Беда - Шмидт Гэри - Страница 42

За всю свою жизнь Генри ни разу не слышал звука, полного такой глубокой и бесконечной тоски. Даже в те ночи, когда плакала его мать.

Когда Чэй умолк, чтобы перевести дух, его стон еще долго гулял по озеру, а когда эхо наконец тоже смолкло, на воде осталась только тишина. Даже ветерок, и тот стих, и они сидели в лодке, которая как будто застыла на месте, и вода была такой неподвижной, что Генри мог сосчитать отраженные звезды, дрожащие в ее глубине. Ему хотелось протянуть руку и потрогать их, до того они казались близкими и реальными.

– Чэй, – сказал Генри. – Я идиот, что полез сегодня драться. То, что произошло… я знаю, это был несчастный случай. Может, все беды, какие бывают на свете, – это и есть несчастные случаи, и нет смысла никого винить. Когда обвинения кончаются, надо начинать жить заново.

В темноте Генри не столько увидел, сколько почувствовал, как Чэй обернулся к нему.

– Это твоя американская мудрость, которую ты даришь бедному иммигранту из Камбоджи? Каждая беда – несчастный случай? Надо жить заново?

– Не знаю я никаких американских мудростей, – сказал Генри.

За его спиной ожил теплый ветерок. Он потрогал ему шею и взъерошил волосы. Чернуха фыркнула.

Лодка тронулась вперед под холодными звездами.

– Ты знаешь, что значит кого-то потерять, – сказал Чэй. – Но ты не знаешь, что значит потеряться самому. Так потеряться, что хочешь уничтожить фирму своей семьи. Так, что садишься за руль и едешь куда глаза глядят.

– Так, что заходишь в озеро и…

Молчание.

– Для тебя же еще не все пропало, Чэй.

Чэй усмехнулся. В темноте трудно было судить, что он хочет этим сказать.

– Если бы твой брат привел домой девушку-камбоджийку и сказал родителям, что любит ее, что бы они ответили? – спросил Чэй.

– Какое отношение это имеет к…

– Что?

– Они бы ответили: «На здоровье».

– Ты уверен?

Генри помедлил.

– Ну, может, понадобилось бы время, чтобы немножко привыкнуть.

– А если бы я привел домой девушку-американку, моя семья не стала бы к этому привыкать. Они сказали бы, что американки распущенные. Что породниться с американкой – это позор. Что если после этого они когда-нибудь вернутся в Камбоджу, там все будут их презирать.

– А что бы они сказали, если бы ты ответил, что все равно ее любишь?

Снова подул теплый ветерок, подталкивая их к берегу. Он чуть повернул лодку и скользнул по щеке Генри, будто приласкал его.

– Они сказали бы… сказали, что всегда знали, что ничего хорошего из меня не выйдет, если вспомнить, откуда я взялся. А когда я спросил, откуда я взялся, моя мать заплакала. А отец посмотрел на меня с ненавистью. А потом отослал прочь моего младшего брата и объяснил мне, что солдаты делают с красивыми девушками вроде моей матери, когда приходят в лагерь для беженцев. Он сказал, что он мне не отец. Мой отец – человек, который изнасиловал его жену. Он сказал, что мое рождение стало для него проклятьем. Каждый раз, когда он на меня смотрит, ему стыдно, что он ничего не сделал, чтобы остановить солдат. А еще он сказал, что я их позорю. Пускай я убираюсь куда-нибудь подальше, чтобы ему не жгло глаза из-за того, кто я такой. А когда я спросил, почему я ничего не слышал об этом раньше, мой отец – вернее, уже не отец – сказал, чтобы я убирался и… и чтобы он меня больше не видел.

Если построишь свой дом подальше от Беды, она никогда тебя не найдет.

Так говорил отец Генри.

И это долго оставалось правдой. Беда все никак не могла их найти.

Но Генри знал, что мир, в котором хотел жить его отец, – мир, который он хотел передать ему, Франклину и Луизе, – просто не может быть реальным, если существует холмик над могилой его брата, и унылый камень с надписью SMITH, и Чэй Чуан, уплывающий в темное озеро.

– Чэй, – тихо сказал Генри, – кто эта девушка?

Но он уже знал ответ.

