Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Введение в философскую феноменологию - Катасонов Владимир - Страница 14


14
Изменить размер шрифта:

{стр. 44}

вы сопротивления, нужно усилием симпатии как бы проникнуть внутрь душевного мира собеседника и увидеть его ситуацию изнутри. Он может сопротивляться, например, потому, что его жизненный опыт противоречит вере, например, факт существования страдания и зла. Но это не есть еще злая воля в чистом виде, и в этом случае можно еще аргументировать и искать взаимопонимания. Хуже другая ситуация, когда неверующий сопротивляется аргументации потому, что он явно или подсознательно понимает, что принятие существования Бога ограничит его своеволие. По известной формуле Достоевского: если Бога нет, то все дозволено. А если есть Бог, тогда моя воля ограничена, и более того, в принципе оказывается ниже, слабее воли другого, воли Бога. Для некоторых принять это невозможно... Всякая аргументация доказательств бытия Бога разворачивается на этом феноменологическом фоне самоопределения человеческой воли. Поэтому, для того чтобы аргументация была услышана, необходимо согласие в более глубинных мировоззренческих вопросах. Если этого согласия нет, диалог невозможен. Отсюда получается, делает вывод Марсель, что, вообще говоря, доказательство возможно только там, где можно обойтись и без него, и оно невозможно именно в тех случаях, для которых оно и было создано: где для этого не созрели еще более глубокие мировоззренческие предпосылки. В случае если эти предпосылки имеются, доказательство бытия Божия помогает гармонизации отношений между рассудком и верой.

Марсель убежден, что доказательство подобных вещей возможно только если учитывается конкретность ситуации. И в частности, нет какого-то формального алгоритма, чисто логического доказательства, применимого во всех ситуациях и со всеми людьми. Историчность человека, коренная экзистенциальность его природы требуют, чтобы к нему каждый раз подходили как к уникальному случаю. Попытка обратить неверующего к вере есть, согласно философу, одновременно существенное событие и испытание и для самого верующего. Верующий считает, что ему была дана вера, а неверующему не дана, что ему открыта реальность веры, закрытая еще для неверующего. Однако именно в этой встрече, настаивает философ, и происходит оценка этой «данности». «Речь скорее идет о том, — пишет Марсель, — чтобы определить, смог ли верующий, то есть я сам, претендующий на то, чтобы иметь веру, действительно ответить на обращенный ко мне призыв, причем этот ответ может заключаться только в свидетельстве, которое я даю или не даю своей жизнью, а именно не только или не главным образом поддающимися оценке и исчислению действиями, а тем, что я высвобождаю в другом, неся ему свет»[65]. Вера в этом смысле противоположна всякому обладанию, речь

{стр. 45}

идет о бытии, а не об имении[66]. В этой встрече с неверующим, аутентично пережитой, верующий как бы открывает в глубине своей веры, про которую он думал, что она ему дана, неверие, не позволяющее ему чваниться своим даром[67]. Парадоксальным образом именно это позволяет ему установить глубинную связь с неверующим, они как бы оказываются с ним на одной плоскости, «...связь в свете истины, который и есть также свет милосердия»[68]. И именно в этом контакте для неверующего открывается возможность осознать значимость для него самого той реальности, про которую верующий считал, что она «дана» ему в вере... В подобных размышлениях, подчеркивает Марсель, еще раз открывается нам различие между проблемой и тайной. Действительно, реальность, о которой здесь говорится, никак не может отождествляться с объективной данностью, на которую я могу смотреть и изучать научными методами. Скорее, эта реальность дается мне лишь постольку, поскольку я сам отдаю ей себя самого...

§ 2. Набросок конкретной философии

Работа 1938 года «Набросок конкретной философии» уже самим своим названием говорит нам о центральной интуиции философии Марселя. В ней Марсель дает свое общее понимание работы философа, обсуждает саму природу философии и, в частности, показывает работу феноменологического метода. С самого начала статьи он предупреждает, что будет говорить о вещах, говорить о которых в высшей степени трудно, о вещах «почти невыразимых»[69]. Марсель рассуждает в этой работе не о своей конкретной философии, а о конкретности в философии, какой она должна, по его мнению, быть, и идеалу которой он старается следовать. Характерен термин, который философ здесь использует. Он говорит, что его задача — подвести читателя к видению «своего рода духовных пейзажей»[70], привести его к тому интуитивному пониманию философии, которое является для него самым ценным. Этот настойчивый призыв к интуитивному схватыванию философской реальности — характерный признак феноменологического метода.

Говоря о философии вообще, Марсель как бы делит всех философов на две группы: одни восполняют философскую мысль, другие — расходу

{стр. 46}

ют. Это восполнение и расходование или производство и эксплуатация имеет для него и более широкое значение в культуре. Но в философии восполнение означает обретение новых интуиций, новых ходов мысли, дающееся обычно не без серьезных усилий. Таковы работы великих творцов европейской мысли: Декарта, Лейбница, Канта и др. Расходование же в философии есть вещь еще более опасная, чем, например, расходование в экономике или технике. Расходование в сфере философии особенно проявляется через создание «измов», в которых сплошь и рядом происходит затуманивание, порча и деградация мысли: «...картезианизм, или картезианство, против Декарта, кантизм, или кантианство, против Канта, бергсонизм против Бергсона — сколько здесь сюжетов для историка мысли!»[71] Конкретная философия должна, прежде всего, сопротивляться всякой схоластизации, превращению в «измы». В этом же смысле Марсель выступает и против системостроительства в философии. Претензия на замкнутую систему мысли, которая бы охватила все существенное в мире, представляется ему в высшей степени абсурдной. Философия для Марселя, прежде всего, поиск и исследование. Именно это ценно для философии, сам процесс живой мысли, а не некое обладание результатом. Эта позиция французского философа сближает его с Ясперсом, который также считал главной ценностью философии и добродетелью философа именно умение философствовать, а не создание философских систем[72]. Впрочем умение философствовать не противопоставляется здесь методологическому контролю над мышлением и систематичности. Разве что, лишь претензии на полноту системы претят подобному типу философствования.

Конкретная философия, по Марселю, должна философствовать hic et nunc, здесь и теперь. Что это означает? Проще определить это через отрицание. В наше время, говорит Марсель, наблюдается огромный интерес к истории наук, это, может быть, в большей части относится именно к философии. Но в последней этот интерес к истории приводит нередко просто к исчезновению самой философии! Поставив философскую проблему, философ обращается к истории, рассматривает все перипетии попыток ее решения и... что же? Нередко остается этим вполне удовлетворенным, как будто бы проблема действительно была решена, что далеко не так. Историческое изучение проблемы, конечно, необходимо, но из этого не следует, что его достаточно для устранения пробле