Ведьма - Вилар Симона - Страница 48

Водяной засмеялся, заквакал громко, потом провел по воде перепончатой лапой, и подводные растения, повинуясь ему, вынесли на листьях кувшинок новую избранницу хозяина вод. Малк поразился, какая она была маленькая и юная, почти девчонка, еще не прошедшая обряда ношения поневы[73]. Но и славненькая. Венок из водяных растений лежал на ее распущенных белокурых волосах, грудка едва обозначилась, но была красивой формы, будто вылепленная руками умелого гончара, бедра, чуть прикрытые ряской и травами, — стройные, ступни босых ног маленькие.

— Жена Водяного на год, водяная хозяйка! — кричали по берегам. И тут же стали требовать: — Расскажи свою историю. Расскажи, как к водяному попала.

Эти оживленные странные существа моментально становились внимательными, словно по приказу незримого повелителя. И если еще минуту назад они шумели и веселились, то теперь замерли, расположились кто где, не сводя глаз с новой хозяйки пресных вод.

Девочка Водяница сперва засмущалась. Когда же заговорила, голосок ее едва дребезжал, но потом даже в силу вошел. И поведала она, как осталась сиротой и ее взяли к себе родичи, да только не больно любили, все работой тяжелой нагружали, кормили плохо, а в новой семье всякий норовил обидеть пришлую. Вот и послали однажды сиротку за водой, да еще и на ичетников день[74]. А ведь всякому известно, что в эти два дня в году, посвященные водяным существам, смертным людям нежелательно подходить к рекам и колодцам, так как ичетникам тогда особая власть и сила даны.

В этом месте рассказа Водяницы ичетники зашумели, загримасничали морщинистыми зелеными мордочками, стали скалить мелкие клычки. Водяному даже пришлось квакнуть на них громко, чтобы утихомирились, сам же растянул губы в улыбке, закивал зеленой башкой Водянице: мол, продолжай.

Дальше юная утопленница поведала, как стояла она на крутом бережку, страшно ей было, однако ослушаться приказа боялась. Вот и присела над обрывом, руку с ведерком в воду опустила. Первое ведро она набрала спокойно, когда же второе почти до края наполнилось, показалось девочке, что кто-то словно удерживает его, таким тяжелым оно было. Она посильнее склонилась над бережком, и тотчас словно кто-то толкнул ее. Не удержалась она на краю и плюхнулась в темную холодную воду. Даже вскрикнуть не успела, когда потянули ее под воду чьи-то мелкие лапки. И как ни билась, ни захлебывалась она водой, силясь вырваться и вынырнуть, ее уже не отпустили.

А там и Омутник подоспел, стал жестоко насиловать. Девушка уже не знала, жива ли она, когда в груди вдруг перестало давить, воздуха хоть и не глотнула, но дышать смогла, ну, а страсть Омутника вдруг отрадной показалась. Так и прожила юная утопленница несколько дней в том омуте, даже видела из-под воды, как ее на берегу искали, как обнаружили оставленные ею коромысло и ведерко с водой. Люди на берегу, похоже, даже кручинились, а ей под водой так славно было… В Омутника того почти влюбилась, да только и седьмицы не провела с ним, как появился в тех водах сам Водяной, увел ее к себе, надел венок хозяйки подводной.

Слушая ее рассказ, многие на берегу сочувствовали несчастной. Мавка подле волхва даже всплакнула тихонечко, все шептала: до чего же люди злы. Зато, когда, окончив рассказ, юная Водяница потянулась к своему безобразному мужу, по толпе прошло веселье, все стали славить ее, поздравлять, желать веселого нового существования. Так и говорили: существования, а не жизни, некоторые плясать от радости начали, а русалки целовать-обнимать новоявленную подругу принялись. Только одна в стороне держалась, даже крикнула громко, что эта история не так жалостлива, как ее, когда печенеги похитили ее, владели по очереди, а потом еле живую бросили в Днепр-Славутич. Мавка-проводница, смеясь, пояснила волхву, что это прошлогодняя жена Водяного, еще не свыкшаяся с мыслью, что ей другую предпочли.

Правда, на недовольную русалку мало кто обращал внимание. В воздухе уже шумел ветер, неслись в последних закатных лучах листья и лепестки, где-то прогрохотал гром.

