Любите ли вы Брамса? (сборник) - Саган Франсуаза - Страница 29

И вдруг она явственно увидела себя, двадцатисемилетнюю женщину, которая совершает побег в нью-йоркском такси от любящего ее мужа, пересекает предрассветный город и многозначительно произносит: «Слишком поздно». Она подумала, что ей придется еще не раз восстанавливать в памяти случившееся, инсценировать его, смотреть на себя как бы из зрительного зала; она подумала, что в этом такси она могла бы дать волю слезам или страху, вместо того чтобы рассеянно гадать, не зовут ли приросшего к сиденью шофера, к примеру, Сильвиус Маркус.

И лишь когда она заказала авиабилет в Париж, зубную пасту и щетку – все это на вечер того же дня, – когда она легла спать, свернувшись калачиком в незнакомом гостиничном номере, куда едва проникал дневной свет, она начала дрожать от холода, усталости и одиночества. Она привыкла спать, прижавшись к лежащему рядом Алану, и в течение получаса, которые потребовались ей, чтобы заснуть, прожитая жизнь представилась ей как грандиозная катастрофа.

4

Дул ужасный ветер. Он ломал ветки деревьев, которые свободно парили какое-то время в воздухе, прежде чем упасть на землю и зарыться в пыль, жухлую траву или замереть в придорожной грязи. Жозе стояла на пороге дома и смотрела на лужайку, желтеющие поля и обезумевшие каштаны. Раздался громкий треск, и от дерева отделилась толстая ветвь, трепеща листьями, она совершила воздушный пируэт и упала к ногам Жозе. «Икар», – сказала Жозе и подобрала ее. Было холодно. Она вошла в дом, поднялась к себе. Комната была выложена декоративной плиткой; стол, заваленный газетами, и огромный шкаф – вот почти и вся находившаяся в ней мебель. Она положила ветку на подушку кровати и с минуту ею любовалась. Выгнутая, будто сведенная судорогой, тронутая желтизной ветка походила на подбитую чайку, на похоронный венок, она была воплощением скорби.

За две недели, проведенные в нормандской деревушке, которую терзала неистовая осень, Жозе решительно ничего не предприняла. Вернувшись в Париж, она сразу же сняла этот старый одинокий домик; агент по сдаче внаем недвижимости с трудом поверил в свою удачу. Точно так же она могла бы устроиться в Турене или Лимузене. Она никого не поставила об этом в известность. Жозе хотела прийти в себя, хотя теперь это словосочетание воспринималось ею с едкой иронией. Ведь ей некуда было идти и тем более незачем углубляться в себя. Видимо, это выражение часто встречалось в прочитанных ею романах. Здесь властвовал ветер, он приходил и уходил, когда хотел, брал и отпускал, что ему заблагорассудится, а дома, по вечерам, ее согревал огонь, от которого веяло всеми запахами земли и одиночества. Короче, это была настоящая деревушка. Будь Жозе постарше или менее начитана, ее вряд ли привлекла бы мысль о заброшенной деревне, где можно отдышаться и поразмышлять о будущем. Но, по сути дела, ничто пока не было ни разрушено, ни потеряно, даже время, и, несмотря на мучительные уколы памяти, все вчерашние невзгоды пощадили ее душу и тело. Она могла оставаться здесь долго, пока не надоест. Или возвратиться в Париж, чтобы начать все сначала. Попытаться найти плод, о котором говорил Алан, обрести подобие покоя, работать или развлекаться. Она могла бродить пешком, подставляя лицо ветру, слушать пластинки или читать. Она была свободна. Чувство свободы вызывало известное удовлетворение, но не восторг. Опорой ей служил неисправимый оптимизм – то была неизменная черта ее характера.

