Джура(ил. И.Незнайкина) - Тушкан Георгий Павлович - Страница 80

Потом он разыскал хармлык. На его кустах было немного сладко-соленых ягод.

Странник сварил ягоды в чимгане — медном кувшинчике, единственной своей посуде. Вынув из за пояса ложку, он не спеша поел. Раньше в пути он варил ещё болтушку из крапивы и щавеля, но осень и высокие горы лишили его этой вкусной пищи. Вблизи родника стояла древняя конусовидная кибитка. В ней старик расположился на отдых. Ночью совсем близко раздался тоскливый волчий вой. Одинокий старый волк сидел на склоне горы и выл от голода. Он не мог уже охотиться и день за днем плелся за человеком в надежде, что человек умрет и он съест его труп. Странник сидел, прижавшись к задней стенке круглой кибитки, и, обхватив руками колени, положил на них голову. Так он сидел, пока рассвет не придал ему смелости. Утром он снова тронулся в путь.

Так день за днем шел старик. Трудно было идти по узким ущельям, дно которых было усыпано валунами и осколками камней. Но всему приходит конец, пришел конец и каменистой тропинке. Завернув несколько раз вправо, потом влево, она сделала последний прыжок на высокую гору, пробежала у кромки вечных снегов, ринулась вниз и повела странника по предгорьям все вниз и вниз. Теперь с каждым днем делалось все теплее, желтые стебли трав становились желто зелеными.

Страннику казалось, что, миновав зиму, он возвратился к теплой весне. А прошлой ночью перестал выть и волк. То ли он издох, то ли испугался близкого многолюдного тракта, с которого доносились звон колокольцев и крики, но волк отстал. Странник сразу повеселел, и все же у него не хватало смелости выйти вечером на тракт, и он заночевал невдалеке, на покинутой караванщиками ночевке, где ещё чуть дымился потухающий костер и собаки ещё не успели доесть остатки пищи.

Встревоженный, но повеселевший, он заснул и впервые за долгое путешествие всю ночь проспал спокойно.

II

Горы все отчетливее вырисовывались на побелевшем небе. Оно окрасилось на востоке в коричневые тона, потом порозовело, покраснело, и красное зарево, багровея разлилось по облачкам, окутывавшим вершины.

Уже давно растаял иней в тени гор и исчезли дрожащие капли росы под жаркими лучами солнца, а странник все спал и спал. Он лежал на спине, раскинув руки, и мухи ползали по его лицу. Бездомная рыжая собака, тихо подкравшись, безуспешно искала пищу и, не найдя ничего, кроме крошек на подбородке странника, слизнула их.

Странник проснулся и, увидев над собой морду, вскрикнул, решив, что это тот самый волк. Они кинулись друг от друга: испуганный человек — в одну сторону и не менее перепуганная собака — в другую. Наконец, убедившись, что за ним никто не гонится, странник сел на землю и долго, с упоением ругался, а потом возвратился к костру. Он собрал свои вещи и вышел на холм. Вдали зеленели сады. Между ними проходил тракт и, пробегая у подножия холма, исчезал где то на горизонте. Не одна, не десять, а около сорока тропинок проходило одна возле другой так, чтобы рядом едущие всадники не задевали друг друга стременами. Растянувшись длинной цепочкой, шли верблюжьи караваны, поднимая пыль.

Верблюды в такт шагу мерно кивали головами, украшенными разноцветными султанами — из красной, желтой и синей шерсти. Монотонно звякали колокольцы. Пыль, густая и тяжелая, брызгала из-под огромных, грузных ступней верблюдов и повисала в воздухе душной завесой, туманя дали.

Был базарный день. Странник этого не ожидал и даже остановился в нерешительности, но потом, видимо решившись, быстро зашагал по самой короткой тропинке по направлению к поселку. На тропинке он казался ещё меньше ростом, потому что бесчисленные караваны в течение сотен лет вытоптали её и она тянулась глубокой узкой канавой, скрывая странника почти до колен. Чем ближе подходил странник к поселку, чем выше поднималось солнце, тем шумнее становилось на дороге. Звенели бесчисленные колокольцы, ревели верблюды и ишаки, кричали и свистели погонщики, лаяли собаки.

