Разбитое сердце королевы Марго - Лесина Екатерина - Страница 18

– Она… замуж… а я вот…

– Трижды побывала, – спокойно ответил Далматов. – Прекрати. На меня это не действует.

И кузина, чтоб ее, ничуть не смутилась, плечиком только дернула:

– Настя очень неплохо устроилась, сама сказала, что в ее жизни все к лучшему, но меня она по-прежнему ненавидит. Она рассказывала, как… как хвасталась, да… а потом добавила, что она свою судьбу устроила, а мне вот суждено до конца дней одной быть…

Снова вздох.

Рука, прижатая к груди. И грудь вздымается волнительно. И Саломее хочется ударить уже не Далматова за его фокусы, но дражайшую кузину, которая, тут и гадать нечего, задумала в очередной раз личную жизнь устроить.

Невиновная она?

Проклятая?

Если и так, то, верно, было за что проклинать.

– Варечка… ты не против, что я так? – Далматов чуть наклонился. И Варвара кивнула: не против… совершенно не против, и не будет против, что бы он ни придумал. И если сейчас Далматов предложит поехать к нему, она согласится, а потом будет просить прощения.

Петь о внезапной любви.

И вроде бы нет до этого Саломее никакого дела, а все одно неприятно до скрежета зубовного.

Но спрашивается, с чего бы?

– Варечка… солнышко мое отравленное, скажи, а не получала ли ты от деда подарков… скажем, черного паучка…

– Я боюсь пауков…

– Ну что ты, – он накрыл Варварину руку своей ладонью, – не стоит. Пауки, по сравнению с людьми, существа в высшей степени безобидные, а этот и вовсе неживой. Брелок, но вероятно, в свое время был подвеской… или чем-то вроде. Инкрустация черными камнями. Глаза желтые.

– Надо же, как хорошо вы осведомлены…

Упоминание о пауке Варваре не понравилось. И про мурлыканье свое забыла, и руку убрала под стол. Выпрямилась, как ученица-отличница.

– Как уж есть.

– Не продам.

– Ну что ты, Варенька, я не прошу продавать. Мне взглянуть только. Из чистого любопытства…

Она фыркнула, кажется, не поверив. Но поднялась. Вышла.

– Что ты творишь? – зашипела Саломея и от избытка чувств пнула Далматова. Правда, пинаться в мягких тапочках было неразумно.

– Аккуратней, дорогая, не ушибись…

– Смешно?

– Ничуть.

– Ты…

– Я пытаюсь разобраться во всем этом бедламе. И мне, конечно, донельзя приятно, что ты меня ревнуешь…

– Я не ревную!

– Ревнуешь… рыжая, хоть себе-то не лги.

Саломея засопела от обиды и еще потому, что он снова был прав. Она ревновала.

И еще боялась.

– Руками хоть не трогай…

– Не буду, – пообещал Далматов и в подтверждение серьезности своих намерений вытащил из кармана хирургические перчатки. – Не волнуйся, тебе от меня так легко не отделаться…

– А с чего ты взял, что я отделаться хочу?

– Вы так мило выглядите, – ехидно заметила Варвара, – извините, что прерываю, но вот… про этого паука ты спрашивал?

Ключи.

С полдюжины ключей на потемневшем кольце. И ключи разные, есть вовсе крохотный, годный разве что для того, чтобы шкатулку запереть, а есть огромный, с длинной потертой цевкой. И паучок теряется меж них.

– Позволите? – Далматов перехватил связку за кольцо.

Перчатки надеть успел, но все одно было неспокойно. И то, как жадно Варвара наблюдала за каждым его движением, спокойствия Саломее не добавляло.

А паук крупный.

Черное округлое тельце сантиметров семь в диаметре, бляшка-голова с желтыми глазами.

– Не новодел. – Далматов прикасался к пауку осторожно, зубочисткой, что весьма веселило Варвару.

– Он не живой… к тому же ты сам сказал, что люди опасней пауков.

– Вот именно.

Далматов перевернул подвеску, а это была именно подвеска, которую использовали в качестве брелока.

– Серебро, полагаю… эмаль. Агат… вдовье украшение. Одну минуту. – Он отложил зубочистку и взял-таки паука, перехватил за округлое тельце, что-то сдвинул или нажал, и тельце это вдруг раскололось пополам.

