Культура Духа - Архимандрит (Нойка) Рафаил - Страница 4

Так начинают одухотворяться те пять чувств, которые изначально одухотворены первым переживанием, ведут нас мало-помалу к более подлинному познанию Божественного, вплоть до того, пока мы не достигнем интимности с Богом. В той мере, насколько эти чувства одухотворены, они становятся при посредстве культуры культивированием, то есть мы культивируем слово Божье.

Я думаю о другом призыве голоса Божьего: «Слушай, Израиль!» (см. Втор. 6:4) — причём Израиль обозначает народ Божий. Слух есть то, что мы называем в Церкви послушанием. Послушание есть в первую очередь слышание слова, чего-то, что мы слушаем. Мы понимаем послушание как учебный предмет: «слушать кого-то». Это какая-то правда, но не это есть суть послушания: эффект происходит от того, что мы духовно называем слушанием, но это только эффект, второстепенный эффект. Я сделаю сравнение. Как дитя во чреве матери — я слышал, что есть научные данные, — в нём из пяти чувств слух развивается первым, дитя может слышать голос отца своего сквозь ткани материнского чрева. Нечто аналогичное происходит и в нашем духовном переживании. Сквозь ткани мира сего, материи сей мы учимся слышать и различать голос Отца. Следовательно, послушание до и после того как стать дисциплиной, есть слышание и различение. Мы, следовательно, отличаем знакомый голос Доброго Пастыря от голоса чужого, который мы опознаём как чужой.

Разумеется, послушание, слышание, если хотите, ведёт к некоторому претворению в жизнь. Мы слышим что-то и, послушав, делаем — это мы называем послушанием, как я сказал бы, Культурой. Так что человек, ходя по наставлениям, им слышимым, культивирует в себе жизнь этих наставлений — как Адам, слушая наставления змея более, чем Божии, сам того не сознавая, сначала культивировал смерть — и попал в неё. Так же, культивируя слово Божье, мы культивируем в себе семя жизни и, как бы это сказать, попадаем в жизнь (но не падаем, так как это не падение, а восхождение). Будучи культивируемым, семя жизни прорастёт, даст плод, а это есть целая культура. Я говорил, что и обработка земли есть культура, — но и это есть культура «земли», «земли», каковой являюсь я.

Я сказал вначале, что всё культивируемое человеком есть культура. Культура испорченная или хорошая, но культура. Я сказал и такое: предоставим человеку искать, и это я назвал поиском жизни, поиском превратным или верным, но это есть искание человека. Ибо Бог, сотворивший человека, знающий, что есть в человеке, из чего он сделан и для чего сделан, Бог, знающий слабость человека, но и потенциал человека, Бог есть Тот, кто нас знает и Кто может даровать исполнение, нами искомое.

Тут я хотел бы привести слово святого Дорофея Газского, говорившего, что живущий в послушании, отказавшись от своей воли, чтобы жить в послушании, оказывается всегда живущим по своей воле. В начале моей монашеской жизни я понял кое-что из этих слов, но очень превратно, и я хотел бы выявить эту превратность в случае, если и другие понимают также превратно. Я понимал так, что, конечно, если ты отказался от своей воли и рад делать то, что тебе велит кто-то другой, то это и есть твоя воля, и ты потому оказываешься постоянно поступающим и по своей воле, и по воле другого. Зерно истины есть и в этом, но смысл тут куда более глубокий, более скрытый и утешительный.

Правда состоит в том, что Бог лучше меня знает, чего я хочу. Я ищу жизни, но могу искать её превратно. Послушанием в Духе я сразу пробуждаюсь: «Господи, ведь это и есть то, чего я хотел!». В конце концов, это есть то, к чему я стремился. Я признаю парадоксальным образом то, чего я никогда не знал. Когда приходит благодать, когда слово Божие, живя и пребывая в нас, прорастает и начинает порождать жизнь, когда благодать начинает жить в человеке, заполнять его, наполнять и обожествлять его, свидетельство всех святых Ветхого Завета к нам есть то, что это есть наполняющее человека. Конечно, это есть оно! А что, неужели Бог знает менее меня, Своего творения, чего я хочу и чего ищу? Человек может искать превратно, и, в конце концов, грех есть ложь, есть превратность — превратность естества, как говорится по-румынски «вышел из естества», это есть выход из естества.

И как я уже говорил, не надо нам давать себя обманывать многим философиям и мыслям, которые, особенно в наши дни, вмешиваются во всё и путают человека. Природа человека есть то, что Бог раскрывает нам как природу человека. Теперь мы понимаем, почему. Земное, материальное мы понимаем, как нашу примитивную жизнь, без всякого уничижительного смысла слова «примитивный», я бы сказал, нашу животную жизнь, без чего-либо уничижительного для понятия животного, кроме того, что этого недостаточно для человека. Но эта материальная природа более доступна нам: если ты голоден и у тебя есть что кушать, ты всегда можешь взять и поесть; но слово Спасителя — «не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф. 4:4). Где мы находим это слово?

Слова мы находим в книгах. Но понимаем ли мы это слово так, чтобы оно проросло и чтобы мы почувствовали жизнь его? Мы находим энергию этого слова, как в тот миг, когда, допустим, нас одолевает вожделение найти услаждение в словах Божиих — так, чтобы мы почувствовали: «Ведь этого хотел не живот мой, а нечто другое во мне». Тогда, когда живот наполнен и более не нуждается в еде, есть более означает вожделение. Я наелся еды, но чего-то ещё желаю и бросаюсь на ещё большее количество пищи с тем разочарованием, при котором вижу, что еда делает мне только плохо, и дохожу до тошноты. Ведь всё, что материально, то губительно, оно имеет предел, но желание человека предела не имеет. Почему? Потому что человек есть не только животное — когда что-то в человеке желает, то желает вечность, бесконечность. Что-то в человеке не удовлетворяется, не успокаивается кроме как в безграничности Бога.

Если во мне может прорасти это слово и я сочту его тем, к чему стремится моё желание, тогда более нет желания в уничижительном смысле, но я из желающего оказываюсь добродетельным, как бы мы сказали, морально. Но речь не идёт о добродетели, как мы её понимаем в морали, а о жизни, ибо Бог в жизни приемлет человека. И в этом состоит тот факт, что Святые жили с радостью по слову Божьему, терпели лишения с радостью, услаждались постами и суровой жизнью. Но не суровая жизнь услаждала их, а сладость благодати.

Это не вопрос интеллекта, а переживание, дающее силу. Что значит «мученик»? Это слово этимологически есть то же, что «свидетель». Мученик есть свидетель, потому что жизнь, живущая в нём, — во Христе — сильнее, чем та жизнь, что есть, которую мы имеем в наших бренных земных членах. Она сильнее энергетически, ибо не чувствует даже мук в силу услаждения, доставляемого ей любовью к Богу, побуждающего её лучше умереть в самых страшных муках, чем услаждаться губительными, преходящими усладами, отделяясь от Бога. Но губительно и преходяще есть не только то, что я сегодня живу, а завтра умираю, губительна и преходяща услада.

Говорят, что Бог есть Любовь и ещё раз Любовь. Что тогда есть человек как образ Божий? И человек есть любовь, и ещё раз любовь. Мы видим, что и самые тяжкие грехи связаны с любовью. Человек, будучи сотворённым по образу Божию, ищет свою идентичность, как мы теперь говорим.

Бог лучше меня знает, в чём состоит моя идентичность. И когда человек следует слову Божьему, когда человек продолжает слово Божье, он однажды ощущает, что это и есть желание. И желание такое устремлённое, такое пламенное, что он готов даже умереть, чтобы остаться в любви, со своей природой в любви, чем впасть в превратность любви, которую он сейчас ощущает как превратность.

Таким образом, слово Божье есть культура духа… Я вспоминаю, как я прибыл в Румынию, спустя много лет, и кто-то мне говорил об отце Паисии Олару, что попросил у него перед смертью слово для румынской молодёжи. И вот так, как я слышал и как помню, слово было примерно такое: «Да хранит она слово Божье!». Я слышал несколько слов об отце Паисии Олару, но когда я услыхал слово его, я почему-то очень возлюбил его в сердце своём. И я подумал, что это, быть может, есть слово большее, чем мы себе представляем: «Да хранит она слово Божье!». Мы начинаем хранить слово Божье, культивировать его на том уровне, на котором мы находимся. Понимаем ли мы его этически? Мы ведь этически пытаемся его хранить, но я бы хотел привлечь внимание вот к чему: не там следует оставаться нашему уму, не там он должен искать, не в обиду кому-либо будь сказано, — мы должны искать жизнь.