Сердце странника билось неровными толчками все сильнее и все тревожнее. Рядом с тропинками шла людная дорога. По ней ехала крытая арба, запряженная одной лошадью. Хозяин её сидел верхом, причем высота колес арбы достигала плеч всадника. Проехал купец в лазурном халате, с шариком на шапке. Шли водоносы с кувшинами воды. На худых осликах, касаясь ногами земли, ехали дехкане. Беговые верблюды, мерно покачиваясь, свысока наблюдали толпу.

Дойдя до ворот, странник юркнул в толпу, стараясь не попасться на глаза страже. Он быстро шел по узким улицам, огороженным высокими глиняными заборами, боязливо оглядывался и чуть было не попал под лошадь.

Выйдя на шумную базарную площадь, он остановился. Площадь была битком набита лошадьми, верблюдами, ишаками и людьми всех возрастов и национальностей. Говор узбекский, дунганский, китайский, иранский, переходя в крик, наполнял пыльный воздух. Сновали торговцы с круглыми корзинами фруктов на плечах. Пронзительно кричали водоносы, расхваливая холодную воду. Ходили кальянщики, торгуя по одной и по две затяжки табачным дымом из кальянов. Лоточники со сладостями зазывали:

— О, что за объеденье! Ай, как сладко, язык проглотишь! — и громко чмокали губами.

Много нищих сидело возле стен. Визгливыми голосами они просили подаяние. Шаманили дервиши. Одетые в лохмотья, в высоких конических шапках с меховой опушкой и с барсовыми шкурами, закинутыми за спину, они визгливо пели и пританцовывали, постукивая в такт железными палками с бренчащими колокольчиками о землю. Нищенские корытца, висевшие у них на шее, подпрыгивали. Тут же толкались младшие школьники из мактабов — школ при мечетях — и более старшие, из медресе, норовя что нибудь стянуть. В воздухе пахло навозом, сырым мясом, пловом и лошадиным потом. Странник, как слепой, шел медленно в толпе, натыкаясь на людей. Его ругали, и ему наступали на ноги. Пораженный, он остановился наконец перед ковровой лавкой. Каких только ковров не было здесь! Намазлыки и макрабы — небольшие молитвенные ковры различных цветов и узоров — горой высились в углу. Калы — большие ковры для подстилки на полу — привлекали его взор своими пестрыми рисунками. Осмолдуки — украшения для верблюдов — пестрели как радуга. Курджумы и торбы — красные с синим переметные сумы — привлекали множество покупателей.

Странник, почти всю жизнь проживший среди серых, однообразных гор, не в силах был уйти от лавки. Его толкали прохожие, но он не замечал их. Он не заметил, что внезапно шум на базаре немного стих и вскоре базар почти замолчал. Только китайцы да индусы — не мусульмане — по своему неведению не чувствовали страха при появлении блюстителя магометанской веры, грозы всех мусульман — раиса Кипчакбая.

Завидев Кипчакбая, мусульмане почтительно потупили голову, как и надлежит делать правоверным, а женщины спрятались за спиной мужчин.

Только какая то женщина без паранджи, заметив Кипчакбая, испуганно закричала и, боясь наказания, помчалась через базар. — О горе мне, горе! — кричала женщина и своим криком выдала себя, потому что помощники, ехавшие вместе с Кипчакбаем на лошадях, поскакали за ней через базар, опрокидывая прохожих. Много людей побежало с базара, и впереди всех мчались мальчишки, боявшиеся сердитого Кипчакбая больше, чем шайтана. А раис Кипчакбай, одновременно исполняя обязанности казы38, шагом ехал по базару на породистом и выхоленном гнедом коне. Он грузно покачивался в мягком седле.

Выпятив нижнюю губу и прищурившись, Кипчакбай сердито смотрел на склонивших головы правоверных и икал от съеденной слишком жирной пищи. В правой руке он сжимал ременную семихвостую плеть — диру, символ власти раиса.

К нему приволокли провинившуюся перед кораном женщину. Толстый Кипчакбай выругал её, отхлестал дирой и поехал дальше, а впереди и позади него двигались его помощники.

— Дерешься? — крикнул чей то звонкий молодой голос из толпы.

— Кто сказал? Кто сказал? — закричал Кипчакбай, покраснев от гнева.