Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердной бабушке (сборник) - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 5

Патрисио снял шляпу и кивнул.

– Какая же?

– Проблема у меня такая, – сказал Патрисио, – денег нет.

– И сколько тебе нужно?

– Сорок восемь песо.

Сеньор Эрберт издал торжествующий возглас. «Сорок восемь песо», – повторил он. Толпа одобрительно зашумела.

– Прекрасно, Патрисио, – продолжал сеньор Эрберт. – А теперь скажи нам: что ты умеешь делать?

– Много чего.

– Выбери что-нибудь одно, – сказал сеньор Эрберт. – То, что умеешь лучше всего.

– Ладно, – сказал Патрисио. – Я умею подражать пению птиц.

Снова послышался одобрительный шум, и сеньор Эрберт обратился к собравшимся:

– А теперь, сеньоры, наш друг Патрисио, который великолепно подражает пению птиц, изобразит нам пение сорока восьми разных птиц и таким образом решит величайшую проблему своей жизни.

И тогда Патрисио, перед удивленно притихшей толпой, начал имитировать пение птиц. То свистом, то клекотом он изобразил всех известных птиц, а чтобы набрать нужное число – и таких, которых никто не мог узнать. Наконец сеньор Эрберт попросил собравшихся поаплодировать и отдал ему сорок восемь песо.

– А сейчас, – сказал он, – подходите один за другим. До этого же часа завтрашнего дня я буду здесь, чтобы разрешать проблемы.

Старый Хакоб узнавал о происходящей суматохе из разговоров проходивших мимо людей. От всякого нового сообщения сердце у него распирало, каждый раз все больше и больше, пока он не почувствовал, что оно вот-вот разорвется.

– Что вы думаете об этом гринго? – спросил он.

Дон Максимо Гомес пожал плечами:

– Может быть, он филантроп.

– Если бы я умел что-нибудь делать, – сказал старый Хакоб, – я тоже мог бы решить свою маленькую проблему. У меня ведь и вовсе ерунда: двадцать песо.

– Вы отлично играете в шашки, – сказал дон Максимо Гомес.

Старый Хакоб, казалось, не обратил внимания. Но, оставшись один, завернул в газету игральную доску и коробку с шашками и отправился на поединок с сеньором Эрбертом. Он ждал своей очереди до полуночи. Наконец сеньор Эрберт нагрузился своими баулами и попрощался до следующего утра.

Он не пошел спать. Он появился в лавке Катарино, в сопровождении мужчин, которые несли его баулы, а за ним все шла толпа со своими проблемами. Он решал их одну за другой и решил столько, что в конце концов остались только женщины и несколько мужчин, чьи проблемы были еще не решены. В глубине комнаты одинокая женщина медленно обмахивалась популярной брошюрой.

– А ты, – крикнул ей сеньор Эрберт, – у тебя что за проблема?

Женщина перестала обмахиваться.

– Я не участвую в этом празднике, мистер, – крикнула она через всю комнату. – У меня нет никаких проблем, я проститутка и получаю свое от всяких калек.

Сеньор Эрберт пожал плечами. Он пил холодное пиво – рядом со своими баулами – в ожидании новых проблем. Он вспотел.

Немного позже одна женщина отделилась от сидевшей за столиком компании и тихо заговорила с ним. У нее была проблема в пятьсот песо.

– А ты за сколько идешь? – спросил ее сеньор Эрберт.

– За пять.

– Скажи пожалуйста, – сказал сеньор Эрберт. – Сто мужчин.

– Это ничего, – сказала она. – Если я достану эти деньги, это будут последние сто мужчин в моей жизни.

Он окинул ее взглядом. Она была очень юной, хрупкого сложения, но в глазах была твердая решимость.

– Ладно, – сказал сеньор Эрберт. – Иди в комнату, а я буду тебе их присылать, каждого за пять песо.

Он вышел на улицу и стал звонить в колокольчик. В семь часов утра Тобиас увидел, что лавка Катарино открыта. Все было тихо. Полусонный, отекший от пива сеньор Эрберт следил за поступлением мужчин в комнату девушки.

Тобиас тоже вошел. Девушка узнала его и удивилась, увидев в комнате.

– И ты тоже?

– Мне сказали, чтобы я вошел, – сказал Тобиас. – Мне дали пять песо и сказали – не задерживайся.

