Король-Демон - Банч Кристофер - Страница 104

Сезон Пробуждения завершился, и наступил Сезон Жары. Это была суровая, испепеляющая, сухая жара пустыни. В неподвижном воздухе сплошным облаком висела густая пыль. В палящем зное пеклись заживо наши лошади, наши тела, наши души. От желающих идти в авангарде не было отбоя, и эпидемия храбрости тут была ни при чем. Просто многие солдаты считали, что лучше рисковать получить партизанскую стрелу в грудь, чем задыхаться в пыльном, душном воздухе, видя перед собой лишь спину идущего впереди.

Отъезжая на полмили от основной колонны, я частенько видел вдалеке человек десять всадников, следящих за нами, выжидающих случая молнией налететь на нас и перерезать пару глоток или обчистить повозку. Стоило броситься за ними в погоню и они тотчас же отступали. Если же преследователи заходили слишком далеко, их подстерегала засада.

На дворе стоял Сезон Жары, но погода была очень странная. В разгар удушливого пекла небо вдруг затягивалось черными тучами, проливавшимися ледяным дождем. Через час ливень прекращался, и мы увязали в чавкающей грязи, быстро высыхавшей до твердости бетона, после чего в воздух снова поднимались облака пыли.

На горизонте появлялся отряд негаретов, и наша кавалерия собиралась по тревоге, готовая отразить нападение. Но противник так и не начинал атаку, и через час уланы расседлывали лошадей, чтобы тотчас же опять их оседлать, так как дозорные замечали новый неприятельский отряд. В результате через несколько дней наши лошади, вынужденные постоянно быть под седлом, стали дохнуть.

Лошадей становилось все меньше, так как они не получали полноценного корма: только зеленая рожь и чахлая трава. В нашем рационе появилось новое блюдо: вареная и жареная конина. Повара искали вдоль дороги два растения – корень, похожий по вкусу на чеснок, и невысокий кустарник с широкими листьями, напоминающими острый перец. Только с помощью этих приправ удавалось отбить отвратительный привкус конского мяса. Каждый пятый день на отдыхе армейские пекари трудились не покладая рук, но все же свежий хлеб редко доставался передовым частям, ведущим постоянные стычки с неприятелем. С другой стороны, бесчисленные адъютанты, ординарцы и прочие штабные работники никогда не сидели на голодном пайке.

Покуда хватало взгляда, простирались невероятно голубое небо и суэби, где затаился враг. Рассудок не мог вместить в себя эти необъятные просторы. Людей одолевала меланхолия, стремление к уединению. Нередко кто-то ночью уходил за цепочку сторожевых костров, и вскоре слышался сдавленный крик. Прибежавшие друзья обнаруживали мертвого или умирающего солдата, а рядом с ним его меч или саблю, обагренную его же собственной кровью. Как я уже давно успел убедиться, в первую очередь таким образом уходили из жизни молодые. Большинство новобранцев в течение первого месяца службы достигали этой ступени отчаяния, но если у солдата хватало сил преодолеть это самостоятельно или его успевали остановить боевые товарищи, пристально следившие за ним, он закалялся и становился настоящим воином.

Что касается больных и раненых, те, кто еще мог хоть как-то ковылять, двигались вместе со своей частью. Никто не хотел отправляться в лазарет. Солдаты чувствовали, что их единственная надежда выжить – это оставаться со своими однополчанами. Тяжелораненых мы при первой возможности отправляли под надежной охраной назад, в города, где оставались наши гарнизоны. Правда, нередко эти гарнизоны подвергались нападению со стороны партизан, не знавших пощады.

Однажды император весь день был в ярости, и никто, в том числе даже домициус Отман, не знал, в чем дело. Правда, мне все же удалось разузнать, что случилось. Гонец доставил из Никеи запечатанное шифрованное послание, настолько важное, что его нельзя было доверить гелиографу.

Об этом донесении, а также об ответе императора я узнал только потому, что сам пользовался услугами шифровальщика Тенедоса, а этот человек, как и все, имеющие дело с секретами, не мог не поделиться по крайней мере с одной живой душой страшными тайнами, доверенными ему. Поскольку шифровальщик знал, что я не проговорюсь никогда и никому, он частенько исповедовался именно мне.

Сообщение императору пришло от Кутулу. Змея, Которая Никогда Не Спит, извещал Тенедоса о том, что в столице и ее окрестностях усилилась активность инакомыслящих, во главе которых встали два бывших члена Совета Десяти, Скопас и Бартоу. Пока что речь еще не шла о насильственном захвате власти, но уже слышались разговоры о том, что необходимо создание Верховного собрания, призванного частично облегчить бремя власти, лежащее на плечах императора, в первую очередь то, что относилось к «проблемам повседневного управления государством». Пока что эти люди не представляли особой угрозы Нумантии, ' но Кутулу внимательно присматривал за ними.

Император, как поведал мне шифровальщик, пришел в бешенство и, не дав гонцу отдохнуть с дороги, уже через час отправил его назад в Никею. Тенедос уже не раз призывал Кутулу не забивать себе голову несуществующими заговорами, а сосредоточиться на настоящей угрозе – Товиети. Поскольку главный шпион постоянно нарушал этот приказ, император в конце концов отстранил его от должности и перевел из Никеи в одну из отдаленных провинций – или в Чалт, или в Бала-Гиссар, шифровальщик не смог вспомнить точно.

Так что в то время как лучшие солдаты императора гибли в Майсире, еще один доблестный слуга попал в опалу только за то, что выполнял свой долг. Впрочем, быть может, этим поступком Кутулу невольно спас себе жизнь. Точно я ничего не могу сказать, но я больше никогда не слышал о Змее, Которая Никогда Не Спит.

Даже на боевом духе высшего командования армии не мог не сказаться унылый, однообразный путь по суэби. Я изумился, услышав, как Эрн, наиболее лояльный из трибунов, выразил вслух восхищение тем, как мастерски организовали отступление майсирцы – как будто они действовали согласно заранее составленному плану. Император прочел ему гневную отповедь, закончив ее язвительным замечанием, что, раз на Эрна майсирцы произвели такое впечатление, не лучше ли ему перейти на их сторону.

С этими словами Тенедос вихрем выскочил из шатра. Проводив его взглядом, Эрн пробормотал загадочно:

– Остается только надеяться, что наше отступление будет организовано так же хорошо.

Мирус Ле Балафре, известный своим крутым нравом, услышав это замечание, вместо того чтобы взорваться, обвиняя трибуна в пораженческих настроениях, недовольно поморщился и промолчал.

В конце концов мы покинули ненавистную суэби и вышли на освоенные земли. Наконец появилась домашняя живность, за счет которой можно было разнообразить ежедневный рацион, деревянные изгороди, замечательно горевшие в походных кухнях, и дома, где можно было разместить на ночлег по крайней мере офицерский состав. Однако поскольку существенно возросло число ограбленных крестьян, лишившихся всего своего имущества, резко увеличилось и количество партизан, терзающих постоянными набегами нашу армию. Мы стали нести большие потери.

Мы останавливались для того, чтобы накосить травы и насушить сена, запасаясь кормом для наших лошадей, но армия не может долго стоять на месте. За два дня мы истребляли всю растительность в радиусе двух лиг, еще через день – в радиусе четырех лиг и так далее, так что наша армия постоянно находилась в центре разрастающегося круга опустошения.

Грозы с проливными дождями не прекращались, и мы начинали гадать, не призвали ли майсирские чародеи себе на помощь погоду, и почему в таком случае наши колдуны не могут ответить контрзаклинаниями.

Затем майсирцы применили новое оружие: отступая, они превращали свою землю в пустыню. Горели даже поля сочной зеленой травы, а сделать это можно было только с помощью магии.

Все деревни на нашем пути были превращены в груды черных углей, но тут колдовство уже было ни при чем. Это делали разъяренные мужчины и женщины, любившие свою родину и предпочитавшие видеть ее разоренной и сожженной дотла, но не доставшейся врагу. Тот скот, который майсирские крестьяне не могли угнать с собой, они забивали, пачкая мясо животных их собственным навозом. Колодцы засыпались камнями, а те немногие, что оставались целыми, оказывались отравленными. Колдуны Чарского Братства своими заклинаниями нейтрализовали действие некоторых ядов, но мы не доверяли их магии и предпочитали пить воду из ручьев и озер.