Маг при дворе Ее Величества - Сташеф (Сташефф) Кристофер Зухер - Страница 26

— Сколько ни вытаскивай, останется все равно больше, — пробормотал дьявол. — Эти кинжалы — порождение его собственной души. Он не имел привычки признаваться в своих грехах, предпочитая сваливать их на судьбу, воспитание, среду. В конце концов он снял с себя всякую ответственность и стал грешить на всю катушку, не заботясь о том, какой вред он наносит собратьям. Но каждый грех пробивал брешь в его личности. Так он жил, постоянно теряя себя, так существует и здесь — выдергивая из себя бесконечные грехи.

К ним подплыла еще одна сфера — с человечком, застывшим в неподвижной позе.

— Этот замерз навечно, — сказал дьявол. — Он не умеет принимать решений. При жизни за него всегда решали другие. Не давая себе труда подумать самому, он не мог отделить правое от неправого и спрашивал совета у своего священника или у начальника, в крайнем случае заглядывал в книгу. Он здесь такой же окоченелый, как при жизни, — только некому подсказать ему, какой рукой пошевелить. Ты слышал о «муках колебания»? Вот они въяве.

Мэт не без содрогания посмотрел вслед уплывающей сфере. Ее сменила другая: там на дне лежал человечек, в ужасе глядя вверх, а над ним нависал огромный ком грязи.

— Он знает, что в один прекрасный день этот ком обрушится на него. Мы его предупредили. Не сказали только когда — завтра, в будущем году или через миллион лет.

Грязь поползла вниз. Человечек сжался, но в сантиметре от его носа ком вдруг снова собрался и взмыл вверх. Мэт гадал, что символизирует собой эта грязь.

— Его собственные слова, его собственные мысли. Он был уверен, что он лучше всех — умен, всегда прав и принадлежит к высшей расе. Но каждая чванливая мысль, каждая произнесенная вслух издевка попадала сюда, в этот ком. Вон сколько дерьма набралось к его прибытию, и он боится, потому что знает, каково было тем, над кем он издевался.

В следующей сфере человечек с потным лицом и растерянной улыбкой тянулся к яркой раскрашенной игрушке. Но при первом же его прикосновении краски блекли и вещица обращалась в дым. На смену приходила другая, человечек снова пытался схватить ее, и история повторялась.

— Это материалист, — ухмыльнулся дьявол. — Он полагал, что реально только то, что он видит и осязает. Видеть-то он видит, но потрогать не может. Иллюзия, все одна иллюзия. Даже его собственное тело неосязаемо, бесплотно, нереально. Даже оно. И все же человечек цепляется за фантомы в тщетной надежде найти хоть что-то ощутимое... Да, каждый творит свой ад, — повторил дьявол, отталкивая сферу, — каждый сам заботится о своем приговоре. Сюда попадают только те, кто сам выбрал это место.

«Они сходят с ума, — понял Мэт, — но никогда не сойдут».

— Конечно, — подтвердил дьявол. — Это и есть адские муки.

Темная и пустая сфера подплыла к ним.

— Твоя, — объявил дьявол. — Сейчас пуста, но скоро наполнится. Ты населишь ее своими неуправляемыми фантазиями, потому что в глубине души ты — субъективный идеалист, и твое подсознание неконтролируемо. Только в долгом и упорном труде можно научиться управлять им, но работать над собой ты не любишь. Чему тут удивляться? Ад, собственно, и предназначен для субъективных идеалистов того или иного плана. Но ты сам не знаешь, какого ты плана. В тебе есть понемногу от всех грешников, которых ты видел, а одного преобладающего греха нет. Ты — серединка на половинку. Определенно о тебе можно сказать одно: ты уверен, что ты пуп земли. Ты так и не повзрослел и живешь в своих собственных фантазиях. Отправляйся же по назначению!

Темная и пустая сфера приблизилась вплотную, и Мэта распластало по ее поверхности. Сфера вогнулась, как резиновая, раздалась, и Мэт провалился внутрь.

Почувствовав, что снова обрел способность самостоятельно двигаться, он сделал шаг и, наткнувшись на невидимую преграду, с криком замолотил по ней кулаками. Она подалась, растянулась, но не лопнула.

Дьявол пульсировал кляксой по ту сторону прозрачной стенки, глумливо приговаривая:

— Давай, давай, бейся, толкайся, все равно не выберешься. Ад — это навсегда.

В проблеске последней надежды Мэт ухватился за соломинку.