– Ой! Ты его… он его сломал!

– Не сломал, – покачал головой Далматов. – Открыл. Это медальон…

– Покажи!

Она сгребла и ключи, и паука, которого теперь осматривала едва ли не более внимательно, чем сам Далматов, потом с раздражением бросила на стол.

– Но здесь ничего нет!

– А что должно быть? – Далматов мизинцем подвинул связку к себе.

– Портрет!

– Чей?

– Откуда мне знать? – Варвара, кажется, злилась, и причина этой злости была совершенно непонятна Саломее. – Женщины. Или мужчины… того, кому он принадлежал раньше…

– А вот это – интересный вопрос… кому он принадлежал раньше? – Далматов посмотрел на Варвару, которая прямой взгляд выдержала, только фыркнула: мол, понятия она не имеет и знать не желает. Ей и без этого знания живется неплохо. – Но в медальонах не обязательно портреты хранили. Да, очень часто писались именно миниатюры, мужа или детей, жены, родителей… хоть любимой кошки. Чуть позже – вставляли фотографии… но миниатюра и фотография – удовольствие довольно дорогое.

Далматов склонился над столом.

– И многие обходились куда более простыми вещами. Скажем, локон. Мило и романтично… еще порой – кусок платка или чулка… капля крови, конечно, не сама по себе, но на полотне, на том же носовом платке.

– Мерзость какая! – Варвару передернуло.

– Еще раньше хранили блох…

– Прекрати! Я к нему прикоснуться не смогу…

– Успокойся, блох в нем точно не хранили.

– Откуда ты…

– Век девятнадцатый. – Далматов медальон закрыл. – А в это время блохи утратили свой романтический флер. Так что, скорее всего, здесь хранили что-то более прозаическое. Скажем, прядь волос. Или дозу кокаина.

– Что?!

– Удобная форма, чтобы спрятать порошок… нет, можно представить, что здесь был яд, какой-нибудь редкий, скажем, кураре, которым пользовалась коварная обольстительница, чтобы извести своих мужей. Или не своих. Или не мужей, а жен… в общем, сама себе историю сочинишь. Как он к тебе попал?

Далматов подвинул связку к Варваре, но, к огромному облегчению Саломеи, перчаток снимать не стал.

– Бабушка подарила.

– Вот так просто взяла и подарила?

Варвара ключи брать не спешила, но смерив Далматова насмешливым взглядом, ответила:

– Вот так просто. Взяла и подарила… или как-то иначе должно быть?

– Ты скажи.

Варвара молча сгребла ключи и вышла, почему-то у Саломеи сложилось впечатление, что кузина с трудом сдерживается, чтобы не хлопнуть дверью.

– Рыжая… – Далматов потер переносицу и скривился: – Не нравится мне все это… может, ко мне переедешь?

– Думаешь, спасет?

Он только вздохнул.

– В конце концов, она и вправду может быть невиновна…

– Сама-то в это веришь?

Саломея не знала. Ей очень хотелось верить, хотя бы потому, что Варвара – единственная родственница, которая осталась. А мама говорила, что кровь – не вода, и если так, то Саломея несет за кузину ответственность.

– Надо найти эту Настю…

– Найду, – пообещал Далматов. – И ты не будешь возражать, если я стану в гости заглядывать?

– А с каких пор тебе мое согласие нужно?

– Ну… может, я некоторые жизненные принципы пересмотрел и все такое. Исправлюсь, стану нормальным…

Она рассмеялась первой: как-то вот не верилось, что Далматов способен стать нормальным. К счастью.

Ночью снились пауки.

Пауков Далматов не боялся, люди и вправду много опасней, но сон был на редкость муторным. Пауки копошились, переплетались лапами, складывали мозаику чужого лица, рассмотреть которое Далматов пытался, но не мог.

Варвара?

Саломея, так некстати объявившаяся, хотя, честно говоря, это было в радость. Только после сна радость была какой-то неправильной. Он очнулся с головной болью, с тошнотой, которая накатывала волнами, и очередная согнала с кровати. Далматов успел добежать до унитаза. Рвало долго, выворачивая едва ли не наизнанку.

– Вот, значит, как. – Далматов вытер влажный рот влажной же ладонью. – Все-таки играем…

Собственный голос звучал глухо.