Все смиренно (ЛП) - Чейз Эмма - Страница 29

Ее уверенность испаряется, а выражение ее лица — становится ранимым. Но это длится лишь секунду. Потом ее взгляд становится ледяным. Злым, но управляемым. Как крыса борющаяся за выживание, даже если ей придется сжевать свою лапу.

— Очень хорошо.

Последний раз бросаю на нее взгляд и выхожу за дверь.

— Чтобы тебя здесь не было, когда я вернусь.

***

К тому времени, как я дождался следующего лифта и спустился в фойе, Ди уже нигде нет. Я выбегаю на тротуар и глазами ищу ее среди толпы занятых Нью-Йоркцев до тех пор, пока не замечаю ее светлую голову, движущуюся вниз по улице.

И вот когда начинается дождь. Проливной и ледяной, словно огромный, размером с небо душ превращается в холодную мощную струю.

Большое спасибо тебе, Господи. Такая вот отсрочка приговора.

Я перемещаюсь между пешеходами — изо всех сил стараясь по пути не наткнуться глазом на раскрытые зонты. Когда я догоняю Ди, я хватаю ее за руку, разворачиваю ее и кричу:

— Может, ты прекратишь бежать! Я же просил тебя не психовать!

Она машет назад в сторону моего дома и кричит:

— Как я должна не психовать, когда в твоей квартире голая девица?

— Потому что я сейчас не с ней! А здесь — возможно подхватывая пневмонию — бегу за тобой!

— Зачем?

И вот здесь я понимаю, что просил Ди доверять мне — верить, что я отличаюсь от других придурков из ее прошлого — на самом деле, не давая ей на то причин. Любой может доставить девушке удовольствие — подарки, праздники — но это совсем не означает, что он честный. Он может просто выглядеть убедительным. Не показывая, при этом, свои скрытые мотивы или распутную натуру.

Чтобы доказать, что ты ничего не скрываешь, иногда тебе надо просто вывернуть свои карманы, открыть свою сумку и предоставить все это на досмотр. Даже если это неудобно и стеснительно. Доверие нужно заработать… иногда, обнажив себя.

— Мы встречались два года, еще в школе. Я хотел жениться на ней — и думал, она хочет того же. Но ошибался. Все это время она мне изменяла с парнем, который был старше меня, и богаче. А я был просто слеп, чтобы это замечать. Она бросила меня, когда он ее обрюхател. Она разбила мне сердце… а… а теперь, я этому очень рад. Потому что если бы не это… я бы никогда не встретил тебя.

Долорес выглядит удивленной. Потом сочувствующе, но поселившееся сомнение все еще там тоже.

— Она такая красивая.

Я смотрю на мокрые спутанные волосы Ди, запачканное тушью лицо, посиневшие от холода губы. А потом мотаю головой.

— Не для меня.

Она обдумывает мои слова, и через мгновение немного улыбается. Я протягиваю свою руку.

— Давай, пожалуйста, вернемся назад?

Она берет ее.

— Ладно.

Мы быстро возвращаемся ко мне. Когда подходим ближе, я вижу, как из парадной двери выходит Розалин — в черных очках, не смотря на погоду, в плаще, волосы затянуты в низкий аккуратный пучок на голове. Ее водитель держит над ее головой зонт, когда она идет к открытой двери лимузина. Я даже не смотрю ей вслед, когда она уезжает, я просто рад, что она это сделала.

***

Снова в моей квартире, Ди обнимает сама себя, но это не помогает ее зубам перестать стучать. Мы снимаем свою мокрую, холодную одежду, и я набираю двуместное джакузи горячей водой. Хотя немного вещей может быть лучше, чем секса в ванне, сейчас дело не в этом. Я не собираюсь рассыпаться в сентиментальностях и говорить, что я хочу ее просто «подержать». Я хочу намного большего.

Просто… не прямо сейчас.

Я расслабляюсь, прислонившись к стенке ванны, руки лежат на ее краях, а голова Ди лежит на моей груди, и ее тело вдоль моего, и повернуто ко мне. Я закрываю глаза, наслаждаюсь чувством горячей воды, которая расслабляет мои мышцы и согревает мою кожу. В окутанной паром комнате тихо, спокойно — и мы просто довольствуемся тем, что есть.