Она сняла с постели мокрую от пота простыню и подала Тобиасу другой конец. Она была тяжелой, будто из дерева. Они стали выжимать ее, выкручивая с обоих концов, пока она не приобрела свой нормальный вес. Перевернули матрас, чтобы теперь намокала от пота другая сторона. Тобиас проделал все, что только мог. Перед тем как уйти, он добавил пять песо к растущей горке бумажек рядом с постелью.

– Присылай всех, кого увидишь, – наказал ему сеньор Эрберт, – посмотрим, справимся ли мы с этим до полудня.

Девушка приоткрыла дверь и попросила холодного пива. Там еще ждали несколько мужчин.

– Сколько еще? – спросила она.

– Шестьдесят три, – ответил сеньор Эрберт.

Старый Хакоб весь день преследовал его со своей игральной доской. К вечеру его очередь подошла, он изложил свою проблему, и сеньор Эрберт принял его предложение. Они поставили два стула и столик прямо на большой стол, посреди заполненной людьми улицы, и старый Хакоб начал партию. Это был последний ход, который он мог заранее обдумать. Он проиграл.

– Сорок песо, – сказал сеньор Эрберт, – и я даю вам преимущество в две шашки.

Он снова выиграл. Руки его едва прикасались к фигурам. Он целиком уходил в игру, предугадывая позицию противника, и всегда выигрывал. Собравшиеся устали на них смотреть. Когда старый Хакоб решил сдаться, он был должен пять тысяч семьсот сорок два песо и двадцать три сентаво.

Он не пал духом. Записал цифру на бумажке и спрятал ее в карман. Потом сложил игральную доску, положил шашки в коробку и завернул все в газету.

– Делайте со мной что хотите, – сказал он, – но это оставьте мне. Обещаю вам играть весь остаток моей жизни, чтобы набрать эти деньги.

Сеньор Эрберт посмотрел на часы.

– От души сочувствую, – сказал он. – Срок истекает через двадцать минут. – Он подождал и убедился, что противник ничего не придумал. – Больше у вас ничего нет?

– Честь.

– Я хочу сказать, – объяснил сеньор Эрберт, – чего-то, что меняет цвет, если сверху пройтись кистью, вымазанной краской.

– Дом, – сказал старый Хакоб так, будто отгадал загадку. – Он, правда, ничего не стоит, но это все-таки дом.

Так и получилось, что сеньор Эрберт получил дом старого Хакоба. Он получил также дома и имущество всех тех, кто не смог выполнить условия, но зато устроил целую неделю музыки, фейерверков, циркачей-канатоходцев и сам руководил праздником.

Это была памятная неделя. Сеньор Эрберт говорил о чудесной судьбе поселка, нарисовал даже город будущего с огромными стеклянными зданиями, на плоских крышах которых будут танцевальные площадки. Он показал его собравшимся. Они удивлялись, пытаясь найти себя в ярко раскрашенных сеньором Эрбертом прохожих, но те были так хорошо одеты, что узнать их было невозможно. От такой нагрузки у них заболело сердце. Они смеялись над своими слезами, которые проливали в октябре, и жили в тумане надежды до того дня, когда сеньор Эрберт позвонил в колокольчик и объявил об окончании праздника. Только тогда он решил отдохнуть.

– Вы умрете от такой жизни, какую ведете сейчас, – сказал старый Хакоб.

– У меня столько денег, – сказал сеньор Эрберт, – что нет причин умирать.

Он повалился на постель. Он спал дни и ночи, храпя, как лев, и прошло столько дней, что люди устали ждать. Им пришлось откапывать крабов и есть их. Новые пластинки Катарино стали такими старыми, что никто не мог слушать их без слез, – пришлось закрыть лавку.

Много времени спустя, как заснул сеньор Эрберт, в дом старого Хакоба постучался священник. Дверь была заперта изнутри. Спящий при дыхании тратил так много воздуха, что некоторые предметы, став легче, начали парить над землей.

– Я хочу с ним поговорить, – сказал священник.

– Надо подождать, – сказал старый Хакоб.

– У меня нет столько времени.

– Садитесь, святой отец, и ждите, – повторил старый Хакоб. – А пока сделайте одолжение – поговорите со мной. Я уже давно ничего не знаю о мире.

– Люди разбегаются. Очень скоро поселок станет таким же, как раньше. Вот и все новости.

– Вернутся, – сказал старый Хакоб, – когда море вернет запах роз.