми обычно приходят к тяжелобольному.

— Ну и напугал же ты нac, Альб! — воскликнул Клемпер, тряся его руку. — Мы уж думали, что ты никогда не поправишься и тебя придется передать для опытов профессору Кузано.

Профессор Кузано — заведующий лабораторией биохомии высшей нервной деятельности. В последнее время он занимался исследованием физико-химических процессов, происходящих в пораженном психическими расстройствами человеческом мозгу.

— Когда он наблюдал за тобой, он решил, что где-то в глубине твоего организма вырвалась из-под контроля целая фабрика маскалина. У тебя было настоящее шизофреническое отравление в буйном варианте.

— Послушайте, друзья, — начал Альберт, — вы никогда не задумывались над тем, что выворачивать человека наизнанку вот так, как делаете вы, или доктор Кузано, или еще какой-нибудь биохимик или биофизик, — вещь довольно подлая?

Они непонимающе переглянулись. Не дожидаясь ответа, Альб продолжал:

— Пока человек молод, здоров, полон сил, он время от времени позволяет себе роскошь кокетничать со смертью, отпуская шуточки по поводу неизбежности встречи с ней. Но только в исключительных случаях реальная встреча человека с последним этапом своего земного существования представляет собой зрелище, наполненное эстетическим обаянием.

— Альб, если ты еще не совсем здоров… — начал было Антуан.

— Нет, ребята, я совсем здоров, и то, что я вам сейчас говорю, является результатом очень долгих размышлений.

— В таком случае объясни, что ты имеешь в виду. Уж не себя ли? Мы должны тебе сказать, что ты вне опасности. У тебя был обыкновенный эмоциональный срыв, полное подавление функции торможения, то, что психиатры называют реактивным психозом. Доктор Кузано на лекции в университете демонстрировал химическую морфологию твоей крови, показав, что подобные случаи сопровождаются резким повышением концентрации адреналина и его производных. Недаром мы заговорили с тобой о маскалине. Ты ведь знаешь…

Оттого, что Альб знал, и оттого, что они знали, и оттого, что знали несколько десятков студентов университета, ему стало противно, как человеку, которого вывели голым для демонстрации перед огромной аудиторией любопытных. Он сделал нетерпеливый жест, и его друзья умолкли. Несколько секунд они молчали, подыскивая другую тему для разговоров. Наконец Виктор, как всегда с грубоватым цинизмом, заявил:

— Пока ты здесь валялся, мы расшифровали молекулярную структуру Х- и У-хромосом,

— Вот как. Ну и что же?

— Теперь родители могут иметь уравновешенную структуру семьи, а правительства — в любом случае, даже во время войны, — уравновешенную структуру народонаселения. Здорово, правда?

Альберт пожал плечами. В конце концов это было ничтожное открытие по сравнению с тем, о котором ему стало известно. Он почувствовал, что за внешней небрежностью, с которой его друзья сообщили о своем открытии, скрывались гордость и тщеславие ученых, сделавших еще один шаг по пути в неизвестное.

«Вот так начинается соучастие в преступлении, — подумал Альб. — Когда нужно судить меня и моих сотрудников за преступление против человечества, до расшифровки Х- и У-хромосом или после? Или тогда, когда правительство получит возможность иметь уравновешенное народонаселение во время войны? Или тогда, когда война начнется и будет поздно чтолибо изменить?»

— Зачем все это нужно, Виктор, Антуан? Мне кажется, что исследования в области молекулярной генетики человека, копание в скрытых механизмах его некогда таинственной сущности приведут к тому, что, когда знания станут достоянием школьных учебников, жизнь для людей потеряет все свое обаяние, всю свою невыразимую красоту. Люди предстанут перед самими собой и друг перед другом лишенными кожного покрова, как анатомические фигуры; хуже — как сосуды, слепленные из пучков белковых молекул известного состава, в которых разыгрываются известные биохимические реакции и биофизические процессы.

