Лейла. По ту сторону Босфора - Ревэй Тереза - Страница 49

Лейла упала на колени. Она больше ничего не видела и не слышала. Боль пронзила ее, вырывая из груди дикие вопли. Она обессилела, съежившись у ног свекрови, а вокруг поднялся жалобный женский плач по всем ушедшим душам. Она почувствовала, что чьи-то руки приподнимают ее, но стала вырываться. Пусть ее не трогают! Пусть не приближаются к ней! Пусть она выглядит жалко… Ничто больше не имеет значения. Ее маленькая дочурка умерла. Вдалеке от материнских объятий. В одиночестве и страданиях.

Она долго лежала, прижавшись лбом к полу. Затем чей-то голос пробился сквозь ее горе, тонкий голосок, жалобно взывающий к ней. Она подняла голову. Маленькие ручки Ахмета неловко вытирали ее слезы. Бледный, сжав губы, он весь дрожал. Она раскрыла руки, и сын прижался к ней. Она молча укачивала его, как делала это раньше, когда в ее мире царила гармония и все было хорошо и спокойно.

Вокруг шептались женщины, сочувствуя Лейле. Обычно турки не горевали так открыто. Свекровь снова сидела. Бледная, с невозмутимым лицом, она перебирала четки, бормоча молитвы. Мусульмане не носили траур, поскольку смерть была лишь переходом из земного мира в рай, где была настоящая жизнь. Чрезмерная скорбь по ребенку была грехом, поскольку беспокоила его на небесах. Ради блага Перихан Лейла должна была держать себя в руках. Поднявшись, она пошатнулась, но Ахмет помог ей удержаться на ногах.

Черкешенка внимательно наблюдала за невесткой и с облегчением заметила, что та немного пришла в себя. Наконец Лейла смогла говорить. При виде ее наряда можно было подумать, что она жила в племени варваров. Только Богу известно, с какими людьми она встречалась в Анатолии, где обитают лишь нищие и разбойники. Она похудела еще сильнее. Ее решительный характер еще резче читался в выражении лица, пылком взгляде, скулах и жесткой линии челюсти. Но губы были такие же пухлые и чувственные. Однако теперь ее красота отдавала некой дикостью. И даже от опустошенной потерей Лейлы исходила почти угрожающая сила.

Волнуясь за Селима, Гюльбахар задрожала. Ее сын тяжело переживал смерть ребенка, испытывая почти такую же скорбь, которая сразила Лейлу. Увидеть, как плачет мужчина, всегда испытание. «Бедняга до сих пор плачет», — прищурившись, подумала Гюльбахар. В день похорон Перихан он признался, что Лейла хотела развестись, потому что он взял вторую жену. Черкешенка скрыла изумление, хотя ее больно задело то, что Селим не посчитал нужным предупредить ее об этом. Но мысль, что невестка хотела нанести оскорбление Селиму, тогда как сын просто следовал традициям, была ей противна в высшей степени.

— Где ее похоронили, матушка? — спросила Лейла хрипло, с неимоверной учтивостью.

— В Эюпе, конечно. Мы посадили кипарис, который будет защищать ее душу от злых духов.

— У Перихан была чистая душа. Ей еще и семи не было.

Лейла замерла, крепко держа руку Ахмета. Ее жизнь рухнула. Ей нужно было снова обрести равновесие и продолжить жить. Она поклонилась, коснувшись сердца, губ и лба, таким образом демонстрируя свекрови почтение в чувствах, мыслях и словах, и ушла к себе в комнату, разбитая, словно состарилась на тысячу лет.

Она заперлась у себя в комнате. На улице всю ночь шумели по поводу окончания поста. Сквозь стены доносился глухой звук барабанов, пульс пробудившегося города. Вокруг минаретов сияли фонари, и мусульмане чествовали Аллаха огненными буквами. Кварталы правоверных были украшены огнями, кафе были открыты всю ночь. Ахмет попросил разрешения сходить на спектакль в карагёз[55] на углу улицы. Она не посмела отказать ребенку, несмотря на наличие грубой сцены, где марионетка угрожающе размахивала толстым фаллосом.