— Перун идет, Перун! — закричал кто-то, и это странно подействовало на окружающих. Словно некая энергия вливалась в них, они принялись скакать, кружиться, танцевать, целоваться… А там и спариваться начали.

Малк только глазами захлопал, как увидел, что Водяной стал брать свою довольную смеющуюся жену прямо среди озера на листьях — только вода заплескалась, расходясь кругами. А тут же и мавки забегали, засуетились, висли друг на друге, валились на траву. Русалки в воде спаривались. Кому не хватало пары, так ласкались. Вскоре и вовсе перестали следить, кто с кем. Один погожий парень-мавка сошелся с кикиморой, а проводницу волхва взял ни много ни мало пушевик корявый. Она так и села на его сук в раскоряку, лишь мельком взглянув в сторону Малка, да пожала оголенными плечиками: мол, не хотел раньше, так жди теперь.

Малк закрыл глаза, чтобы не видеть подобного буйства. Но плоть его напряглась, кровь ударами стучала в висках. «Меня ведь Никлот и Маланич предупреждали о подобном. Держаться мне надобно».

И все же не смог не глянуть туда, где была Малфрида. Там только мешанина тел, нагих торсов, голых ляжек. У Малка даже возникло желание присоединиться к толпе. А зачем? Может, отогнать хотел от Малфриды, может… чтобы самому…

Только белый Индрик-зверь не приветствовал подобного буйства, стоял себе тихонечко под елью, светясь в полумраке, и даже фыркнул, словно лошадь, когда одна легкая нявка закружилась подле него, даже взбрыкнул копытами, прогоняя.

И тут возле Малка будто земля дрогнула, тяжелые шаги послышались. Он быстро глянул через плечо… да так и застыл с открытым ртом. Уже, кажется, на что угодно сегодня насмотрелся, но такого…

Перед ним стоял огромный полуконь-получеловек. Голова, плечи, торс человечьи, а далее тело коня. Огромного такого коня, рыжего, с лохматыми бабками и пышным, развеваемым на ветру хвостом. Да и человеческая половина у чуда этого была могучая: мышцы так и выпирали под гладкой кожей, само тело крупное, а лицо… Таких лиц Малку видывать не приходилось: какой-то не здешней лепки, нос почти сливался со лбом, не имея переносицы, лоб высокий, с зачесанной назад гривой жестких рыжих волос, переходившей в шерстяной ремень по хребту… Это Малк разглядел, только когда чудище прошло почти рядом с ним, осторожно переставляя огромные копыта, даже не задев сидящего на земле волхва. И Малк обратил внимание на его глаза: вроде как со зрачками, но абсолютно белые, удлиненного разреза, особенно яркие на темном коричневом лице получеловека. И понял Малк, что перед ним кто-то невероятно древний, ибо знал, что такой взгляд, такие светлые очи бывают только у тех, кто веками пьет живую воду.

Полуконь-получеловек остановился совсем недалеко — Малк даже почувствовал исходящий от него запах лошадиного пота. Потом оглядел все происходящее, поднял голову и заржал. Жутко и громко, почти по-лошадиному но так странно было представить, что это ржание исходило из человеческой глотки.

— Китоврас прибыл! — прокричал кто-то, а затем со всех сторон полетело: — Китоврас, Китоврас!

Духи вмиг забыли о своей страсти, разомкнули объятия, будто страсть больше не горячила их кровь, и поспешили к чудищу. Он оглядывал всех сверху вниз, огромный, величавый, спокойный.

— Не поздненько ли любитесь, когда в любой миг Громовержец может стрелы начать метать.

— Да уж ждем, — проскрипела одна из стоявших почти вплотную к Китоврасу кикимор.

Тот фыркнул по-лошадиному. Сказал: мол, смотрите, как бы кого не задела молния. На что ответили: успеем разбежаться, до того как Перун нашлет грозу с молниями. Однако невольно поглядывали на низко нависшую тучу, с опаской поглядывали.

Но тут кто-то сказал, что еще есть время до дождя послушать рассказы Китовраса.

— А чего слушать, — без особого интереса произнес получеловек-полулошадь. Голос у него был низкий, глухой, но хорошо различимый. — Уже, кажись, рассказывал и как храмы возводил, и как летающие корабли запускал. Может, поведать о своей юности?