Беда - Шмидт Гэри - Страница 48

– Не надо, – сказал Генри.

– Кто назначил тебя ответственным за питание?

Чэй шел чуть впереди их.

– Если ты не хочешь, чтобы на тебя накинулась вся секция ударных из уличного оркестра, а это может произойти в любую минуту, нам надо убраться отсюда как можно скорее.

– Зачем секции ударных из уличного оркестра на меня накидываться?

Вдруг Чэй скорым шагом вернулся к ним. Взял обоих за руки, развернул и повел обратно. Генри почудилось, что он угодил в один из тех снов, где ты бежишь и бежишь, но никуда не прибегаешь, и твои ноги уже так устали, как будто ты месишь ими кашу, но ты все равно бежишь, потому что кто-то тебя преследует и тебе очень не хочется, чтобы этот кто-то тебя поймал.

Он оглянулся, чтобы посмотреть, кто же пытается их поймать.

Недалеко от них, криво приткнувшись к тротуару, стоял ободранный пикап Чэя. По крайней мере, Генри показалось, что это он. Разглядеть как следует было трудно, поскольку его взяли в кольцо три патрульных автомобиля с мигалками на крышах.

– Наверное, вы поставили его в запрещенном месте, – сказал Генри.

– Если бы ты был с нами и помогал толкать, мы могли бы найти место получше, – ответил Санборн. – Но тебя ведь не было, помнишь?

Чэй затащил их за угол. Он тяжело дышал, а его лицо блестело от пота.

– Послушай, Чэй, – сказал Генри, – ты предупредил отца, что заберешь пикап с собой?

Чэй промолчал.

– Мог твой отец заявить, что его украли?

Чэй шел дальше, так ничего и не ответив.

– Видимо, это означает «конечно мог», – сказал Санборн. Чэй уже опередил их на полквартала. – Из чего напрашивается вывод, что нам снова придется ловить попутку.

Генри посмотрел на него.

– Три обормота с собакой, которые хотят, чтобы их подбросили до Катадина. Кто посадит к себе троих с собакой?

– Не говоря уж о том, что одного из них – камбоджийца, который, по всей видимости, нарушил правила поведения для условно осужденных, – наверняка ищет полиция, – заметил Санборн. – А найти камбоджийца среди жителей Миллинокета, штат Мэн, по-моему, не составляет особого труда.

– Значит, если будем голосовать, нужно делать это ночью и надеяться, что мы не нарвемся на полицию. А кто подберет троих обормотов с собакой, да еще ночью?

– Почему троих? – сказал Санборн.

Оторвавшийся от них Чэй оглянулся. Он помахал, подзывая их к себе, а затем пересек улицу. Из-за тяжелого рюкзака Генри ему приходилось идти чуть согнувшись.

– Ты хочешь его бросить?

– Никто не предлагал ему идти с нами. Он просто ехал в том же направлении, но мы не приглашали его лезть на гору. И вообще, Генри, я гляжу, ты с ним прямо не разлей вода. С чего бы это?

– При чем тут не разлей вода? Он согласился нас подвезти, и я не хочу, чтобы он попал в беду из-за… из-за нас.

– Между прочим, он убил твоего брата. Сначала ты катаешь его на лодке по озеру. А теперь хочешь еще и взять с собой на Катадин. Он убил твоего брата, Генри! Вчера утром ты был готов разорвать его на мелкие клочки, а сегодня вдруг волнуешься, как бы его не арестовали за то, что он украл пикап у своего папаши.

– Значит, мы пойдем, заберем у него рюкзак и скажем: «Спасибо, что подвез. А теперь до свидания». Так, что ли?

– Именно так. А потом поднимемся на Катадин.

Генри посмотрел на север. Катадин дрожал в знойном мареве Четвертого июля. Его бело-фиолетовые камни были словно подернуты рябью, а пики заволокло легкой дымкой.

Прямо как в тропиках.

Генри вдруг почудилось, что он в Камбодже. Смотрит из горящего лагеря беженцев. Горы кажутся прохладными и невероятно далекими. Его отец пашет поле с лямкой поперек груди. Точно бык.

А солдаты смеются.

И тут они видят твою мать.

Беда.

А потом забирают твоего брата.

Беда.

И сестру.

Беда.

И ты не можешь построить свой дом подальше от этих бед.