— А может, это чистилище? — громко крикнул он. — Ведь оно тоже вроде ада, с той лишь разницей, что имеет конец.

— Верно, — раздумчиво протянул дьявол.

— Ну, так что же это?

— А черт его знает, — пробормотал дьявол. И отчаяние всей тяжестью навалилось на Мэта. Если бы он был в чистилище, он бы это знал, он точно знал бы, что мука кончится. Но тут был другой случай. Ад! Дьявола так и распирало от удовольствия.

— Отчаяние! Как это у тебя здорово получается! Прощай, надежда! Ты прекрасна, когда уходишь.

В ответ на это прямое издевательство Мэт вскипел и бросился на невидимую стену, протягивая руки к гипотетическому горлу дьявола.

Тот зашелся от восторга.

— Мы разгневаны! До чего же приятное зрелище. Жаль, что нет времени полюбоваться. Мне пора.

Всю ярость Мэта как рукой сняло. Дьявол по крайней мере был живым существом.

— Нет, не уходи! — завопил он в панике. — Ты хоть и сволочь, но это лучше, чем сидеть здесь одному!

— Сиди, сиди один, — дразнил его дьявол. — В том-то суть ада и состоит. Прощай, бывший скептик. Проща-а-ай!

Голос затухал, амеба сжималась, превращаясь в точку, уплывая, уплывая, уплывая...

Мэт остался в кромешной, непроглядной тьме. Даже блестки других, соседних адов погасли. Отчаяние невыносимо сжало Мэту горло. Он стал лихорадочно озираться — нож, бритва, что угодно, лишь бы покончить с жизнью.

И вдруг вспомнил: жизнь и так кончена.

Щемящее чувство сиротства нахлынуло с новой силой, мозг превратился в открытую рану, боль одиночества жгла каждую его клеточку. И мозг жаждал безумия.

Злобное рычание раздалось сзади из темноты.

Мэт в ужасе обернулся.

Черный курчавый пес бросился на него, разевая пасть с огромными острыми клыками, не похожими на собачьи.

— Нет! — крикнул Мэт, сгибаясь в три погибели и прикрывая руками лицо. — Нет! Я же любил тебя! Ты был мне другом!

Он узнал своего пса, спутника детства — Мэлмут умер, когда Мэт был в летнем лагере. Пес рычал все грознее, а глаза его засверкали красным светом. Сквозь рык проступили слова:

— Тебя не было со мной, когда я умирал.

— Но чем же я виноват, Мэлмут? Кто считается с ребенком? Мне ничего не сказали!

Разумом он понимал, что говорит правду, но душа этой правде не верила.

Не поверил и Мэлмут. Щелкнули острые клыки, вонзаясь в ногу хозяина. Мэт вскрикнул и попытался отодрать от себя злобную пасть. Но пес вцепился в него мертвой хваткой и прокусил ногу до кости. Мэт вопил что есть мочи.

— Отдай его мне!

Челюсти разжались, пасть выпустила растерзанную ногу.

Грива золотых волос, огромные глаза с пушистыми ресницами, пухлые щечки, неправдоподобно алые губки, длиннющие ноги, стройные бедра и две подушки грудей — она приближалась, томно улыбаясь.

Но вместо сексуального волнения Мэта охватил ужас. Он знал ее — героиню дневных и ночных грез своего отрочества. Днем она была мила и крайне доброжелательна. Но по ночам...

Он вжался спиной в упругую стенку, обливаясь холодным потом.

— Да, — загнусавила она полусонно, — я — женщина. Можно потрогать тебя здесь... а здесь?

Мэта затрясло, свело судорогой от ее прикосновений — как будто из недр его тела щипцами тянули раскаленную проволоку. Тело пылало.

— Боль — для ханжей, — мурлыкала блондинка, — а для тебя — похоть.

Огромные груди навалились на его лицо, перекрывая кислород, загораживая собой все. Он отбивался, пытаясь поймать ртом воздух, но ничто не могло сдвинуть с места эту тяжелую рыхлую плоть...

— Прочь! Пропустите меня к нему!

Подушки убрались с его лица, Мэт всхлипами перевел дыхание.

Перед ним стоял рыцарь в доспехах и с мечом в руке. Взглянув на голого Мэта, он отвел глаза.

— Прикройтесь! Вы что, не знаете закона?

— Какого еще закона? — просипел Мэт. — Здесь есть законы?

— Закон должен быть в голове, — строго сказал рыцарь. — Закон стыдливости. Все, что не прикрыто, — срам.