Дневник Джанни Урагани - Бертелли Луиджи "Вамба" - Страница 26

Завтра снова в школу.

10 января

Эдмондо Де Амичис[22] был бы мной доволен, ибо сцена, разыгравшаяся сегодня утром в школе, вышибла бы слезу у любого.

Когда я вошёл в класс, меня встретили одобрительным гулом, все ребята уставились на меня.

Приятно, конечно, почувствовать себя героем, и я смотрел на своих одноклассников сверху вниз, ведь никто из них в жизни не подвергался такой опасности…

Но нет, кое-кто всё-таки попал в такую же передрягу… и вот Чеккино Беллуччи с трудом встал с места, держась руками за парту, и двинулся мне навстречу, опираясь на костыль.

Внутри у меня всё сжалось, с меня мигом слетела геройская спесь, в горле забулькало, и, побледнев как полотно, я прошептал:

– О, бедный Чеккино! Бедный Чеккино!

Ещё миг – и мы с Беллуччи обнялись, обливаясь слезами и не в силах произнести ни слова. У всех мальчишек в глазах стояли слёзы, и даже Профессор Мускул, который завёл было своё: «Всем молчать», сам замолк на полуслове, вздохнул протяжно и зарыдал.

И впрямь бедняга Чеккино!

Лечили его, лечили, но правая нога всё равно осталась короче и ему суждено хромать всю оставшуюся жизнь.

Представляешь, дорогой дневник, я был так подавлен плачевным состоянием Чеккино, что хоть я уже и думать забыл обо всей этой истории с автомобилем, но тут поневоле ужаснулся тому, с какой лёгкостью порой мы, дети, подвергаем себя опасности!

Само собой, я и не подумал спрашивать с бедного Чеккино Беллуччи десять новых перьев и красно-синий карандаш, которые он мне проспорил.

13 января

Мой зять просто молодчина. Он обращается со мной как с человеком, никогда не унижает и любит повторять:

– Джаннино в глубине души хороший мальчик, из него выйдет толк.

Только что он застал меня за дневником, полистал его, разглядывая мои рисунки, а потом сказал:

– Знаешь, у тебя большие способности к рисованию! Видно, что ты наблюдаешь и совершенствуешься… Посмотри, первые рисунки и вот эти последние – какой прогресс! Молодец Джаннино! Мы сделаем из тебя художника!

Вот такие разговоры каждому мальчишке по душе, и мне хочется показать своему зятю, как я благодарен ему за всё, что он для меня делает, и что-нибудь ему подарить, но денег-то у меня ни гроша, поэтому я думаю одолжить несколько лир у синьора Венанцио, раз он такой богач.

За обедом Маралли опять заговорил о моём дневнике.

– Ты видела его когда-нибудь? – спросил он у Вирджинии.

– Нет.

– Покажи ей, Джаннино: увидишь, Вирджиния, мы все там есть, да как похожи! Джаннино – настоящий художник!

Я обрадовался и показал рисунки сестре, но читать никому не разрешил, пусть мои мысли останутся тайной.

Невзирая на мой запрет, Вирджиния вдруг воскликнула:

– Ой, смотри: тут есть про наше венчание в церкви Святого Франческо на Горе!

Услышав это, мой зять выхватил у неё дневник и прочёл те страницы, где описано путешествие на облучке экипажа и сцена моего внезапного появления в церкви.

Прочтя это, Маралли погладил меня по голове и сказал:

– Слушай, Джаннино, обещай оказать мне одну услугу… Обещаешь?

Я пообещал.

– Спасибо, – продолжил мой зять. – Вырви, пожалуйста, из дневника эти страницы…

– Ну уж нет!

– Как? Ты же обещал!

– Прости, но зачем?

– Их надо сжечь.

– Почему?

– Потому что… Потому что так надо, детям этого не понять.

Вот вечно так! Я, конечно, поклялся, что буду слушаться, и скрепя сердце смирился с этой жертвой, но идея вырвать кусок из моего дорогого дневника показалась мне чудовищной…

Но Маралли уже выдрал страницы с описанием венчания, скомкал и бросил в камин.

Когда я увидел, как пламя осветило уголок бумаги, у меня больно сжалось сердце; но тут же радостно забилось вновь: лизнув скомканную бумагу, огонь сразу потух, комок был слишком плотный и плохо горел. Всякий раз, как огонь приближался к страницам, моё сердце замирало от страха! Но, к счастью, вскоре пламя перекинулось на другую сторону камина, и, когда никто не обращал на меня внимания, я выгреб бумажный ком и спрятал его под курточкой. Вечером в своей комнате я как следует разгладил страницы и вклеил их обратно жевательной резинкой.

Уголок одной страницы слегка обуглился, но текст и рисунок остались нетронутыми, и я счастлив, что ты, мой дорогой дневник, опять цел и невредим и хранишь все мои записи, какими бы они ни были: добрыми и злыми, гладкими и корявыми, остроумными и глупыми.

Теперь я пойду попрошу несколько лир у синьора Венанцио.

Даст или нет?

Я улучил подходящий момент, когда сестры не было дома, а Маралли сидел в своей конторе, схватил слуховой рожок и прокричал в самое ухо синьора Венанцио:

– Пожалуйста, одолжите мне две лиры!

– Что-что? Пожар у бригадира? – ответил он. – У какого бригадира?

Я повторил ещё громче, тогда он ответил:

– Детям деньги ни к чему.

Теперь-то он расслышал!

Тогда я сказал:

– Не зря Вирджиния называет вас скупердяем!

Синьор Венанцио так и подпрыгнул в кресле и забормотал:

– Ах так? Вот язык без костей!.. Конечно! Будь у неё столько денег, она сразу спустила бы всё на тряпки да на шляпки!.. Скупердяй, значит! Ну-ну!..

В утешение я рассказал ему, что Маралли отругал её, что правда; он очень обрадовался:

– Ах, он её отругал? Ну слава Богу! Так я и знал! Мой племянник – юноша благородный и всегда был ко мне привязан… И что же он ей сказал?

– Он сказал: это же хорошо, что дядя скупой: так мне больше достанется в наследство.

Синьор Венанцио покраснел как рак и что-то залепетал, я даже испугался, что его сейчас хватит удар.

– Мужайтесь! – сказал я ему. – Наверное, это апоплексический удар, Маралли ждёт его со дня на день…

Он возвёл руки к небу, ещё что-то пробормотал, а потом вытащил из кармана кошелёк и протянул мне двухлировую монетку с такими словами:

– Вот тебе две лиры… И я буду давать ещё с условием, что ты будешь рассказывать, что говорят обо мне мой племянник и твоя сестра… Это доставляет мне большое удовольствие! Ты хороший мальчик и молодец, что всегда говоришь правду!..

Не зря говорят, что хорошо себя вести и говорить правду куда выгоднее, чем врать и изворачиваться. А теперь я подумаю, что бы такое подарить моему зятю, ведь он этого заслуживает.

14 января

Помощник адвоката Маралли – тот ещё старый недотёпа, он вечно сидит в приёмной за столом, с угольной грелкой в ногах и пишет-пишет с утра до вечера, всё время одно и то же…

Не понимаю, как он не оболванивается, наверное, потому что он и так болван.

Но мой зять очень его ценит, и я не раз слышал, как он доверяет ему важные поручения, уж не знаю, как эта размазня с ними справляется…

Будь у Маралли хоть капля разума, он давал бы все мелкие поручения, которые требуют сноровки и ума, мне, и тогда я постепенно приобрёл бы опыт и стал настоящим адвокатом.

Мне бы очень хотелось, как мой зять, защищать в суде всяких разбойников, но только хороших, которые сделались плохими в силу обстоятельств, как я сам. Я бы произносил пламенные речи и орал бы во всё горло (думаю, у меня получилось бы громче, чем у Маралли), чтобы заткнуть за пояс своих противников и чтобы справедливость восторжествовала над деспотизмом тиранов, как говорит Маралли.

Иногда я останавливаюсь поболтать с Амброджо, так зовут помощника адвоката Маралли, и он со мной соглашается.

– Адвокат Маралли сделает блестящую карьеру, – говорит он. – Если вы тоже станете адвокатом, то найдёте здесь в конторе тёплое местечко.