Даже если переплывешь Тихий океан. И пересечешь континент. И выучишь новый язык. И поступишь в школу, где все носят желто-синие рубашки и никто никогда не был беженцем, и попытаешься выбросить из памяти то, что ты когда-то им был… хотя этого тебе не дадут.

Даже если ты встретишь американскую девушку, которую легко рассмешить и легко довести до слез, которая входит в число лучших спортсменок Массачусетса, но не говорит об этом, чтобы не выделяться на фоне своих братьев, которая ест рисовые хлопья с бананами и тростниковым сахаром, субботним утром смотрит мультики, а после этого полдня собирается на вечерний концерт Бостонского симфонического оркестра, потому что любит Стравинского.

И вдруг Генри понял, как произошел тот несчастный случай, понял с абсолютной ясностью и бесспорностью геометрической аксиомы. Он увидел его как историю, разворачивающуюся в замедленном темпе, – каждый до предела четкий эпизод, каждый взгляд, каждый жест, каждый вскрик. И все долгие ночи, которые были после этого, ночи, полные ужасного одиночества, – он понял и про них тоже.

Теперь он знал.

Он огляделся и поставил канистру с охлаждающей жидкостью около машины, припаркованной на обочине. Потом двинулся за Чэем, который ждал их на другой стороне улицы.

– Мы его не бросим, – сказал он через плечо. И услышал, как Санборн вздохнул. Генри обернулся. – Мы его не бросим. Он довез нас почти до места – отсюда до горы всего несколько миль.

– А именно восемнадцать, мистер картограф.

– Ничего подобного, Санборн.

– Стало быть, тот, кто написал на дорожном указателе «Катадин – 18», имел в виду его возраст.

– Стало быть, так, – сказал Генри. – Ты идешь или нет?

Санборн поддернул рюкзак повыше и зашагал к нему. Генри чувствовал его недовольство, но подождал, пока он его догонит, и они вместе пошли за Чэем, который свернул в первый попавшийся переулок, чтобы понадежней скрыться от глаз полицейских. Это вполне устраивало Генри, так как он по-прежнему не горел желанием встретиться с членами секции ударных из оркестра Миллинокетской средней школы. В конце квартала они снова свернули и шли параллельно Главной улице, пока не выбрались на дорогу, ведущую прямиком к Катадину. Они ступили на нее вместе – и так началось преодоление последних восемнадцати миль, которые еще отделяли их от подножья горы.

21.

Но это не значит, что их путь пролегал по дороге.

Сначала они действительно шли по ней. Шли мимо старых ферм, потрепанных томительно долгими зимами, и вырубок, где когда-то росли могучие сосны. То и дело их обгоняли машины, десятки машин – на многих еще развевались красно-бело-синие флажки. Все это были люди, которые избрали некогда священные склоны Катадина местом праздничного пикника.

Чэй нервно косился на проезжающие машины, а Чернуха всякий раз шарахалась от них в сторону. Наконец Чэй кивком предложил свернуть влево, они дождались разрыва в потоке разукрашенных автомобилей, пересекли дорогу и вышли в поле. Под их ногами хрустели остатки кукурузных стеблей, срезанных прошлой осенью.

– На случай, если ты не заметил, вон та здоровенная штука на горизонте – это гора, и сейчас мы идем не к ней, – сообщил Санборн.

Чэй показал вперед.

– Среди деревьев нас никто не увидит, – объяснил он.

– До них не меньше трех миль, – сказал Санборн.

– Максимум четверть мили, – возразил Генри.

– Это с точки зрения того, кто не несет рюкзак.

– Давай я понесу твой.

Получив согласие Санборна, Генри освободил Чернуху от ремня и снова надел его на себя. Следуя за Чернухой, которая весело бежала впереди, они одолели остаток поля и ступили под прохладную сень высоких сосен.

До них и впрямь оказалось не больше четверти мили, и Генри не преминул обратить на это внимание Санборна, который, разумеется, отреагировал на его слова с величайшей вежливостью.

Очутившись в лесу, они снова повернули к горе. Вокруг стоял густой аромат сосновой смолы – здесь, в прохладе, он ощущался особенно сильно. Шум автомобильного движения совсем стих; теперь было слышно только, как ломаются веточки, которые они задевали на ходу рюкзаками. Появились комары, и путники отмахивались от них, перебираясь через овраги и стараясь держать общее направление на Катадин.