Где-то позади них, далеко-далеко на озере, снова крикнула гагара – так грустно, так одиноко, так трагически безутешно… Как морская черепаха, которая по ошибке мигрировала не в те края. Или паломник, заблудившийся по дороге в Кентербери.

Но Чернуха знала, что надо сделать. Она тихонько приподняла лапу – чуть-чуть – и как будто протянула ее Чэю. И когда он увидел это во мраке, он привлек Чернуху еще ближе к себе и обнял ее еще крепче – эту собаку, которая победила волны, чтобы вернуться к нему. Он прижался лицом к ее морде, и она лизала и лизала, и ее хвост стучал по дну лодки, и Чэй плакал. Гладил ее и плакал.

Генри снова опустил в воду свое дурацкое весло, повернул так, чтобы ветерок дул ему в спину, и принялся грести. Берег был уже близко, но вскоре Генри пришлось повернуть еще раз и двинуться вдоль него, мимо домов, где зажигалось все больше теплых огоньков, потому что вечерняя прохлада уже давала о себе знать. Какие-то дети еще вопили у кромки воды под яркими фонарями причала – они сигали в озеро, вылезали, дрожа, и сигали опять. Они весело помахали их лодке, и Генри помахал в ответ. Они плыли мимо высоких сосен, темнее ночи, нависающих над водой и обнимающих прибрежные камни толстыми корнями. И вот наконец, ориентируясь на слабый оранжевый огонек, они приплыли к курорту «У Лесного озера» и к Санборну, который сидел на берегу, поджидая их, и хлопал комаров, привлеченных запахом его одеколона.

Мистер Цветастая Гавайка тоже их поджидал.

Напоследок Генри сильно загреб веслом, и лодку вынесло на мель. Он пожалел, что она так громко проскребла днищем по камням, и это сожаление усилилось, когда хозяин крикнул: «Эй, полегче!» и поднял конец перерезанной веревки.

– Придется вам заплатить за этот канат, ясно?

Чэй встал, слегка пошатнувшись. Затем повернулся и взял Чернуху на руки – поскольку она очень недвусмысленно дала понять, что сегодня уже вошла в воду и не собирается это повторять. Он вынес ее и опустил наземь. Потом подошел к пеньку, собрал свою одежду, перекинул через плечо рубашку Франклина и зашагал к коттеджу. На крыльце, под тусклой лампочкой, он помедлил, махнул на прощанье и скрылся.

Чернуха отряхнулась, понюхала пень, понюхала хозяина курорта, а затем направилась к Санборну, чтобы тот почесал ее за ушами – но с этим ей пришлось повременить, так как Санборн придерживал лодку, помогая Генри вылезти.

– Значит, так вас учили беречь чужую собственность? – спросил мистер Цветастая Гавайка.

Генри взял у него из рук бельевую веревку и привязал лодку. Весло сунул под нее.

– И нечего вашему другу разгуливать в чем мать родила, – сказал хозяин. – Здесь вам не какая-нибудь коммуна для хиппи.

– Начинается, – сказал Санборн.

Генри повернулся к нему.

– Что начинается?

Санборн показал вверх.

Генри поднял глаза над озером и ахнул.

Одна за другой небо перечеркивали звезды, мчась к своему пламенному концу.

Гагара крикнула еще раз – а потом умолкла под огненным дождем.

18.

В ту ночь они не обрушили верхнюю койку на нижнюю. Не выдрали из стен бра, не сорвали занавеску в душе, не промочили насквозь превосходный ковер – который, судя по его виду и запаху, уже не раз подвергался этому испытанию. Утром, когда они встали и отправились в контору, чтобы получить «полный континентальный завтрак», оплаченный кредиткой санборновского отца, – размороженные булочки, чашки кукурузных хлопьев и теплый апельсиновый сок в пластиковых стаканчиках, ожидающие их на заляпанной стойке, – коттедж номер четыре имел примерно такой же вид, какой был у него до их заселения, а Чернуху они оставили за ним присматривать.

Но когда они покончили с полным континентальным завтраком, ее уже не было в коттедже номер четыре.

Она дожидалась их перед конторой.

Генри посмотрел на Чернуху, потом на Санборна. Чернуха посмотрела на Чэя и повиляла хвостом. Чэй посмотрел на Генри, потом на Санборна.

– Наверно, она подумала, что мы ее бросили, – сказал Генри.

Чэй поглядел в сторону коттеджа номер четыре.