Вчерашнее завтра: как «национальные истории» писались в СССР и как пишутся теперь - Бордюгов Геннадий Аркадьевич - Страница 21

В странах Балтии и Центральной Азии особо популярными становятся поэты и писатели, прославлявшие в своем творчестве идеи национальной борьбы, деятели искусства, создававшие символичные памятники. В Казахстане, к примеру, галерея «мучеников и героев» пополнилась именами представителей казахских ханов, баев, деятелей партии «Алаш», репрессированной национальной интеллигенции. При этом почти не изменилось отношение к государственным и партийным деятелям советского периода — А. Джангильдину, У. Джандосову, Д. Кунаеву. Список антигероев возглавили такие пришлые «элементы», как Ермак, Ф. Голощекин, Г. Колбин и другие. В независимых республиках произошли перемены в системе праздников и исторических дат.

И на Украине, и в Казахстане всё громче и резче поднималась тема голодомора. В массовом сознании начинает укореняться представление о специально организованном голоде 1932–1933 гг. с целью полного уничтожения украинского и казахского этносов. На одно из центральных мест выдвинулась и история, связанная с освоением целинных и залежных земель. Политика Москвы рассматривается теперь с акцентом на результатах полного выветривания плодородной почвы на обширных территориях. Делается вывод, что центр вообще намеренно проводил политику сохранения экономической отсталости Казахстана в послевоенные годы, развивал только сырьевую и добывающие отрасли народного хозяйства.

В описании этих и других событий на место политизации пришла мифологизация. Национальной судьбе и национальному характеру придавались черты исключительности. То, что не отвечало этому, просто игнорировалось. К примеру, казахские историки А. Куркчи и С. Примебетов использовали лишь превосходную степень для прилагательных, описывающих главные события национальной истории: если реформа, то обязательно «великая реформа», если создание федерации (Федерации десяти стрел, 634 год), то как «образец администрирования». Если Тюркский каганат между 547 и 645 годом, а затем во время существования в двуедином облике государства Запада и Востока Великой степи «дает первый пример единодушного баланса отношений между внутренней и внешней политикой, между экономической и военно-стратегической экспансией, языковым и родоплеменным единством всех населяющих Великий Тюркский эль народов», то Россия предложила «самый неэкономный в истории способ пересоздания аморфной структуры гигантского пространства Великих степей в нечто устойчивое, но реорганизующееся постоянно через доминанты освоения, добычи сырья, насилия над природой и популяциями через северные ресурсы и Сибирь, через перетасовку энергии по наиболее экологически уязвимой природной среде»{84}.

Одновременно не учитывалось, что некоторые крупные субэтнические общины (алтайские старообрядцы, уральские и сибирские казаки, семиреченские уйгуры и дунгане, немецкие переселенческие деревни на севере и северо-востоке) имеют в этих местах сложившиеся за последние два-три века свои локальные истории. Но их самобытное прошлое не освещается в структурах общих курсов национальной истории Казахстана. К тому же, «приватизировались» как исключительно казахские значительные исторические события, личности, памятники средневековья, являющиеся общим духовно-историческим достижением многих современных тюрко- и монголоязычных этносов Евразии.

Идея этноцентризма порой приобретала формы элементарного абсурда в оценке исторических событий. Политический заказ и следующая отсюда научная нечистоплотность, непрофессиональная безответственность, сознательная неверифицированность фактов и уверенное чувство неприкосновенности оказали плохую услугу «нациецентричности». Обретение собственных исторических «корней» часто превращалось не в научный поиск, а в ожесточенную борьбу с «хранителями» советских традиций. В таких условиях лавина публикаций о прошлом хотя и приковывала внимание общества к собственной истории, нередко была замешана на мистике, эзотерических представлениях и фантастических предположениях. В частности, этим отличались статьи и даже книги, посвященные древним историческим «корням» украинцев.

Солидные журналы и газеты публиковали рассказы о так называемых «украх», которые несколько тысяч лет назад дали название Украине. О том, что трипольские племена, жившие на территории Украины в период неолита, создали первую в Европе письменность, которую потом использовали финикийцы. О «звездных людях» с планеты Венера, которые передали на землю знак тризуба, а потом греки, жители Атлантиды, принесли его на Украину, где уже существовала империя У-Гор, которая простиралась от Атлантики до Тихого океана. Дело дошло до публикации журналом «Вiсник HAH Украïни» (HAH — Национальная Академия Наук) книги Ю. Канигина «Путь ариев», автор которой — доктор экономических наук — вполне серьезно утверждал, что украинцы являются прямыми потомками индоевропейских ариев, которые обладали «духовным совершенством», а их символами были арийский крест (свастика) на сине-желтых штандартах. Резкой критике подобную антинаучную работу подверг вице-президент НАН Украины П. Толочко за «доведенную до абсурда “украинопупию”»{85}.

В Грузии появился ряд околонаучных трудов, в которых исторические и культурные «достижения» России намеренно оценивались как гораздо менее значимые, чем достижения Грузии. Подобные параллелизмы, безусловно, являлись признаком непрофессионализма. Как самостоятельное историографическое направление возникла сталиниана. И хотя личность Сталина получила в Грузии неоднозначную оценку, сталинофильские настроения достаточно сильны и являются скорее преобладающими. Историческое сознание крайне негативно воспринимает советский тоталитаризм, но отношение к одному из его главных творцов является, мягко говоря, лояльное. Причина этого кажущегося противоречия достаточно тривиальна и заключена в этническом происхождении бывшего политического лидера СССР. Как заявил председатель общества «Сталин» Г. Ониани, «маленький народ гордится великим человеком, оставившим в истории куда более значительный след, чем все его предшественники»{86}.

Создание национальных историй в странах Центральной Азии, например, в Таджикистане, усложнялось тем, что в советское время основанное на религии государство, ставшее одной из союзных республик, было «переделано» в светское, полностью изменился жизненный уклад, поскольку советская власть настойчиво искореняла исламский образ жизни как основу прежней ментальности. Второй фактор, осложняющий работу таджикских историков, — несколько раз менявшийся письменный язык, что сделало целый ряд источников недоступным. Известно, что в рамках борьбы с исламским наследием в советское время таджики претерпели две последовательные смены алфавитов. В 1929 году арабица была заменена латиницей, а в 1940-м от латиницы перешли к кириллице. Параллельно с этим систематически изымались из свободного хождения и уничтожались книги на арабице, сохранились только те из них, которые теми или иными путями попали в государственные библиотеки. Последствия этих перемен крайне сложные — новые поколения оказались отчуждёнными от всего корпуса классической письменности и, следовательно, от непосредственных источников знания о собственном прошлом.

Несмотря на то, что русская история и русская наука об истории превратились для таджикистанских коллег в базовые парадигмы, после 1991 года гуманитарное и культурное знание в Таджикистане довольно быстро прониклось печалью по утрате «золотого века» — некой кульминации собственного бытия в глубоком прошлом, которая для средневекового иранца ассоциировалась со временем эпического царя Джамшеда и иными мифическими и историческими периодами. С выходом из СССР, по мере углубления в собственное прошлое, таджикский интеллектуал был глубоко потрясен масштабами действительных потерь: измельчанием, провинциализацией собственной культуры, нарастающей русификацией и упрощением языка. Образ иранского средневековья и досоветской Бухары стал представляться как время нерастраченной культурной полноты. Для преодоления разрыва с прошлым из-за советских языковых реформ в Таджикистане начинаются работы по реабилитации языка, классической литературы и письменности.