Южный Урал, № 5 - Боголюбов Константин Васильевич - Страница 15

— Вот вы слышали, что я написал сказы, а ведь, строго-то говоря, настоящий их творец — народ. Народ создает все своим трудом. Нет ничего выше народной поэзии. Нужно собирать ее золотые крупицы. Мне молодые фольклористы частенько говорят: «Вам хорошо, Павел Петрович, вам старики все рассказывают, а нам нет». Нет, и мне старики не все рассказывают. А рассказы их собирать нужно. Много в них любопытного. Ведь у нас на Урале коренное-то население заводское. Заводы-то еще при феодалах строились, при первых Демидовых, в XVIII веке, а некоторые и раньше — в XVII веке. Поезжайте в Невьянск — там из одних Поляковых можно конференцию собрать, да Шмелевых столько же. Ведь это же целая история завода. В любой семье вам ответят: это мне дедушка рассказывал, про это бабушка говорила. У нас на Урале фольклор особенный — он не успел отстояться.

Горячо агитировал Павел Петрович за собирание фольклора» считая это чрезвычайно важным делом.

Коренной уралец, П. П. Бажов любил свой край неизменной горячей любовью.

— То, что сказы мои уральские — вот в чем главное, — говорил он, делая ударение на слове «уральские». — Кочнев вот написал про ткачей, так оно хоть и занятно, а видно сразу — не широк у него круг — миткаль да горностайка — вот и все. А у нас на Урале сколько профессий да таких, каких нигде больше нет. Возьмите хотя бы горщиков. Ведь это коренная уральская профессия и сколько в ней поэзии. У нас ведь и мастерство здесь коренное. Еще в прошлые времена столько было настоящих самородков, крупнейших талантов. Любопытна, например, история с золотом. Найти-то его нашли, а вот что с ним дальше делать — не знают. Стали плавить, выплавили в год восемьдесят пудов. И что же, простой штейгер Брусницын предложил свой способ дробить и промывать руду. Сразу счет на сотни пошел. С той поры так и стали называть: брусницынское золото. Разве это не новаторство? Или взять хотя бы каслинское литье. Мировой известностью пользуется. Нигде в мире нет лучше каслинского литья. А в чем его секрет? То ли чугун особенный, то ли опоки, то ли руки такие у каслинских мастеров. Все дело в том, что литье-то художественное, значит, и здесь уральское мастерство сказалось.

После поездки в родные места — в Сысерть, в Полевской завод — П. П. Бажов буквально молодел. Поездки эти были для него лучшим отдыхом. Однако, любя свой край, он всегда едко высмеивал тех, кто напирал на уральскую исключительность, пуская в ход такие выражения, как «уральский язык», «уральский словарь».

— Урал, товарищи, — не удельное княжество и никогда им не был. Вот один горе-исследователь насчитал семнадцать коренных уральских слов, а на поверку-то вышло, что все они у Даля имеются.

У него была собрана большая литература об Урале. Глубокое изучение Урала нашло отражение и в сказах «Малахитовой шкатулки». При этом Павел Петрович всегда придерживался научного объяснения. Так, например, он отстаивал версию об уральском происхождении Ермака еще задолго до опубликования своих «Ермаковых лебедей». В связи со сказом «Про великого Полоза» он, например, говорил:

— Откуда взялся полоз на Урале — это интересный факт. Вот и Сабанеев пишет, что был на Урале полоз…

Историю горных заводов он знал прекрасно и мог дать исчерпывающие сведения но этому вопросу. Привлекала его история раскола. Вспоминается несколько случаев, когда Павел Петрович высказывал свой взгляд на роль кержачества в истории горного дела на Урале.

— Недооцениваем мы роли старообрядцев — положительной и отрицательной. А ведь кержаки наш-то город строили. Я считаю, что кержаки и были в первую очередь носителями русского национального начала. Вот уж эти Западу не подражали, ко всему иноземному относились с недоверием. А если и брали, так примеривали и переделывали на свой лад. Положительным свойством была и сплоченность их. Люди были трезвые, трудолюбивые. Правительство видело в старообрядстве дух протеста, оттого и преследовало. Конечно, нельзя переоценивать этот момент. Это уже будет щаповщина. Щапов видел в кержаках чуть ли не революционеров, а не замечал, что в кержацких общинах кто побогаче гнул своих единоверцев в три дуги. Но суть в другом. У правительства-то среди православных был постоянный агент — поп. Не у мужика, так у бабы мог выведать все тайные мысли. А у кержаков нельзя было. Ни мужик, ни баба не идут к попу, живут сами по себе, и кто их знает, о чем они думают…

Зашла речь о пугачевском восстании.

— Это верно, что шли за Пугачевым кержаки. А вот на турчаниновских заводах работали только православные, и здесь пугачевцы не могли ничего сделать. Видимо, правительство использовало религиозную рознь. Занятный факт.

П. П. Бажов был очень скромным человеком.

Рассказывали, что во время выборов в Советы Павлу Петровичу пришлось выступить в качестве агитатора.

Случилось это на избирательном участке. Павел Петрович уже вышел на пенсию по инвалидности и среди прочего «неорганизованного» населения был приглашен прослушать беседу. Как человек дисциплинированный, он явился одним из первых. Большинство присутствующих составляли ребятишки и женщины-домохозяйки. Тема беседы оказалась — старое и новое. Агитатор, молодой паренек, хорошо знал новое, а о старом много сказать не мог. Увидав седую стариковскую бороду Павла Петровича, он сразу же нашел выход.

— Вот ты, дедушка, наверно, давно живешь на свете.

— Подходяще, — отвечал Павел Петрович.

— Ты, конечно, хорошо помнишь, как жилось рабочему человеку при царизме.

— Ну как не помнить — помню.

— Так вот расскажи-ка нам, дедушка, как вам тогда жилось…

— Что ж, это можно…

И Павел Петрович начал рассказывать о том, как скитался отец его по заводам, как обсчитывали сысертские «заправилы» и прочая «шушера», как на спичечной фабрике у Белоносихи сгорали в несколько лет молодые сильные люди, как погиб талантливый импровизатор по прозвищу Мекина. О многом страшном из прошлого рабочего Урала рассказал «дедушка». Лилась и лилась увлекательная беседа. И по мере того как он говорил, у агитатора вытягивалось лицо: уж больно складно и ярко говорил незнакомый старик.

— Кто это? — в смятении спросил он у присутствующих.

— Бажов Павел Петрович — писатель, — ответили ему.

Кончилась беседа. Агитатор сконфуженно благодарил Павла Петровича и извинялся.

— Не знал, что вы Бажов.

— Ну, это пустяки, — сказал Павел Петрович. — История — это мой хлеб.

Любовно и тщательно работал он над словом, как искусный мастер-гранильщик.

Однажды пригласили его в Свердловский коммунистический институт журналистики на встречу со студентами, будущими советскими журналистами. Павел Петрович начал говорить о работе над словом, о бережном к нему отношении, о языковой ответственности журналиста и литератора. Особенно предостерегал от слов, которые первыми легли под перо. Он говорил о том, насколько неточны бывают эти «первые» слова. В качестве примера привел он собственную работу над языком сказов.

— Как-то я десять слов перебрал и все, гляжу, не те слова. А вот слово «удумает» так и вошло в фразу потому, что оно единственное и было в ней нужным.

Сердился, когда слышал искажения.

— Читают, например, «поперечный», а надо «поперешный». Или еще хуже в «Приказчиковых подошвах» вместо «душной козел» — «душный козел». Слова-то ведь уже различные по смыслу. А вот этого не понимают даже мастера художественного чтения.

Выслушав юмористический рассказ Горбунова, Павел Петрович заметил:

— Не люблю я его. Это с его легкой руки пошли Ваньки — Таньки. Просто неприятно, когда слышишь, когда большие артисты читают «бонба», «оттедова». Высмеивают фонетические неправильности: вон, мол, как они говорят, сиволапые… А кого высмеивают. Народ высмеивают.

Сам он умел доносить простоту и мудрость народного слова, его меткость и образность. Помню его выступление в Свердловском пехотном училище. Сотни курсантов слушали его, затаив дыхание. А он, сказав несколько приветственных слов, вдруг начал: