Собрание сочинений в 10 томах. Том 5 - Хаггард Генри Райдер - Страница 130

Песня замерла.

Тогда Скиталец вдруг вспомнил о стражах-охранителях и предстоящей борьбе с ними. Он уже приготовился накинуться на невидимого врага, как вдруг снова раздалась дивная музыка и вновь приковала его к месту. Теперь Хатхор пела о том, что в груди ее проснулась жажда любви, что сердце встрепенулось и просит былых радостей.

Когда певица смолкла, Скиталец, мысленно призвав на помощь богов, львиным прыжком очутился на пороге, и щит его громко сшибся с другими щитами, преграждавшими ему путь. Чьи-то сильные невидимые руки схватили его, чтобы отбросить назад. Но не слабый, бессильный юнец был Скиталец, а сильнейший из людей, оставшихся в живых после смерти Аякса, сына Теламона. Жрецы Хатхор невольно изумлялись, видя издали, как он сыпал удары меча, не отступая ни на шаг назад. Вдруг раздался лязг мечей, и со всех золоченых доспехов Скитальца, которые некогда носил богоподобный Парис, со щита, шлема, с наременников и нагрудника дождем посыпались искры, словно из железа на наковальне под ударами тяжелого молота кузнеца.

Точно град, сыпались на Скитальца удары невидимых мечей, но того, кто в своих золоченых доспехах неустрашимо стоял под ними, не коснулся ни один удар. Вдруг Скиталец понял, что невидимых врагов, преграждавших ему доступ, не стало, так как никто больше не наносил ему ударов, и его меч не встречал другого меча, а только свистал в воздухе. Тогда он рванулся вперед и очутился за завесой в самом святилище.

В тот момент, когда завеса упала за ним, там снова раздалось тихое пение. Скиталец не в силах был двинуться дальше и стоял, как прикованный, устремив взгляд в глубь святилища.

Лязг железа о железо, удар стали о сталь.

Слышишь, звуки эти опять раздаются.

То жизнь воюет со смертью, и смерть побеждает

всех смертных.

Живых убивают убитые!

Лязг железа о железо, словно музыка,

вторит песне моей.

Словно музыка, вторит он жизни моей.

Духи тех, что когда-то любили меня, любовь вашу

сразила всесильная смерть.

Но ненависть вашу и смерть победить не могла.

Неужели же нет никого, кто бы мог

овладеть мной из всех,

В ком еще сохранилось дыхание жизни?

Неужели же нет никого, кто бы зависть

коварной судьбы превозмог?

Песня замерла. Скиталец поднял глаза и увидел перед собой три тени, тени могучих людей в полных ратных доспехах. Всмотревшись в них, он узнал героев, давно уже павших в брани: Пирифоя, Тезея и Аякса. При виде его все трое воскликнули вместе:

— Приветствуем тебя, Одиссей из Итаки, сын Лаэрта!

— Приветствую тебя, Тезей, сын Эгея, — воскликнул, в свою очередь, Скиталец. — Помню, ты некогда сходил в жилище Гадеса и живым возвратился оттуда! Разве ты вновь переплыл Океан и живешь, как и я, под лучами горячего солнца? Я когда-то искал тебя в жилище Гадеса и не нашел там!

Тень Тезея отвечала ему:

— В жилище Гадеса я пребываю и теперь, а то, что ты видишь перед собой, только тень, посланная сюда царицей Персефоной стоять на страже красоты златокудрой Елены!

— Привет тебе, Пирифой, сын Иксиона! — сказал Скиталец. — Овладел ли ты наконец грозной Персефоной? Почему Гадес разрешает своему сопернику бродить под солнцем? Некогда я искал тебя в жилище Гадеса и не нашел!

Тень героя отвечала:

— В жилище Гадеса я пребываю и теперь, а то, что ты видишь, лишь тень, что следует всюду за тенью Тезея! Где он, там и я, наши тени неразлучны, мы оба охраняем здесь красоту златокудрой Елены!

— Приветствую тебя, Аякс, сын Теламона! — возгласил снова Скиталец. — Ты еще не забыл своей ненависти ко мне из-за этого проклятого оружия Ахиллеса, Пелеева сына? Я когда-то говорил с тобой в жилище Гадеса, но ты не сказал мне в ответ ни единого слова: так велик был твой гнев на меня!