До тех пор, пока Ди не шепчет:

— Что было самым плохим, что ты делал?

Я открываю свои глаза, чуть наклоняю голову, чтобы видеть ее лицо.

— Ты задаешь самые странные вопросы.

Вижу, как она улыбается. Она объясняет:

— О чем-то хорошем всегда легко говорить. Но плохие дела могут рассказать о большем.

Я вдыхаю глоток пара и мысленно перебираю в уме свои проступки. А потом признаюсь.

— Я… изменял… каждой девушке, которая у меня была, в старшей школе и колледже… до Розалин. И когда меня несколько раз на этом ловили, я заставлял их думать, что это была их вина.

В выражении ее лица нет осуждения. Ни ужаса или отвращения. Лишь любопытство.

— Зачем ты это делал?

Зачем парни изменяют? Это извечный вопрос с разнообразием ответов. Самый простой из них — потому что это парни. Но это еще не все.

Некоторым парням становится скучно. Хлопать по одной и той же попке, даже если она как у Кейт Аптон, может со временем надоесть. Для других — это игра. Трепет от того, что можно сбежать с чем-то, с чем они не должны, волнение от того, что их могут поймать. И последние — просто козлы. У них духу не хватает признаться девушке, которая любит их, что они не любят ее также в ответ. Они думают, что уберегают ее от боли, заставляя их верить в то, что их обязательства значат больше, чем на самом деле.

— Потому что я был молодым и глупым. Эгоистом. Потому что я хотел их так сильно, чтобы соблазнять, но не достаточно сильно, чтобы перестать, при этом, соблазнять других женщин. Потому что я не знал, как это чертовски ужасно и унизительно, когда тебе вот так лгут.

— Хотя, карма — это праведная сука. После Розалин… потом я узнал. И я поклялся, что больше никогда не заставлю кого-то почувствовать такое.

Каким-то извращенным способом, Розалин оказала мне услугу — преподала мне урок, в котором я так нуждался. Сделала меня лучше. Ради женщин, которые были после нее.

Ради Долорес.

Я прикасаюсь к подбородку Ди и заставляю ее посмотреть мне в глаза.

— Я бы никогда не поступил так с тобой. Та знаешь это, верно?

Пожалуйста, Господи… пожалуйста, пусть она поверит.

Она исследует меня своим взглядом, пытаясь прочитать меня — потом улыбается мне кривоватой улыбкой.

— Да, я это знаю.

Она снова кладет на меня свою голову.

— Но мне, все равно, время от времени требуется напоминание.

— Что насчет тебя? — интересуюсь я. — Какие скелеты в твоем шкафу?

Она отвечает не сразу. Когда она начинает говорить, у нее тихий голос.

— Когда мне было шестнадцать, я сделала аборт. Он был моим первым мужчиной — красивым, забавным, из лучшего района города. Он сказал, что любит меня, и… я поверила ему.

Она наблюдала за тем, как ее рука движется под водой, создавая волновой эффект.

— И я знаю, я должна… сожалеть… об этом. Чувствовать вину. Но этого нет. В то время, это было правильным решением. Тем не менее, — продолжает она, — время от времени, я сама себе думаю, что сейчас у меня был бы ребенок. Ему или ей было бы сейчас девять. И я не… грущу… это точно, но мне интересно, какой бы была сейчас моя жизнь, если все сложись по-другому.

Она смотрит вверх на меня.

— Думаешь, я ужасный человек?

— Нисколечко, — прижимаю ее ближе к себе и целую в макушку.

Ее голос не такой тяжелый, когда она говорит спустя мгновение:

— Я имею в виду, разве это не сумасшествие? Я — и воспитываю маленького мальчика или девочку?

— А ты хочешь детей? — спрашиваю я. — Когда-нибудь?

Она пожимает плечами.

— Не знаю, не уверена, получится ли у меня. Моя мама была не лучшим примером. Не думаю, что она была готова стать матерью. Я была случайностью; Билли — убогостью. Она любила нас и, действительно, старалась, но никогда не было… стабильности… когда я росла, ты знаешь, что я имею в виду? Она постоянно меняла работу, пытаясь перестроить себя, в поисках любви в неправильных местах. Она скорее друг, чем родитель. Боюсь, ее противоречивость могла перейти по наследству.