Ведьма - Вилар Симона - Страница 68

Малк тогда смеялся от радости, и лишь позже понял, как раздосадовал этим свою милую. И ни его ласки, ни доброта и уверения, что, лишив ее силы, он, по сути, спас ее, не уменьшали возникшей в ее душе обиды.

— Ты пойми, — объяснял юноша, — тебе нельзя было убивать Свенельда. Это значило бы погубить и себя саму. Или того хуже: увлечь свою душу за кромку, сделать блазнем[89], тенью, не знающей пристанища в своем тоскливом существовании.

Она смотрела недоверчиво, а Малк, не в силах раскрыть ведьме всей тайны, не натолкнув на мысль о ее забытом прошлом, начинал что-то сбивчиво сочинять. Дескать, ему было откровение, что Свенельд заговорен, что его смерть принесла бы гибель и ей.

Малфрида смотрела с прежним подозрением. Молчала, но он улавливал ее мысли: она знает, что не так и могуществен Малк, чтобы к нему являлись видения, он волхв посредственный, однако она всегда знала, что мила ему, вот он и улучил момент, чтобы своего добиться. Порой его дар был Малку в тягость, он чувствовал обиду, тоску. Особенно острую, когда начинал понимать, что нет в этой девушке и на треть той любви к нему, какую он испытывал к ней. Это было так невыносимо! Ах, он бы жизнь отдал за нее, а она только позволяет иногда ласкать себя. Но хоть это у него осталось. И Малку хотелось верить, что то наслаждение, которое он даст ей, когда она выгинается и стонет в его объятиях, а потом засыпает, благодарно склонив голову на его плечо, все же пробудит в ее душе ответный отклик, позволит не только плотски привязать ее к себе. Но едва наступал день, как Малфрида словно стремилась избежать его ласки, а когда привычные заклятия у нее не получались, начинала дуться на волхва, раздражаться, будто он был во всем виноват. Потом к ней пришла мысль насчет своих волос.

— Я изменюсь, уйду, меня никто не признает.

— Да куда ты пойдешь? Разве худо тебе со мной?

Но сам ощущал, что худо. Скучно, однообразно, неинтересно. Ей хотелось воли, простора, перемен. Вот и толкла упрямо травы, смешивала с разными мазями, а потом невесть что начинала творить, намазывала себе ими голову, шепча при этом заговоры. Затем вглядывалась в кадку с водой, ища свое отражение и ожидая увидеть изменения. Их не было, и ведьма в гневе ударяла по отражению ладошкой. Ворчала:

— Не выходят у меня колдовские слова-заговоры. Где-то моя былая сила? Не подсобишь, Малк? У тебя ведь может получиться.

Он пытался отшутиться:

— Что за блажь менять цвет волос? И отчего я должен помогать, если ты мне и такой мила?

Малфрида хмурила темные брови под завитками темных волос — своих собственных, какими они стали, когда он уводил ее с болота. И он улавливал ее мысли: мол, не для тебя стараюсь. Нужен больно…

— Кто же еще тебе нужен? — спрашивал Малк тихо. Но Малфрида тут же взрывалась.

— Да для кого угодно! Ишь, заглянул в душу, высмотрел! Но я-то теперь понимаю, отчего тебя иные волхвы сторонились. С тобой жить, все одно что вечно голой ходить. Ничего не сокроешь.

Малк предпочитал помалкивать. Хотя почему ей так худо, оттого что он мысли ее читать может? Она только пожелает — он все готов исполнить. В прошлый раз на охоте, когда она уложила стрелой рысь и посокрушалась про себя, что одной шкурки на полушубок недостаточно, он три дня потом в чащах провел, пока не нашел еще такого же зверя, убил и, принеся домой, сказал, что теперь у нее будет шубка, как у боярышни. Но Малфрида только глянула недовольно, и он чуял: вот, дескать, колдун, даже помечтать от него тайком нельзя, чтобы не вмешался.