Жозе не помнила, чтобы когда-нибудь испытывала безысходное отчаяние. Правда, случалось, она бывала подавлена, иногда до отупения. Четыре года назад, например, она рыдала, когда умер ее старый сиамский кот. Она хорошо помнила, как ее сотрясали волны неутешного горя, ей казалось, что кто-то со скрежетом скоблит у нее внутри, и это было больно до слез. Она помнила, как неотступно возникала перед ее взором уморительная мордочка кота, как ей хотелось вновь увидеть его спящим возле камина, ощутить его трогательное доверие к хозяйке. Да, именно это было самое ужасное: исчезновение того, кто всецело тебе доверял, кто во всем на тебя полагался. Видимо, поэтому так невыносимо тяжело терять ребенка. Возможно, еще труднее было бы пережить гибель ревнивого мужа. Алан… Что он сейчас делает? Шатается по нью-йоркским барам? А может, каждый божий день мать водит его за ручку к психиатру? Или, чего проще, он находит утешение в объятиях какой-нибудь милой американочки? Ни одно из этих предположений ее не устраивало. Она хотела бы точно знать, что с ним стало.

Она ни с кем не общалась, кроме пожилой пикардийки[3], которая ухаживала за садом, занималась хозяйством и ночевала в доме, ибо Жозе боялась оставаться на ночь одна. Изредка Жозе ходила на сельскую площадь – чтобы поговорить по-французски и купить газеты, которые она перелистывала, не читая. Оказавшись после двухлетнего отсутствия в Париже, она никак не могла в это поверить, не находила себе места. В течение трех дней она слонялась по улицам, ночуя в гостиницах, оглушенная нахлынувшими на нее воспоминаниями. Ничего не изменилось: ее старая квартира по-прежнему выглядела нежилой, у прохожих было то же выражение лиц. Она ни с кем не встречалась, никому не звонила. А потом ее вдруг охватило такое страстное желание оказаться в деревне, что она взяла напрокат автомобиль и бежала. Родители были уверены, что она все еще во Флориде. Бернар и Алан, видимо, искали ее в Нью-Йорке, а она читала в своем заброшенном домике Конан Дойла. Все это было смешно. И лишь у неистового ветра, казалось, были серьезные намерения, лишь у него вроде бы была некая цель, высокое предназначение. Когда он успокоится, ключница подберет с лужайки поломанные им ветви и сожжет их. В окно проникнет сладкий запах дымящейся травы, он оторвет ее от приключений Шерлока Холмса, в который раз окунет в тихую грусть, которую будили в ней и аромат ночной земли, и прикосновение к шероховатому, чуть пахнувшему нафталином постельному белью – все, что напоминало такую близкую и такую далекую, благоухающую, словно цветок, молодость. В дверь скреблась собака. Она жила на ферме, очень любила Жозе и проводила часы, положив голову ей на колени. К сожалению, она изредка брызгала слюной. Жозе открыла дверь и в коридорное окно заметила почтальона. Он впервые здесь появился.

Она прочла телеграмму: «Жду нетерпением Париже. Целую Бернар». Она села на кровать, рассеянно провела рукой вдоль засохшей ветки, у нее промелькнула мысль, что неплохо бы заказать пальто такого же цвета. Собака, не отрываясь, смотрела на нее.

Париж

5

– Душа моя, я же тебя знаю. Тебе хотелось побыть одной в деревенской глуши. Как это сделать? Снять домик. Ты всегда выбираешь кратчайший путь, поэтому ты взяла справочник агентства по сдаче внаем недвижимости и сняла дом на месяц. Чтобы отыскать тебя, я проделал то же самое. Вот только непонятно, почему ты предпочла не первый предлагаемый в справочнике дом, а второй?

– В первом телефон был занят, – мрачно ответила Жозе.

Довольный собой, Бернар пожал плечами.

– Я так и думал. Когда мне сказали, что какая-то сумасшедшая сняла на октябрь в Нормандии неотапливаемый домик, я сразу понял, что напал на твой след. Я даже хотел приехать за тобой.

– Почему же не приехал?

– Не осмелился. Твой отъезд застал нас врасплох. Мы с Аланом всю ночь колесили по Нью-Йорку, пытаясь тебя отыскать. Хороши же мы были после такой прогулки… Потом он догадался позвонить в «Эр-Франс», но опоздал примерно на час.

– Что же вы предприняли?

– Мы сели в следующий. Я имею в виду самолет. Я так и не выступил по радио. Да что там – едва успел собрать чемодан.

– Он во Франции?

Жозе встала. Бернар вновь усадил ее.

– Погоди бежать. Алан живет здесь уже недели две. Он остановился, естественно, в гостинице «Риц». Нанял Шерлока Холмса с Лемми Косьоном, чтобы разыскать тебя.