И отвечала ему тень героя:

— Я ответил бы тебе ударом меча на удар меча и гулом меди, если бы был еще живым человеком и глаза мои видели солнечный свет. Но я могу сражаться только призрачным копьем и призрачным мечом, и под ударами их могут пасть только заранее обреченные на смерть люди: я ведь только тень Аякса, пребывающего в жилище Гадеса. Царица Персефона послала меня охранять красоту златокудрой Елены!

Тогда сказал им Скиталец:

— Скажите же мне, герои, сыны героев, воспрещают ли боги мне, оставшемуся в живых, вопреки всему идти дальше и увидеть то, что вы так ревниво охраняете, несравненную красоту златокудрой Елены, или же путь свободен?

И все трое кивнули ему утвердительно в ответ на его слова, каждый из них ударил по его щиту и сказал:

— Проходи, но не оглядывайся до тех пор, пока не увидишь мечты своей, Мечты всего мира!

Тогда Скиталец, минуя их, вошел в святая святых алебастрового святилища и остановился перед туманной завесой, за которой скрывалась Мечта Мира, Хатхор, не решаясь нарушить ее уединение.

И вот голос Хатхор запел новую песню, песню солнца, и лучше всех прежних, так что щит выпал из ослабевшей руки Скитальца и ударился о мраморные плиты пола, но он едва заметил это, внимая песне Хатхор.

Духи тех, что когда-то любили меня, — любовь

Вашу сразила всесильная смерть!

Но ненависть вашу и смерть победить не могла!

Неужели же нет никого, кто бы мог овладеть

Мной из всех, в ком еще сохранилось дыхание

жизни?

Неужели же нет никого, кто бы зависть коварной

судьбы превозмог?

Никого, кто бы мог невредим от невидимых копий

пройти?

Клянусь Зевсом! Один из людей это может,

Он идет, и мой дух им смущен, как смущают

Деметру слезы!

Слезы ранней весны и горячий поцелуй жаркого

солнца!

Он идет, и зазябшее сердце мое вдруг размякло,

как снег на полях,

Вдруг растаяло и расцвело, как цветок!

Последний аккорд этой песни замер в тихом рыданье. На него отозвалось сердце Скитальца — оно дрогнуло и застонало, как струна нежной лиры, на которой только что замер аккорд. С минуту герой стоял неподвижно, весь дрожа, с бледным лицом, и вдруг кинулся вперед и порывисто сдернул дорогую завесу, которая тут же упала тяжелыми складками к его ногам.

XV. Тени в свете солнца

Разодрав драгоценную ткань завесы, Одиссей тем самым сорвал и последний покров с красоты чудной, таинственной Хатхор — в серебристом сумраке алебастровой ниши сидела златокудрая Елена, дочь и супруга Тайны, Мечта Мира!

Сложив в коленях руки и опустив голову на грудь, сидела та, чей голос был отголоском всех сладкозвучных женских голосов, та, чей образ был отражением всех видов женской красоты, чья изменчивая, таинственная прелесть, как говорят, была дочерью причудливого и изменчивого месяца. В кресле из слоновой кости сидела Елена, сияя красотой, в ослепительном ореоле распущенных золотистых кудрей. Мягкими серебристо-белыми складками ниспадали ее одежды, а на груди горела, искрясь, багрово-красная звезда из драгоценного рубина, ронявшего, словно капли крови, красные блики на белые складки одежды, оставляя их незапятнанными.

На лице красавицы читался ужас. Скиталец недоумевал, вдруг он заметил что Елена смотрит на его золотые доспехи, когда-то принадлежавшие Парису, на его золотой щит с изображением белого быка, на шлем с низко опущенным забралом, совершенно скрывавшим его лицо и глаза. Из груди ее вырвался крик:

— Парис! Парис! Парис! Видно, смерть выпустила тебя из своих рук и ты пришел сюда увлечь меня к себе, увлечь меня опять на стыд и на позор! Парис, мертвый Парис, что могло дать тебе мужество одолеть рать теней, тех людей, тех героев, с которыми ты в жизни не осмеливался стать лицом к лицу в бою?

И она с отчаянием заломила руки. Скиталец отвечал ей, но не своим голосом, а сладким, вкрадчивым, насмешливым голосом изменника Париса, который он слышал, когда тот давал свою ложную клятву перед Илионом: