Дневник Джанни Урагани - Бертелли Луиджи "Вамба" - Страница 35

– И вы, болван, поверили его клятвам?

– Ну конечно! Бароццо в глубине душе мальчик порядочный, он был потрясён своим «положением нахлебника». Уверен, теперь мы можем его не бояться.

– Можем не бояться… Надо же. Да что вы несёте? А про Стоппани забыли? Да если б не он, вообще бы не было никакого скандала с похлёбкой. С ним-то вы что собираетесь делать?

– Стоппани лучше не трогать. Это совсем другое дело; он ещё ребёнок, и его болтовня не может испортить пансиону репутацию.

– Как? Вы его даже не накажете?

– Нет, дорогая. Наказание его только сильнее разозлит. К тому же анилин в тарелки сыпал один Бароццо: он сам признался, что действовал без сообщников.

Тут синьору Джелтруде прямо перекосило от злости, вот-вот удар хватит, подумал я.

Она воздела руки к небу и заголосила:

– О боги! О небеса! И вы ещё называете себя директором пансиона? Болван, который готов поверить любому мальчишке! Да вам место в сумасшедшем доме, а не в директорском кабинете! Мир ещё не видывал таких идиотов!

Директор не выдержал этой лавины оскорблений. Он нагнулся к своей разбушевавшейся супруге, заглянул ей в глаза и произнёс:

– Ну это уж слишком.

И тут я увидел, дорогой мой дневник, такую невероятную сцену, что она до сих пор стоит у меня перед глазами.

Синьора Джелтруде схватила синьора Станислао за волосы и зарычала:

– Что это вы задумали?

Вот тебе раз! Великолепная директорская шевелюра цвета воронова крыла осталась в когтях директрисы, и она принялась размахивать ей с воплями:

– Вы что, смеете мне угрожать? Вы? Мне?

Тут она отшвырнула парик, схватила деревянную выбивалку для ковра и погналась за синьором Станислао с лысой как коленка головой, а он, спасаясь от супруги, принялся бегать вокруг стола…

Это зрелище было настолько уморительно, что я не удержался и взвизгнул от смеха.

Это спасло синьора Станислао. Супруги изумлённо обернулись и подняли глаза на портрет; гнев синьоры Джелтруде тут же улетучился, и она еле слышно пробормотала:

– О, покойный дядюшка Пьерпаоло!

Я предусмотрительно ретировался, оставив супругов, сплочённых общим страхом, гадать, что пробудило к жизни портрет покойного основателя этого злополучного пансиона.

9 февраля

Сегодня утром все члены тайного общества «Один за всех, и все за одного» получили шифрованное послание. Оно гласило: «На большой перемене состоится заседание».

Я не припомню другого такого волнующего заседания. Его протокол (его вёл секретарь общества, точнее я) больше напоминает сцены из жизни гонимых христиан или карбонариев.

Итак, дорогой дневник, на заседании присутствовало тайное общество в полном составе: странное поведение Бароццо бросалось в глаза, и всем не терпелось узнать, почему он так резко переменился после визита к директору.

Мы собрались в нашем обычном месте, с удвоенными предосторожностями, чтобы не попасться директрисе, которая день ото дня становится всё подозрительнее, а с меня вообще глаз не спускает.

К счастью, она не догадывается, что визг синьора Пьерпаоло, который её так напугал, на самом деле издал я, а то бы она меня точно прикончила, а то и что похуже; кажется, эта женщина способна на всё!

Итак, когда мы собрались в кружок, Бароццо, бледный как смерть, вздохнул и мрачно проговорил:

– Я проведу это собрание… в последний раз.

Мы все очень огорчились и удивились, ведь Бароццо все считали юношей смелым, умным и благородным – одним словом, прирождённым председателем тайного общества.

Воцарилось молчание, которое никто не осмеливался нарушить, и Бароццо продолжил:

– Да, друзья мои, отныне я вынужден отречься от великой чести возглавлять наш союз… Серьёзные, очень серьёзные причины, неподвластные моей воле, вынуждают меня уйти в отставку. Если я не уйду, то буду чувствовать себя предателем… А этому не бывать! Пусть обо мне говорят что угодно, но никто не посмеет обвинить меня в том, что я хоть на день останусь на посту, которого недостоин.

Тут Микелоцци, который обычно отличается кротким нравом, но в минуту опасности ведёт себя как герой, перебил его сдавленным от волнения голосом:

– Недостоин? Не верю, что ты считаешь себя недостойным и впредь возглавлять наше общество!

– И мы не верим! – подхватили мы хором.

Но Бароццо покачал головой:

– Я не сделал ничего, чтобы стать недостойным… совесть моя чиста, меня не в чем упрекнуть. Я не нарушил ни устава нашего общества, ни кодекс чести.

Тут Бароццо драматическим жестом приложил руку к сердцу.

– Я больше ничего не могу вам сказать! – продолжал бывший председатель. – Но если в вас осталась хоть капля дружеских чувств ко мне, не спрашивайте меня, что заставляет меня оставить председательство. Знайте только, что отныне я не могу больше участвовать в вашем бунте, я не могу продолжать борьбу и решение моё непоколебимо.

Все опять переглянулись и немного пошушукались. Я понял, что слова Бароццо все восприняли всерьёз и, оправившись от первого потрясения, смирятся с его отставкой.

Бароццо тоже видел это, но стоял неподвижно, как Брагадин в ожидании, когда турки сдерут с него кожу[25].

Тогда я не выдержал и, припомнив всё, что видел и слышал накануне сквозь дыру в основателе пансиона, заорал во весь голос:

– Нет, в отставку тебе не уйти!

– Кто же мне помешает? – ответил Бароццо с достоинством. – Значит, пробил час мне идти своей дорогой, как подсказывает голос совести.

– Какой ещё «голос совести»! – ответил я. – Какое ещё «пробил час»! Голос, который тебя так взбаламутил, принадлежит не совести, а синьору Станислао, а что до часа, так это не он бьёт, а синьора Джелтруде: она так измочалила своего муженька, любо-дорого!

Эти слова окончательно сбили с толку членов общества «Один за всех, и все за одного». Я сжалился и описал им всю сцену в кабинете Пьерпаоло Пьерпаоли от начала до конца.

Словами не передать, дорогой мой дневник, как все обрадовались, что у председателя нашего тайного общества нет серьёзных причин уходить в отставку. То, что его держат в пансионе из жалости, – полная ерунда, на самом деле всем это выгодно, ведь опекун Бароццо нашёл взамен кучу новых воспитанников для пансиона.

Но ещё больше членов общества позабавил рассказ о побоях и парике. Ну кто бы мог подумать, что директор со своей генеральской статью позволит жене так бесцеремонно с собой обращаться; просто не верилось, что шевелюра, как, видимо, и военная выправка, у него фальшивая.

Но Бароццо даже не улыбнулся… Мой рассказ не утешил его: он был подавлен тем, что его держат в пансионе на особых условиях.

Так что, как мы ни настаивали, он не захотел отступить от принятого решения и в заключение сказал:

– Оставьте меня, друзья мои, тогда рано или поздно я совершу что-то такое… что вы сейчас и представить не можете. Совесть не позволяет мне больше состоять в вашем обществе, но я должен показать, на что способен, и не вам, а самому себе.

Он произнёс это так решительно, что никто не осмелился ему перечить. Было решено собраться снова, чтобы выбрать нового председателя: сейчас уже поздно, того и гляди застукают.

– Грядут большие перемены! – сказал мне Маурицио дель Понте, когда мы пожимали друг другу руки и обменивались пророческими словами «Один за всех!» – «Все за одного!».

Посмотрим, прав ли окажется дель Понте, но я тоже предчувствую, что в самом ближайшем будущем нас ждут великие события.

Ещё одна потрясающая новость!

Вчера я застукал директора, директрису и повара за спиритическим сеансом…

Клянусь! Когда я занял своё место за картиной, они уже сидели вокруг круглого стола и повар говорил:

– Он здесь! Вот он!

А вызывали они дух покойного профессора Пьерпаоло Пьерпаоли, заслуженного основателя нашего пансиона, за благородными чертами которого скрывался я.