Как обычно, Гюльбахар-ханым делила праздничную трапезу с подругами. Судя по ароматам, наполнявшим весь дом, кухарка превзошла саму себя. Свекровь была известна своими пиршествами. Гостьи устраивались перед блюдами из мейсенского фарфора на кожаных подставках, шитых золотом. Ловкими пальчиками они подхватывали черные и зеленые оливки, сыры, варенья и хлебцы, припасенные для такого случая, тонкие ломтики бараньей колбасы, индейки в чесночном соусе, которая так редко появлялась в меню домочадцев, плов и отварные в бульоне овощи… В довершение подавали кондитерские изделия и нарезку свежих фруктов. Застолье длилось часами. Лейла не хотела никого видеть. Фериде принесла ей мезе[56], к которым женщина даже не притронулась. Жертвы поста сжигали грехи. Пусть так будет и с ней, и этой ночью. Поджав ноги, она сидела со скрещенными руками, словно наказанный ребенок.

Она видела мысленным взором Перихан, которая с гордостью показывала те несколько слов, которые научилась писать в школе при мечети, она слышала, как дочь читает наизусть отрывок из Корана, как она наклоняет голову в такт молитвы. Согласно легенде, небожители, сущности, обитавшие в раю, порой падали с неба на землю, но, удовлетворив свое любопытство, возвращались на небеса. Неужели столь юная Перихан устала от своей семьи? И от своей матери?

Лейла вздрогнула, узнав звук шагов Селима, нервно поправила складки вуали. Ближе к вечеру Фериде отвела ее в хаммам, где лично оттирала хозяйку мылом и щетками, чтобы кровь снова циркулировала в сосудах. Лейла покорилась старой служанке, не чувствуя обжигающе горячей воды. Слезы текли нескончаемым потоком, перемешиваясь с паром. Шершавые руки Фериде чистили ее скребницей, расслабляя ноющие от боли мышцы, прогоняя следы долгого путешествия. На мраморный пол стекала пыль Анатолии и невозможной любви. Лейла стояла неподвижно, ее тело было подобно тряпичной кукле. Она тоже умерла, но по ней никто не скорбел.

Женщина поднялась, когда вошел бледный, с горькой гримасой, Селим. Лейла не знала, чего ожидать от супруга. В некоторой степени муж стал для нее чужим. Однако он оставался отцом Перихан, которую любил так же, как и она. Именно поэтому он оставался рядом, когда дочери было плохо. Лейла не могла прогнать из головы эту картину. Когда она протянула к Селиму руки, он не пошевелился. На его лице она прочла лишь презрение. «Отторжение жестокое, но, вероятно, заслуженное», — убитая реакцией мужа, подумала она.

— Ты затянула с возвращением, — холодно произнес он.

— Дорога оказалась сложной. Я отправилась сразу же, как только получила твою телеграмму.

— Тебе вообще не нужно было уезжать.

— Оставаясь здесь, я рисковала жизнью.

— Неужели? — с иронией заметил он, вытягивая из кармана портсигар. — Самое большее — это некоторые неприятности в тюрьме. Это, конечно, запятнало бы честь нашей семьи, но тебя уже давно это вовсе не заботит. Ты возомнила, что выполняешь какую-то миссию, не так ли? Как-то в американской ежедневной газете я прочитал заголовок: «Женщина, стоящая за Мустафой Кемалем». И я сразу же подумал о тебе. Безусловно, журналист говорил о Халиде Эдип, но ходят слухи, что ты словно его тень.

Она не сводила с мужа глаз. Он подкурил сигарету. Его руки дрожали. Она никогда не сомневалась в любви Селима к детям, но у нее не осталось ни слов, ни нежности, чтобы достучаться до него.

— Конечно, хорошо иметь связи с высокопоставленными лицами, — продолжал он. — Ты, должно быть, ощущаешь свою важность, общаясь с этим сборищем революционеров.

— У Мустафы Кемаля есть свои недостатки. Он амбициозен и не всегда отличается чувством сострадания, но он единственный, кто способен защитить нашу национальную целостность. Разве тот факт, что твои друзья согласились подписать мирный договор, до сих пор не открыл тебе глаза?

Она с удивлением заметила, что может вспыхнуть и бурно отреагировать на темы, совершенно не важные сейчас. И Селим сразу же этим воспользовался:

— По какому праву ты об этом говоришь? — вскрикнул он, выходя из себя. — Это я держал на руках Перихан, когда она умирала, ты понимаешь? Она звала тебя, но тебя не было рядом, чтобы ее утешить! Ты — недостойная мать, вот ты кто…

Лейла стояла молча, словно прибитая к столбу позора.