Чары колдуньи - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 14

— Званец! — При виде него Дивляна радостно всплеснула руками, да и лица остальных прояснились. — Вот и ты наконец! Что так долго не заглядывал? Как жена?

— Да вроде пока не на что жаловаться. — Званец оглянулся, словно проверяя, не подслушивает ли какой злой дух. — Тебе кланяется и просит не забывать. Я ведь у тебя был вчера, да не застал. И сегодня говорят: у воеводши. Дай, думаю, к воеводше наведаюсь, сразу всех повидаю.

— Мог бы и вчера додуматься. Умник! — проворчала Елинь Святославна.

Званца Дивляна знала со времен своей поездки из Ладоги в Киев: родом с верховий Днепра, он присоединился к ним по дороге, сперва был в дружине Белотура, потом начал торговать и так разжился, что уже два года как поставил себе двор и женился на младшей из десяти дочерей киевского старейшины Угора — Улыбе. Во время прошлогоднего похода в Корсунь жена в отсутствие мужа вздумала рожать и чуть не умерла; обошлось, в основном стараниями Елини Святославны и Дивляны, но Званец, вернувшись, очень перепугался, когда узнал, что мог бы лишиться и ребенка, и жены, даже с ней не простившись. Поэтому, когда оказалось, что в конце этой весны ей предстоит родить снова, он пропустил первый обоз на Царьград, надеясь успеть на второй, уходивший в середине кресеня. А не успеет, так и в Киеве забот хватит. Весной он торговал мехами, покупая их у охотников или северных купцов и продавая уходящим в греки, осенью — зерном и вином, уже в обратном направлении, и с каждым годом мог становиться вдвое богаче, не выходя из дома. Чрезвычайно выгодное местоположение Киева позволяло это: сюда стекались товары с юга и с севера, здесь меха, зерно, мед, воск встречались с греческими тканями, козарским серебром, бусами и всем прочим. Недаром же и варяги, и деревляне так стремились завладеть этим городом и всеми богатствами, которые здесь можно было приобрести. Благодаря им, киевские князья уже давно считались не менее сильными и влиятельными, чем деревлянские или саварские, хотя имели под рукой гораздо меньше земли и людей.

Но сейчас от богатства было мало толку, зато очень могли пригодиться сообразительность Званца, его ловкость и преданность людям, которым он был всем обязан. Поэтому Дивляна охотно посвятила его в суть дела, прося о помощи. Званец призадумался.

— Да уж, был бы сейчас Корочун, нарядили бы его бабой, или игрецом каким, или зверем, — сказал он, почесывая в затылке. Его лицо с мягкими чертами имело простодушный и даже простоватый вид, но на самом деле он был довольно умен и соображал очень хорошо. — Да какое теперь — и до Купалы еще далеко.

Действительно, в ближайшее время не ожидалось велик-дней, в которые принято рядиться и надевать личины.

— Говорят, полотеские князья в волков умеют оборачиваться, — сказала Дивляна. — Что, Мстиславич, ты не умеешь волком перекидываться?

— В битве — умею, — ответил лежащий на лавке Борислав, не поворачивая головы. Ведица охнула. — Волком себя чувствую, врага зубами грызу и руками рву. Но снаружи человеком остаюсь. Все оборотни такие. Чтобы целиком в зверя оборотиться — это все басни, так не бывает.

— А жаль! — Дивляна вздохнула. — Умел бы ты…

— А люди верят, — заметила Елинь Святославна. — Уж сколько я басен и сказок знаю про оборотней! И не перечесть.

— И я слышала, что деревляне умеют волками и медведями оборачиваться, — сказала Ведица. — Может, все-таки есть где-нибудь волхв, чтобы мог тебя в зверя превратить, а? — Она с надеждой посмотрела на своего злополучного жениха. — Подумай, миленький! Может, хоть кто-то у вас умеет! А уж мы найдем, пошлем кого-нибудь…

— Никто не может. — Борислав осторожно покачал головой — от резких движений она еще болела. В целом он был уже вполне здоров, но притворялся чуть ли не умирающим. — Говорю же, не бывает так. Я отроком в лес ушел и там жил семь лет, все тайны, все умения воинские и охотничьи превзошел, умею в себе дух зверя пробудить и отца-волка призвать. Волчью шкуру воины-волки на плечах носят, но чтобы целиком зверем стать — такого не бывает.

— У нас в Ладоге рассказывают, будто чудинские кудесники могут в зверей обращаться, — сказала Дивляна. — Но я сама не видела, и никто у нас не видел. Может, тоже басни одни?

— Стойте! — воскликнул вдруг Званец, который во время этой беседы сидел, нахмурив свои белесые брови и напряженно что-то обдумывая. — Поймал!

— Что поймал? — Женщины обернулись к нему.

— Опять мышь? — Елинь Святославна прищурилась, окидывая взглядом пол.

— Мысль поймал за хвост! — Званец повертел головой, с торжеством оглядывая своих слушателей. — Оборотень! Весь Киев знает, что деревляне могут в зверей превращаться и что колдунья неведомая в Коростене завелась, а она каждую ночь в волчицу лютую перекидывается и людей грызет. А басни ли это, никто не знает, а кто знает, тот не верит. Даже вы вон не верите, что же с простого люда спрашивать! Но в том-то и наше счастье!

— Где же тут счастье? — недоверчиво спросила Ведица.

— А то самое. Люди верят, что деревляне могут зверями обращаться. И тем более верят, что ты сможешь, Мстиславич, раз уж ты в лесу семь лет у самого лешего обучался и все лесные хитрости превзошел!

— Не у лешего, а у Одинца! — поправил Борислав. — Это человек, но в нем Белый Князь Волков живет, а он от людей навек ушел и никогда из леса не показывается, зато и сила ему от Велеса и Ярилы дана сверх человеческой.

— Вот и прекрасно! — Званцу не было нужды вникать, но звучало все очень внушительно. — Я про это сегодня же на Подоле невзначай упомяну, пусть болтают. И жене накажу, чтобы бабам своим и сестрам в великой тайне поведала, — завтра все до одного будут знать аж до самых Дорогожичей!

Пришелец из смолянских земель верхнего Днепра, Званец был силен жениной родней: у его тестя, старейшины Угора, имелось ровно десять дочерей. Причем все уже были замужем и у старших подрастали свои дочери. «Угоровы девки» славились бойкостью и сплоченностью: то, что знают они, завтра будет знать весь белый свет.

— Ну, уж коли Угоровы девки возьмутся языками чесать, точно до Переяславля дойдет! — согласилась Елинь Святославна. — А толку?

— А ты, Мстиславич, тем временем в волка превратишься!

— Это как? — Борислав приподнялся на локтях, повернулся к нему и нахмурился. — Говорю же — не могу я…

— А ты не говори! Неважно, что ты можешь или нет, важно, что об этом люди думают! Пустим слух, что ты в волка превратился и волком убежал. А волка я достану. Не жар-птица, чай.

Уразумев, о чем он ведет речь, женщины просияли, радостно закричали и сами себе зажали рты, чтобы не услышали во дворе; Ведица даже бросилась целовать Званца, и Борислав просветлел лицом. Замысел выглядел безумным, но все же давал некую надежду на успех. Тем более что ничего другого у них не было.

Стояла полночь, везде было тихо, лишь луна плыла над землей, и вода Ужи отвечала ей тысячами мигающих отблесков. В глубине Мариной рощи тлел огонек. Это место называлось Круг Черного Огня — довольно широкое пустое пространство, вытоптанное сотнями ног, а в середине — огромное пятно черной прокаленной, смешанной со старым углем и золой земли. Здесь устраивали краду — погребальный костер, отсюда Незвана потом, когда кострище остынет, собирала остатки костей умершего, обгоревшие обломки всех даров, что ему давали с собой, укладывала в горшок, который потом несли на жальник и там хоронили под курганом. Остатки золы она выметала и выгребала отсюда, пользуясь особой метлой и совком, к которым ни один человек ни за что на свете не решился бы прикоснуться, — ведь это были орудия самой Марены, до краев переполненные ее черной мертвящей силой. Незване достаточно было появиться где-нибудь с этой метлой в руках, чтобы самые сильные мужчины, вооруженные лучшими козарскими мечами, бежали от нее в страхе, — против силы Марены бессильно человеческое оружие.

Как она жалела, что не успела схватить какое-то из подобных орудий в тот давний день на Марином Кругу, в Ужицких болотах, возле погребального костра голядского воеводы Жиргаса, в земле племени голядь, где она впервые повстречала ладожскую Огнедеву, тогда еще незамужнюю! Она могла бы лишь слегка прикоснуться к Аскольдовой невесте метлой, или кочергой, или совком погребального костра — и та погибла бы, лишилась бы своей силы, умерла, не доехав до жениха! Но проклятая девка тогда оказалась проворнее — она сама схватила с крады один из топоров, который родичи дали Жиргасу с собой в дальний путь, и набросилась на Незвану. Вспоминая об этом, колдунья снова потерла плечо, где под сорочкой до сих пор скрывался шрам, и стиснула зубы, едва не шипя от злости.