Малка охватывала тоска. Знал ведь, что люди говорят, — насильно мил не будешь. Да разве он насильно? И все же душа древлянки не желала его подпускать к себе. Был только зов плоти. Но удовлетворится ли он этим? И Малк старался не поддаваться чувству жалости к самому себе, потому что от жалости человек раскисает и расползается, как краюха хлеба от воды. Поэтому, чтобы не ощущать вечного недовольства милой, и ушел он на несколько дней, решив предоставить девушку самой себе, надеясь, что оторванность от людей и тоска сделают ее добрее к нему. Сам же отправился в дальние селения, выведывал новости, узнавал, что в крае происходит. Даже на большаке, ведущем из лесов к Киеву, побывал, увидел двигавшихся в древлянский край верховых дружинников — пополнение для отряда посадника Свенельда. Прибывшие витязи держались уверенно, в древлянских чащах их ничего не пугало. А то и верно, нечего им было бояться, когда ведьма Малфрида через себя столько силы пропустила, что даже места волшебной древлянской мощи оскудели, нечисть лесная, и та попряталась, а волхвы ушли в глубь лесов, страшась гнева посадника и надеясь найти еще где-нибудь чародейство. Но, как ни странно, местные жители были этим даже довольны, говорили о полюдниках уважительно — мол, после того как посадник сгубил нежить, и им не так страшно стало выходить по ночам в леса, мол, доброе дело чужаки для них сделали. И даже рассказали, как вернувшийся князь Мал благодарил за помощь Свенельда, одарил посадника и его людей богато. Ну, допустим, князь так откупился от непобедимого варяга, чтобы тот не больно болтал о случившемся да не жаловался в Киев. А теперь, когда к Свенельду еще и пополнение из Киева прибыло, князь Мал трижды в пояс будет кланяться, заискивать перед ним, чтобы скрыл, что в племени против его дружины замышлялось.

Разузнав новости да купив у торговцев для Малфриды яркий алый плат в подарок, Малк решил возвращаться к себе в чащу. А вернувшись, нашел свою ладу довольной. Она уже раскроила мех пятнистой рыси, теперь споро орудовала иглой, примеряла шубку. Когда он вошел, даже уловил исходящее от нее нечто похожее на радость. Но тут же понял, что не оттого это, что по нему соскучилась, тут что-то другое. И сходу понял, о чем пойдет речь.

— Что? Неужто Маланич осмелился прийти?

Появившаяся было на ее лице улыбка вмиг погасла.

— Вижу, тебе и рассказывать ни о чем не стоит. Сам все знаешь, нелюдь!

Другая баба, встречая вернувшегося мужика, улыбается ему, стряпает, потом с расспросами пристает, сама новостями делится, а вот его милая только в угол забилась, сидела, отвернувшись к стене. И опять от нее веяло только обидой и раздражением.

Малку пришлось самому управляться по хозяйству, разогревать похлебку, возиться с горшками. Когда же, неловко вытягивая казанок из печки, он обжегся, Малфрида все же смилостивилась, помогла. А там и на вопросы его удосужилась ответить. Но скупо так, сквозь зубы. Однако мелькавшие в ее мыслях образы пояснили волхву недосказанное.

Оказывается, Маланич появился через пару дней после ухода Малка. Девушка приходу волхва сперва обрадовалась, в дом позвала, но тот отказался, наоборот, сделал жест за ним в лес следовать. Она и пошла, а по пути его все расспрашивала: может, смилостивятся служители? Ведь она сделала все, что было в ее силах. Тут Маланич и ответил: не все ожидаемое от нее она совершила и тем погубила своих благодетелей волхвов, погубила древлянскую землю, лишив сил и отдав на веки вечные под ярмо Киева. А сказав это, вдруг накинулся, повалил в снег, душить начал. Силен он был, зол, рычал от люти. И сладилось бы у него, да только под рукой девушки случайно оказалась коряга, она ею и оглушила Маланича. Потом еще трижды по голове огрела, пока не увидела, что кровь из-под его седых волос потекла. Тогда она испугалась и убежала. Ведь убить волхва — страшное преступление. И если кудесники просто оставили ее на произвол судьбы, как отступницу, то теперь мстить будут.

— Ничего, — успокоил ее Малк — Поверь, тебе на роду было написано погубить Маланича. Иначе он сам сгубил бы тебя. Ведь именно Маланич настраивал тебя убить Свенельда, смерть которого принесла бы тебе гибель.

Малфрида только быстро глянула из-под длинных ресниц, и Малк понял: не все ему она поведала. Даже уже рот открыл, чтобы спросить, но Малфрида опередила:

— Я ведь позже хотела пойти, похоронить его. Думала, негоже, чтобы зверье его тело рвало, служитель он все-таки. Да и грех это, оставлять убитого без погребения, начнет еще тенью ко мне приходить, морок насылать. Вот и пошла опять в лес. А пришла — нет там никакого тела, зато следы в лес уводят. Я пошла было следом, но уже вечерело, страшно мне сделалось. Поэтому и оставила все, как есть.