Альберт чувствовал, что говорит не то, что следует. Конечно, результаты работы его отца и Хорша рано или поздно будут воспроизведены в лабораториях всего мира. Но что последует за этим? Здравомыслящее человечество не станет создавать химические комбинаты, выпускающие людей по заказанным формулам. Нет, этого никогда не случится. И тем не менее такие комбинаты могут возникнуть, втайне от всех, под землей, с одной и той же кровожадной целью. Он вдруг отчетливо представил энергичного, или, как у нас теперь любят говорить, эффективного, человека в мундире, который четко докладывает министру, как хорошо на комбинате идут дела, и ему захотелось во весь голос закричать своим друзьям:

«Остановитесь! Прекратите! Шире откройте глаза и представьте, что будет, если…»

«Не сделать открытие — это подвиг в квадрате», — вспомнил он фразу, оброненную отцом перед кончиной. Он до крови закусил губу.

— Что же ты предлагаешь? Остановиться? Закрыть науку? Вернуться к первобытному незнанию? Пока что мы слышали только негативную позицию. А где же позитивная? Где успехи медицины, где успехи сельского хозяйства, где улучшение адаптации людей к окружающей среде? Где успехи в лечении наследственных болезней? Где, наконец, генетический аспект решения проблемы рака?

— Это все так… Но я боюсь, что скоро исчезнет волнение родителей, ожидающих ребенка, потому что детей будут выращивать в колбах по заранее составленной программе…

— Не исключено. Право, не исключено, Альб. Я, например, не вижу в этом ничего плохого, А опыты в этом направлении весьма обнадеживающи… Что с тобой, Альб? Ты побледнел? Ты устал?

Клемпер и Густ встали. Альберту так хотелось рассказать им все… Но он этого не сделал, потому что был уверен, что скоро, очень скоро они воспроизведут установку Хорша и в институте, начнут, как одержимые, как средневековые Фаусты, изготавливать людей искусственным путем. Кажется, только сейчас он понял, как прав был отец, говоря о'б ответственности ученого за судьбу своего открытия.

Альберт совершенно оправился и дни напролет сидел в кабинете отца и читал книги по философии. Он никогда не обращал внимания на то, как много книг по философии было в библиотеке, как много исследований прочитал отец по вопросам смерти и бессмертия. Теперь, читая одну книгу за другой, он как бы шел его дорогой.

В это-то время и появился Хорш. Он вошел, постаревший, сгорбившийся. На какое-то мгновение Альбу даже стало жалко его. Хорш стоял перед ним с опущенными, как плети, руками, в старом выцветшем плаще, с бесцветным лицом, выражающим бесконечную усталость и еще большую вину.

— Садитесь, — сказал Альберт.

Хорш кивнул головой и сел. Некоторое время они молчали.

— Я слушаю вас, Хорш.

Он поднял голову.

— Зачем вы это сделали, Альб? — наконец спросил он.

— Что?

— Вы уничтожили труд всей моей жизни, и не только моей, но и труд вашего отца.

Альберт усмехнулся. В нем заговорило недоброе чувство мести.

— Какое вы имели право ставить такой бесчеловечный опыт? Какое вы имели право таким путем давать жизнь человеку?

Хорш иронически улыбнулся.

— Какое право, какое право… Какое право имели люди создавать порох? Какое право они имели создавать атомные и водородные бомбы? Какое, Альб? А самолеты? А ракеты? А смертоносные вирусы? И это все смерть, Альб, смерть… Какое право… Если хотите знать, то наше право — я имею в виду не только себя, но и вашего отца, — наше право основывалось на непреодолимом желании нейтрализовать безумное стремление науки в направлении разработки средств уничтожения всего живого.

Альберт поднял на него удивленные глаза. Такого поворота он не ожидал.

— Да, да, Альб, не удивляйтесь. Если вас интересуют моральные мотивы наших исследований, то они были именно такими. Много лет назад мы с вашим отцом поклялись сделать человека бессмертным назло всем ухищрениям человеконенавистников и безумцев.